Монадный комплекс

– Понятно, – сказал он, делая вид, что записывает данные в планшете. – И что вы предлагаете?

– Ритуал тишины. Иначе он ослепнет. И будет смотреть везде. Как волк в юрте.

– Любопытное сравнение, – заметил Алексей. – Но мы пока ничего не активируем. Только наблюдение.

Старуха кивнула, как будто даже не слушала его. Потом, медленно, с неясным намерением, двинулась к насыпи. Алексей и Диляра последовали за ней.

Когда они подошли, Гуна остановилась перед металлическим кругом, склонила голову и что-то пробормотала на своём языке – протяжно, напевно, почти без слов, скорее ритмично, чем осмысленно.

Потом она протянула руки и положила ладони на гладкую поверхность.

В этот момент воздух слегка дрогнул. Не ветер – ощущение, что пространство коротко, почти незаметно изменило плотность. Как будто между деревьями пробежал слабый разряд, не электрический, а… странный. Слуховой? Тактильный?

Из-под её ладоней раздался звук.

Низкий, металлический, но ровный, как будто кто-то включил скрытый камертон.

Алексей в момент включил анализатор частот. Линия сигнала была стабильной, чёткой. Он отстранённо зафиксировал:

– Четыреста тридцать два герца, – пробормотал он.

– Что это значит? – спросила Диляра.

– Это… ничего не значит. Это просто частота. Хотя… – он замялся. – Есть миф, что четыреста тридцать два герца – "чистая частота", "естественная гармония вселенной". Вся эта эзотерическая муть.

– А если это не миф?

– Тогда, возможно, у люка хороший музыкальный вкус, – сухо ответил он. Но прибор в руке подсказывал другое. Он не чувствовал ни колебаний в воздухе, ни давления – звук был, но не проходил через физическое пространство. Как будто шел прямо в мозг, минуя уши.

Анализатор показывал стабильность волны, но не регистрировал источник.

– Это невозможно, – сказал он уже тише. – Ни акустики, ни резонанса. Нет даже механической отдачи.

– Он открылся, – произнесла Гуна с благоговейным ужасом.

– Нет, он не… – начал Алексей, но вдруг почувствовал, как звук оборвался. В одно мгновение – тишина. Не просто отсутствие звука, а почти вакуум восприятия, будто на мгновение исчез весь фон: дыхание леса, жужжание приборов, даже собственное сердцебиение. Только взгляд Гуны, пристальный, как будто она слышала то, что ускользало от остальных.

Алексей невольно поёжился.

– Всё, – сказала она. – Теперь вы с ним связаны.

И ушла, не оглянувшись.

Он остался стоять у люка, ощущая себя немного глупо и странно пусто. Как будто у него из головы вынули часть мысли и не поставили ничего взамен.

– Ну, – произнёс он наконец. – Это официально самый абсурдный день в моей научной карьере.

– А ведь ты только начал исследования, – сказала Диляра и невесело усмехнулась.

***

Сумерки на Алтае наступают быстро. Тени от сосен будто нарочно вытягиваются и сплетаются в замысловатые узоры на земле, и даже огонь костра, разожжённого в стороне от лагеря, кажется скорее островком внутри полутени, чем настоящим светом.

Они сидели у огня втроём: Алексей, Диляра и Гуна. За их спинами мерно жужжали приборы, мигая тусклыми огоньками, как если бы кто-то пытался придать научной аппаратуре уютную ламповую ауру.

Гуна молчала долго, как будто сама решала, говорить ли. Её лицо освещалось снизу, и это придавало ему вид маски – неподвижной, чуждой, высеченной из древесной коры.

– Ты не первый, кто приходит, – наконец сказала она, глядя в пламя. – Но он пока не проснулся. Снится ему. Мы – часть сна. Если разбудим – он проснётся. Если не разбудим – останемся сном навечно.

– Кто "он"? – уточнил Алексей, сохраняя вежливо-ироничную интонацию.

– Он не имя. Он – безоблик. Был до лица. До форм. До того, как люди начали думать, что они настоящие.

– Очень философски, – заметил Алексей, потянувшись за кружкой чая. – Почти Платон, если заменить пещеру на бетонный бункер.

– Нет, – покачала головой Гуна. – Платон – отголосок. Этот – до слов.

Она замолчала. Пауза затянулась. Алексей отпил немного из кружки и посмотрел в огонь. Не хотелось спорить. И не потому что он вдруг проникся, а просто… здесь, на этом склоне, под этим небом, с этой женщиной, спор выглядел бы как детская попытка спорить с ветром.

– И что будет, если мы "разбудим"его? – спросила Диляра, не с иронией, а почти с интересом.

– Мир начнёт видеть себя, – ответила старуха. – Но не глазами. Внутренним образом. И тогда… – она не закончила.

Алексей подумал, что это удобный приём. Не договаривать. Подвешивать пугающее в воздухе, чтобы каждый додумал сам, исходя из собственных страхов. Так работают любые эзотерические практики: они зависят не от того, что сказано, а от того, что ты себе домыслил.

– Есть такое явление, – сказал он вслух, – психогенный резонанс. Изоляция, непривычная среда, отсутствие знакомых звуков – всё это может вызывать субъективные образы. Особенно при наличии культурного контекста. Ну, вроде ваших преданий.

Гуна посмотрела на него спокойно.

– Ты хочешь быть прав. Это делает тебя слабым.

Алексей усмехнулся.

– Или просто делает меня учёным.

Огонь треснул – один из углей с треском лопнул, будто подтверждая или опровергая чью-то реплику. Над лесом пронёсся короткий порыв ветра, и ветви в вышине прошептали что-то неразличимое. Пахло хвоей, золой и чем-то ещё… металлическим, будто до них дошел далёкий запах железа, которого здесь не должно было быть.

– Ты всё равно войдёшь, – сказала Гуна. – Это написано. Ты как нерв в теле этого места. Оно тебя позвало.

Алексей ничего не ответил. Он чувствовал лёгкое давление в висках – возможно, усталость, возможно, высота. Он попытался отогнать это ощущение и встал.

– Завтра с утра осмотрим периметр и приступим к сверке данных. Нужно хотя бы понять, насколько глубоко этот… "глаз", как вы его называете.

Гуна не ответила. Только глядела в огонь, будто всё, что следовало сказать, уже было сказано.

Диляра встала вслед за ним и, проходя мимо, тихо сказала:

– Она не врёт. Просто говорит не с нами. С кем-то другим. Или с чем-то.

Алексей пожал плечами, но мысленно отметил для себя кое-что странное: он ожидал, что будет смеяться. А вместо этого почему-то молчал. И в тишине между словами что-то эхом звенело в голове – тихим, еле различимым, но упрямым звуком на частоте четыреста тридцать два герца.

***

Ночь выдалась на удивление тихой. Ни шороха, ни скрипа, даже ветра почти не было – только редкое потрескивание углей в погасшем костре и далёкое уханье филина. Алексей не спал. Он долго лежал в палатке, уставившись в потолок, ощущая странную тяжесть в теле, словно сам воздух давил на него чуть больше, чем положено.

В конце концов он не выдержал. Осторожно выбрался наружу, прихватив портативный анализатор спектральной плотности и гравиметр – на всякий случай. Он двигался без фонаря, в мерцании звёзд и тусклом сиянии фосфоресцирующего индикатора, который показывал ровную, ничем не примечательную кривую. До поры.

Металлический люк стоял в центре насыпи, как и прежде – гладкий, холодный, чужой. Алексей приблизился, остановился в паре метров. Прибор издал лёгкий щелчок, засветился вторым индикатором. Небольшое, но чётко зафиксированное отклонение в гравиметрии – слишком стабильное для случайного фона.

Он нагнулся, чтобы сверить координаты.

– Ты – не ты, пока не поверишь в другое.

Голос был не громким, но отчётливым. Ниоткуда. Ни снизу, ни сверху, ни сбоку. Он просто был – где-то в пространстве между ним и люком. Глубокий, как будто старческий, но без признаков живого дыхания за словами. Без эмоции, без интонации. Констатация, не обращённая ни к кому конкретно и одновременно лично к нему.

Алексей резко обернулся. Никого. Посмотрел на прибор – тот мигал, зафиксировав короткий всплеск в нелокальной зоне поля. Источник не определён. Энергия – ничтожна по масштабу, но совершенно не вписывалась в ни одну модель, которой он пользовался. Как будто пространство само чуть дрогнуло.

Он выпрямился. Сердце билось чаще обычного, но не от страха – скорее, от напряжённой сосредоточенности. Он мысленно перебрал возможные объяснения: остаточные колебания, акустический обман, эффект памяти восприятия, миметическое самоподтверждение.

– Запись, – произнёс он вслух. – Вероятно, реликтовый сигнал. Шутка, оставленная военными. Или автоматическая активация от движения.

Он шагнул ближе к люку, медленно, держа прибор перед собой. Теперь уже ничего. Ни всплесков, ни звука, ни вибрации. Только собственное дыхание, немного сбившееся, и лёгкое дрожание стрелки на дисплее – как будто устройство тоже чем-то озадачено.

Он постоял ещё немного, прислушиваясь. Потом выключил прибор и развернулся. Шагнул в сторону лагеря.

– Пока не поверишь…– прошептал он на ходу.