Той ночью никто не погиб

Роман Клюквин

Той ночью никто не погиб

Он стоял перед ней и по-детски невинно улыбался. Повязка на его голове сбилась на бок, и он безуспешно пытался вернуть ее на прежнее место. Девушка невольно улыбнулась в ответ.

– Как ваша голова? – осведомилась она скорее по привычке: ее подопечный очевидно уже не нуждался в перевязи.

– Лучше не бывает! – ответил он, оставляя повязку в покое. – Только чешется страшно, – и он нарочито громко начал чесать перевязанную голову.

«Совсем как ребенок» – подумала девушка смеясь.

– Повязку уже можно снять, – сказала она. – Не двигайте головой, – она ловко развязала узел и перевязь, больше напоминавшая половую тряпку, чем медицинский бинт, слетела с головы юноши. На войне бинты расходовались с катастрофической скоростью, а новые приходили в смешных количествах, да и то через раз.

Из-под бинта появилась взлохмаченная шевелюра молодого, но прошедшего уже не один бой солдата. Волосы его сплелись в столь причудливую фигуру, что девушка расхохоталась в голос. Парень не смутился и, расчесавшись пятерней, принял выражение лица, исполненное полного внутреннего самоудовлетворения.

– А как вас зовут? – деловито осведомился он.

– А вам зачем? – кокетливо спросила девушка.

– Хочу знать имя той, что освободила меня от ненавистной повязки, так отягощавшей мою голову, – ответил он в том же невозмутимом тоне.

Секунду они смотрели друг другу в глаза – кто кого переглядит, но тут же оба покатились от смеха.

– Лена, – она с трудом остановила смех. – Меня зовут Лена.

– А меня Ваня, – молодой человек улыбнулся широко и искренне. – Ты сейчас не сильно занята? Просто мне сегодня совершенно нечем заняться, может пройдемся, поболтаем?

– Вот значит как? – она бросила на него строгий взгляд. – Я тут с тобой болтать буду, а раненные в лазарете тем временем все умрут?

– Неужели ты одна здесь медсестра во всей дивизии? – парень обиженно отвернулся и начал усердно перебирать в руках пуговицу, оторвавшуюся от рукава рубашки.

– Ну ладно, – девушке вдруг стало неловко за то, что она так грубо ответила этому смешному мальчишке. – До обеда я сегодня свободна, но только до обеда, – добавила она строго, но глаза ее уже потеплели.

– Сразу бы так, – он отшвырнул в сторону пуговицу: «Все равно не пришью», решил он. – Ну что, пойдем?

– Давай, – равнодушно ответила девушка. Она уже пожалела, что согласилась пойти: дел было по горло, и перспектива оставить их на вечер вставала теперь перед ней во всей своей неприглядности. Но солдат как будто и не заметил перемены. Он взял девушку за руку и уверенно направился к выходу из ветхого домика, ставшего на время стоянки пунктом приема раненных.

Они вышли, и, пройдя немного по полуразрушенному войной городку, остановились в беседке на самой его окраине. Молодой человек оказался необычайно словоохотливым, он говорил без умолку, задавал вопросы и тут же сам отвечал на них, не давая девушке вставить ни слова, впрочем, она не очень стремилась поддерживать разговор и перебирала в голове безобидные поводы, чтобы поскорее вернуться к своим делам, не обидев этого мальчишку, который казался таким наивным и беспечным, будто разговаривал с одноклассницей после уроков, а не с сестрой милосердия после ранения, которое могло стоить ему жизни.

– Лена, – девушка невольно вздрогнула, он впервые обратился к ней по имени. – Почему ты пошла сюда, на войну, да еще в самое пекло?

Девушка немного опешила от этого прямого вопроса. Она уже совсем перестала слушать неумолкающую речь своего собеседника, и сейчас ей потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, о чем ее спросили.

– Там, то есть в той, мирной жизни со мной случай один произошел, – минуту помолчав, нехотя ответила девушка. – Пять лет назад, это еще в школе было, я познакомилась с одним парнем. Как-то сразу мы сошлись с ним, будто почувствовали, что созданы друг для друга. Я влюбилась в него без памяти, он в меня, кажется, тоже. Тогда мы друг без друга и дня не могли прожить. Помню, как он уехал на две недели к родственникам в другой город, я тогда чуть с ума не сошла. Он говорил, тоже. После этого мы пообещали друг другу никогда не расставаться. Через год началась война. Никогда не забуду это расставание. Я рыдала так, что неделю потом не могла говорить. Стоит ли рассказывать, как я ждала писем от него. Сначала он писал часто, рассказывал, как ждет отпуска, чтобы увидеть меня. Потом вдруг он перестал писать. Что я тогда чувствовала? Этого я сама уже не могу сказать. Все смешалось. В голове уже не было никаких мыслей, кроме одной: «Что с ним?». Спасала только работа. А работали мы по двенадцать часов в день. Возвращалась домой, если оставались силы – ела, падала на кровать и ждала спасительного забытья. Вот пришло время, когда он должен был приехать в отпуск, а его не было. Почему-то я тогда знала, что он жив, видно, слишком много отдала ему от своего сердца и чувствовала, что его еще бьется. Через месяц от него пришло письмо. Я ожидала всего, что угодно: похоронки, вестей о тяжелом ранении, может, думала я, он в плен попал. Я ошибалась. Он писал: «Прости, под Смоленском я встретился с девушкой и понял, что это судьба, будь счастлива и забудь обо мне». И все. Я тогда хотела покончить со всем этим раз и навсегда, но вдруг поняла, что уже ничего не чувствую. Я столько пережила за эти полгода, что когда случилось самое страшное, сработала какая-то внутренняя защита. Разом отключились все чувства. Не было ни боли, ни ненависти. Ничего. Тогда я решила отрезать все свое прошлое. Я отправилась в сестры милосердия и отправилась поближе к передовой. Вот и все.

На минуту в беседке воцарилась звенящая тишина. Казалось, даже выстрелы где-то на вражеской стороне стали тише, будто боялись прервать это молчание. Ваня сидел, приоткрыв рот. Он никак не ожидал такого откровения и теперь совершенно не знал, что ему следует говорить, и следует ли говорить вообще. Он ждал, глядя на девушку уже совсем не так, как пару минут назад, его глаза будто пытались проникнуть ей в душу, понять, что она сейчас чувствует. Она нарушила молчание первой: