Пирожки со вкусом преступления

Паркуясь у обочины, Эббот стер довольную улыбку с лица, нацепил маску хмурой холодности и вышел из машины, постаравшись эффектно, как в кино, хлопнуть дверью. Правда, эпичное появление подпортили два обстоятельства: первое – едва ступив на землю, Эббот споткнулся на ровном месте и еле удержался на ногах, и второе – зеваки не заметили, что констебль приехал, потому что были заняты тем, что рассматривали критика, лежащего на дорожке перед собственным домом. Рафферти распластался лицом вниз. На затылке у него виднелось слипшееся багровое пятно. На первый взгляд, критик был совершенно мертв. Эббот даже похолодел от волнения – неужели все-таки убийство? Но, присев над пострадавшим, констебль нащупал у него пульс. К телу Рафферти приставили полисмена, а под голову подложили плед, предоставленный каким-то сердобольным соседом. Несчастного попытались привести в чувство, но сделать это не удалось. Жертва нападения лежала как убитая, и оставалось молиться, чтобы до прибытия медиков не случилось ничего трагического.

Итак, на Рафферти напали у его дома. И как успел доложить Диккер, свидетелей этого преступления, увы, не было. Эббот был даже рад этому обстоятельству. Было бы слишком легко расследовать кровожадное преступление, если бы нашелся свидетель, который бы указал на виновного пальцем. На мировую славу при таком раскладе рассчитывать не приходилось.

Эббот огляделся. Неподалеку топтался худой и невыспавшийся мальчишка-почтальон, который и обнаружил несчастного. Велосипед почтальона валялся на газоне. Мальчишка зевал и больше всего на свете мечтал оказаться где-нибудь в другом месте. Эббот подробно допросил его, но ничего толком не узнал. Почтальон, как обычно, приехал к дому Рафферти в половине шестого утра, чтобы оставить в почтовом ящике газету «Вестник Уиллоу-Брук» и несколько писем. Но сквозь прутья кованой калитки вдруг увидел тело, лежащее на дорожке, вымощенной искусственным камнем. Мальчишка бросил велосипед, толкнул незапертую калитку и, с опаской подойдя к лежащему, опознал в нем мистера Рафферти. Убедившись, что тот не реагирует ни на голос, ни на осторожные потыкивания носком ботинка, юный почтальон сначала позвонил в дверь, но, поняв, что в доме критика никого нет, побежал к соседям, которые и вызвали полицию.

К дому Рафферти, несмотря на раннее утро, уже начал стекаться любопытствующий народ. Через пятнадцать минут появился и эксперт-криминалист Робертсон, который приехал из ближайшего города. Саммерлейк был ненамного больше Уиллоу-Брук, но мог похвастаться больницей, моргом и большим полицейским участком, который располагался в двухэтажном здании на центральной площади. Робертсон поздоровался с Эбботом и начал работать над изучением места преступления. Криминалист вел себя несколько высокомерно – в отличие от коллег из Уиллоу-Брук, ему уже доводилось выезжать на одно убийство и одно неудачное покушение. И несмотря на то что этот опыт тоже нельзя назвать избыточным, Робертсон старался всем своим видом дать понять, что для него подобные события – обыденность.

Первая же улика повергла присутствующих в недоумение. Криминалист сообщил Эбботу, что во рту Рафферти найден кусок ежевичной тарталетки из кондитерской «Сладкие грезы».

– Вы уверены? – переспросил констебль, разглядывая кусок пирожного, который эксперт засовывал в пластиковый пакет.

– Я эти тарталетки ни с чем не перепутаю. Моя жена каждую неделю ездит за ними сюда из Саммерлейка.

– Он что, ел тарталетку, когда его огрели по голове?

– Точно сказать не могу. Но она непрожеванная…

– Фу, – не сдержался брезгливый Эббот.

– …а главное, у него во рту только один кусок, а остальной тарталетки нет. Если бы он ее ел, она выпала бы у него из руки и валялась где-нибудь.

– Может, нападавший забрал ее? – предположил Эббот.

– Зачем? – резонно заметил криминалист. – К тому же рот потерпевшего измазан.

– Хочешь сказать, ему ее запихнули в рот?

– Полагаю, это так. В противном случае, он вряд ли измазался бы, как двухлетка.

Вскоре приехала скорая помощь и забрала Рафферти в больницу Саммерлейка. Бедняга так и не пришел в себя.

«Похоже, не жилец», – шептались в толпе. Всеобщее возбуждение нарастало.

Эббот попытался сосредоточиться на своих мыслях. В конце концов, прежде чем о нем начнут писать таблоиды как о самом талантливом констебле в графстве, надо на самом деле выяснить, кто хотел пристукнуть Рафферти, и вот тут было над чем подумать. Этот тощий противный критикан успел рассориться со всем городом. Пока всех опросишь, пройдет тысяча лет. Того и гляди Рафферти придет в себя и сам расскажет, кто на него напал. И – прощай, мировая слава. Прощай, журнал «Звезды» и орден, пожалованный королевой. Надо срочно найти подозреваемого – того, кто ненавидел Рафферти больше всех. А кто ненавидел его больше всех? Пожалуй, Эббот знал ответ на этот вопрос. Мэри Даннинг, разумеется! Все знали про конфликт знаменитого критика и любительницы ежевичных тарталеток. Голос Рафферти был весомым, и победа в кулинарном конкурсе, который вскоре должен был привлечь в Уиллоу-Брук толпы народу, явно уплыла бы к другому участнику. Но теперь Рафферти так удачно выбыл из игры, и у Мэри появился шанс на победу. Да и тарталетка, которую запихали в рот Рафферти, напоминала чисто женскую выходку, порожденную обидой. Значит, начинать надо именно с Мэри. Если небеса будут благосклонны, ею он и закончит.

– Констебль! – вкрадчивый змеиный голосок вдруг оторвал Эббота от размышлений. Репортер местной газеты Флойд Олсен щелкнул фотоаппаратом прямо перед его лицом. – Ваш звездный час настал?

– Олсен, – простонал констебль, – почему ты никогда не предупреждаешь о том, что снимаешь? Опять я отвратительно получусь на фото.

– Я фотографирую жизнь как она есть, без прикрас!

Олсен славился своими «естественными» фотографиями, которые в изобилии появлялись на всех полосах «Вестника Уилоу-Брук». Особенно доставалось констеблю, над которым из-за этих снимков потешался весь город. Олсен снимал всегда неожиданно, подкарауливая неудачный ракурс, как охотничья собака.

– Что ты тут делаешь вообще? – недовольно проворчал Эббот, уже представляя, как его подчиненные вклеивают в альбом очередную уродливую фотографию начальника, вырезанную из газеты. (Он знал о существовании этого проклятого альбома, но никак не мог его обнаружить.)

Олсен принялся щелкать своим фотоаппаратом как сумасшедший. Дома, лица, птицы и собаки – все попадало в кадр. Эббот нахмурился и на всякий случай прикрыл лицо рукой. Одного некрасивого снимка было вполне достаточно.

– Ты же знаешь, я всегда в курсе событий. Профессиональные журналисты не ждут приглашения – они прослушивают полицейскую частоту.

Констебль презрительно хмыкнул:

– Если бы ты подслушивал нашу частоту в ожидании жареного, то уже умер бы у приемника и покрылся бы паутиной. Знаю я твою частоту. Твоя жена – сестра Диккера, а у него, очевидно, слишком длинный язык.

Олсен ничего не ответил, только рассмеялся. Это был приземистый, слегка полноватый человечек средних лет, всегда одетый в желто-серый клетчатый пиджак и потертые джинсы. Он пытался молодиться, но никогда не переступал границу откровенной пошлости, поэтому вместе с новыми кроссовками в стиле милитари носил старомодную репортерскую сумку через плечо.

– Ваши комментарии, констебль? – В руке Олсена материализовался диктофон.

– Без комментариев, – дежурно ответил Эббот.

– Бросьте. Неужели нет даже пары слов для наших постоянных читателей, которые будут откровенно недовольны сокрытием информации?

«Подлая ты змея», – подумал Эббот, но все же дал короткий неуверенный комментарий:

– О выводах говорить рано. Расследование в самом начале. На мистера Рафферти было совершено дерзкое нападение. Обстоятельства дела уточняются.

– Очень познавательно, констебль, – с издевкой произнес Олсен, записывая эту дежурную чепуху.

– Бери, что дают, – огрызнулся Эббот, – ты хотел, чтобы я тебе уже преступника предъявил?

– Ну а если не для записи, – Олсен выключил диктофон и убрал его в карман пиджака, – что думаешь?

Эббот прищурился. Хитрую лису Олсена он читал как раскрытую книгу. Поговоришь по душам, выскажешь предположения, а потом этот проныра проведет журналистское расследование по твоей наводке – и вуаля, новый национальный герой, слава английской журналистики, посрамление неповоротливой полиции. Нет уж! Констебль решил, что не скажет ни слова, но Олсен внезапно сам высказал предположение:

– Наверняка это связано с профессиональной деятельностью Гленна.

(Олсен фамильярно говорил «Гленн», потому что считался одним из немногих друзей критика, хотя всего лишь написал о нем пару статей, балансировавших на грани едкой критики и подхалимства так умело, что Рафферти и сам не определился, польстили ему или оскорбили.)

– Мы эту версию отработаем, – заверил репортера Эббот.

Олсен вздохнул, отходя:

– Вам что, вместе со шлемом и ботинками выдают список пустых отговорок для прессы?

На этом страдания Эббота не закончились, и ему пришлось поговорить с навязчивой Фелицией Петтигрю, которая тыкала констеблю свой микрофон так близко, словно пыталась его им накормить.

Потом констебль чуть не отправил в участок старушку с мелкой, но ужасно громкой псиной, которая лаяла так, что у всех присутствующих разболелась голова. А следующие полчаса утешал миссис Рафферти, которая появилась внезапно, выскочив из подъехавшего кеба, – растрепанная и красная от слез.

Миссис Рафферти худобой была под стать своему мужу. Казалось, она вся состояла из одних углов, локтей и коленок. Костюмы, юбки и брюки ее гардероба были исключительно узкие, что еще больше подчеркивало впечатление хрупкости, поэтому Агнес Рафферти за глаза звали Зубочисткой. Она отсутствовала этой ночью, поскольку отправилась накануне к матери в Саммерлейк.

При виде дома, окруженного полицией, и кровавого пятна, растекшегося по мощеной дорожке, миссис Рафферти едва не стошнило. Она расплакалась, уткнувшись в форменное плечо констебля, и так хлюпала носом при этом, что Эббот невольно начал переживать за чистоту своего мундира. Успокоив наконец икающую миссис, Эббот отправил ее в дом в сопровождении криминалиста, который хотел на всякий случай осмотреть жилище Рафферти изнутри.

– Что думаете, шеф? – подскочил Диккер, который, тоже купаясь в лучах внезапного внимания, минут пять просил толпу «разойтись, потому что тут не на что смотреть». Даже на исповеди он бы не признался, что мечтал сказать эту фразу с того самого момента, как поступил на службу в полицию Уиллоу-Брук.

– Думаю, что работка нам предстоит будь здоров, – веско сказал Эббот, хотя даже примерно не понимал, с чего ему начинать.

Криминалист развел бурную деятельность, исследуя все вокруг. Он пытался найти отпечатки пальцев, следы, улики и даже начал командовать полисменами, так что Эбботу пришлось на него прикрикнуть, чтобы выскочка вспомнил, что главный на месте преступления все-таки констебль.

Опрос соседей ничего не дал. Все спали как убитые и не слышали никаких криков и ссор. Значит, пора приступать к опросу подозреваемых. Подумав об этом, констебль Эббот машинально обвел взглядом толпу и вдруг заморгал, не поверив глазам. Его главный подозреваемый, точнее, подозреваемая сама неслась к нему на всех парах, прокладывая себе дорогу сквозь толпу зевак дородным телом и локтями. За ней, подскакивая этаким шариком для пинг-понга и торопливо перебирая короткими ножками, едва поспевала Надоеда Бет.

При виде Надоеды Эббот едва смог сохранить лицо и не закатить глаза. Бет уже много лет осаждала его своими просьбами дать ей посмотреть старые дела из архива полицейского участка и не стеснялась выказывать ему неуважение за то, что ничего серьезнее кражи розовых кустов он не расследовал. Он буквально мечтал, чтобы она куда-нибудь переехала, испарилась или, на худой конец, ее задушила сумасшедшая леди Брайтли, которая сейчас испуганно выглядывала из окна своего дома. Леди Брайтли жила напротив Рафферти, и Бет уже пару лет подрабатывала у нее сиделкой. Интересно, почему она не сидит со своей подопечной, а таскается с Мэри Даннинг?

К слову, Мэри даже рта не успела раскрыть – Бет первая кинулась на амбразуру.

– Констебль Эббот, неужели вам доверили вести такое громкое дело? Вы хотя бы знаете, как это делается? – громко осведомилась она. Ее выпад вызвал смех у столпившихся на обочине зевак. Если бы Эббот был чайником, то в эту секунду у него точно повалил бы пар из ушей.

– Бет Армстронг! А вы знаете, что такое получить путевку в участок за оскорбление лица при исполнении?

– Я вас не оскорбляла, только спросила, достаточно ли вы компетентны для расследования. Но раз вы путаете вопросы и оскорбления, думаю, ответ очевиден.

Эббот запыхтел. А этой Армстронг палец в рот не клади! Недаром она одинока – кто же выдержит жить с такой грымзой?

Бет раскрыла рот, чтобы продолжить наступление, но тут вмешалась Мэри, слегка оттеснив ее в сторону.

– Констебль, вы сейчас по радио обвинили меня в преступлении!

– Неправда, – дернул бровью Эббот, – я не называл ничьих имен.

– А вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности? – выскочила из-под мышки Мэри ее подруга.

– Любой, кто слышал ваши слова, понял, что речь обо мне! – с возмущением сказала Мэри.

– И вот вопрос, – снова встряла Бет. Эбботу она до ужаса напомнила ту мелкую собачку, похожую на щетку для обуви, которая не так давно свела с ума своим лаем всю округу во время интервью Фелиции. – Если вы не провели даже предварительного расследования, какое вы имеете право выдвигать обвинения?

На этот раз Эббот все же закатил глаза.

– Я не выдвигал никаких обвинений, – прошипел он, – но я имею право опрашивать подозреваемых. Где вы были этой ночью, мисс Даннинг?

Мэри просто задохнулась от злости.

– Хотите поговорить об этом здесь?

– Мы поговорим об этом там, где мне удобно, и тогда, когда мне удобно, – сказал Эббот, стараясь казаться спокойным. Зрители вокруг затаили дыхание, стараясь не пропускать ни одного слова из этой перепалки.

– Если я что-то понимаю в законах, мне пока не предъявили обвинение!

– Это пока, – ляпнул Эббот, и в толпе загудели. Зеваки были явно на стороне Мэри. Надо сказать, Эббот действительно уже подзабыл, что расследование требует определенного регламента. Обвинять человека с места в карьер определенно не стоило, тем более в присутствии проныры Олсена, который уже был тут как тут со своим диктофоном. Эббот трусливо улыбнулся, сдавая назад.

– Хорошо. Поговорим об этом в другом месте. Если вы не против, я навещу вас сегодня днем. Где вас можно застать часа через два?

– Я буду в своей кондитерской, – ответила Мэри слегка победоносно. Она почувствовала неуверенность констебля, и это придало ей сил.

– Вот и прекрасно. Тогда я загляну к вам на ваши замечательные ежевичные тарталетки с чаем. – Он сделал многозначительную паузу. Мэри прекрасно поняла намек, ведь она уже знала, что ее тарталетка каким-то образом оказалась во рту критика. Черт бы побрал этого Рафферти! Теперь все вокруг действительно будут думать, что она хотела его убить!

Она хотела сказать констеблю, что будет ждать его в любое время, как вдруг дверь дома с шумом распахнулась, и на пороге показалась миссис Рафферти – на вид совершенно безумная.

– Вот же она! Чего вы стоите? Констебль, арестуйте ее!

Мэри с ужасом осознала, что Агнес Рафферти показывает своим тощим наманикюренным пальцем в ее сторону.

Все взгляды на улице были прикованы к этой сцене. Флойд Олсен застыл с диктофоном, стараясь не пропустить ни секунды.

– Это она! Это Мэри Даннинг! Она напала на моего мужа!

– Агнес, я здесь ни при чем! – Мэри хотела казаться спокойной, но она понимала, что Зубочистка, обвинив ее публично, буквально вынесла ей приговор. Несчастная жена жертвы, заламывающая руки перед несостоявшейся убийцей, – такую картину забыть трудно, тем более что Олсен уже сделал пару снимков.

– Мэри, тебе не в чем оправдываться! – возмутилась Бэт, прекрасно понимая, к чему идет дело.

– Думаешь, теперь ты выиграешь свой чертов конкурс? Думаешь, устранила моего мужа – и получишь первый приз? Даже не мечтай! Господь… – Агнес повысила голос и ткнула длинным пальцем вверх, – все видит!

– Боже мой… – пробормотала Мэри.

Эббот решил наконец вмешаться и с помощью Диккера оттащил в сторону жену критика, собиравшуюся, похоже, вцепиться Мэри в волосы. Агнес дала себя увести, но перед кровавым пятном, попавшимся ей на пути, снова разрыдалась, и на этот раз ее все-таки стошнило – прямо в клумбу с дельфиниумами.

– Я вас прошу покинуть место преступления, – как можно холоднее произнес Эббот, давая понять, что не намерен церемониться с Мэри. Пусть еще не доказано, что хозяйка кондитерской отоварила Рафферти по голове, но с подозреваемыми надо обращаться жестче, как и положено представителю закона.

Бет потянула подругу за рукав.

– Пойдем, дорогая. Ты тут ничего не добьешься!

Мэри нехотя последовала ее совету. Пора было открывать кондитерскую, да и Бет права – похоже, Эббот не намеревался искать других подозреваемых, кроме нее. Значит, придется выпутываться из этой неприятной истории самостоятельно.

– Я сама во всем разберусь, – кипя от гнева, прошептала Мэри, направляясь в сторону «Сладких грез».

Толпа понемногу начала расходиться, оживленно обсуждая необычайное происшествие с кулинарным критиком Гленном Рафферти.

Глава 2

Пекарня «Сладкие грезы» занимала первый этаж небольшого аккуратного дома на Гринлейн, рядом с городским парком. Огромные панорамные окна заведения выходили на липовую аллею, которая тянулась до самого озера, обрамленного хороводом ив и плакучих буков. Сидя за столиком у окна, посетитель мог насладиться не только прекрасным вкусом свежих пуховых булочек и бриошей, но и не менее прекрасным видом на раскидистые деревья, обсаженные кустами брусчатые дорожки и играющих детей.

Внутреннее убранство «Сладких грез» тоже радовало глаз посетителя. В больших стеклянных витринах, всегда безупречно сиявших протертым до блеска стеклом, стояли подносы с самой разнообразной выпечкой. Рядом с винтажным кассовым аппаратом (за ним Мэри специально ездила в Лондон) были выставлены декоративные ведерки с разноцветными леденцами, карамелью и воздушным рисом, а полки за стойкой были заполнены свежеиспеченным хлебом.

Когда-то в пекарне стояло только два столика, перед каждым из окон. Мэри не любила толкучки. Но с тех пор как в Уиллоу-Брук потянулись туристы, привлеченные славой конкурса и ее знаменитыми тарталетками, пришлось выставить еще несколько столиков снаружи. Теперь в теплое время года у пекарни всегда было многолюдно, и Мэри даже подумывала о расширении своего небольшого дела: можно было, к примеру, снять помещение побольше или организовать доставку – например, можно было бы нанять мальчишку на велосипеде, который разъезжал бы по округе и развозил жителям ее чудесную выпечку. Много чего можно было придумать. И эта неприятная история, случившаяся накануне конкурса, была для Мэри очень несвоевременной. Она могла разрушить все ее планы.

В этот день стеклянная дверь, впуская внутрь свою разгневанную хозяйку, распахнулась с особым жалобным звоном. Мэри толкнула ее так сильно, что стекло возмущенно задребезжало от такого неделикатного обращения. Бет едва поспевала за подругой, так что едва не получила по лбу этой самой дверью.

В задней части пекарни кипела жизнь. Две помощницы – двадцатилетние близняшки Кейт и Эми – уже возились с тестом и печью в цеху. На больших противнях были выложены для расстойки[6] дрожжевые булочки с изюмом. Эми смешивала в большой миске сливочный крем, а Кейт выкладывала на подносы готовые бисквиты с лимонным курдом. Надо сказать, появление этих девушек в пекарне полгода назад сильно облегчило Мэри работу. Она долго искала сотрудниц, но уже отчаялась найти кого-то нужного и работящего. Дело в том, что жители Уиллоу-Брук, довольно благополучного городка, в большинстве своем достаточно своеобразно представляли себе самоотверженный труд. На объявления Мэри, которые она разместила в пекарне и опубликовала в «Вестнике», откликались в основном престарелые вальяжные леди, которым было скучно дома. Все они думали, что обязанность помощника в пекарне – это развлекать Мэри пространными беседами о жизни и изредка помешивать кипевший на плите ежевичный джем. Миссис Робински, живущая через три дома от пекарни, пришла на собеседование в обнимку со своей комнатной собачкой и предупредила, что Бусинка любит внимание, поэтому работать они будут вдвоем. Вдова Чендлер явилась в шляпке, подшофе и в компании откупоренной бутылки игристого со словами: «Каждый день нужно встречать как праздник, дорогая!» А леди Уивер привела своего молодого любовника и заявила, что во избежание посягательств на него со стороны Мэри она будет сидеть в пекарне и наблюдать за их работой. Именно поэтому появление Кейт и Эми стало для Мэри настоящим спасением. Девушки мечтали посвятить свою жизнь готовке и планировали когда-нибудь открыть свой ресторан в каком-нибудь городке крупнее Уиллоу-Брук, а пока хотели набраться опыта и готовы были работать с утра до ночи. Сестры оказались смышлеными, трудолюбивыми и не отвлекались на пустые разговоры. Мэри быстро отвадила других соискателей и с облегчением приняла Кейт и Эми на работу.

Сегодня, пройдя на кухню, она наскоро проверила работу помощниц, надела свой фирменный фартук и принялась за приготовление ежевичных тарталеток, которые всегда готовила только сама, никому не доверяя свой драгоценный рецепт. Перед тем как скрыться за дверями кухни, Мэри предложила Бет самой сделать себе кофе и взять что-нибудь со стойки вчерашней выпечки, которая продавалась со скидкой. Бет воспользовалась кофемашиной, выбрала себе любимую булочку с кремом и уселась у окна с чашкой капучино. Спустя полчаса Мэри, закончив возиться с тарталетками, открыла пекарню, вывесив на двери табличку «Добро пожаловать», и присоединилась к подруге за столиком. Бет допивала уже вторую чашку кофе и поглядывала в сторону двух бисквитов со скидкой, но не могла решить – будет ли это уже особенной наглостью с ее стороны или нет.

– Кто же хотел убить Рафферти? – задумчиво протянула Мэри, глядя на двух старушек, пересекавших улицу по направлению к парку. На обратном пути они обязательно заглянут, чтобы купить кукурузный хлеб и пару тарталеток.

– А это точно была не ты? – хмыкнула Бет.

– Думаю, я бы это запомнила.

– Чтобы Эббот от тебя отстал, надо просто предоставить ему алиби, – веско сказала Бет. – С этого обычно начинается разработка подозреваемых.

Мэри пожала плечами:

– Алиби, кажется, нет. Я была ночью дома и спала. Это мог бы подтвердить только Маффин, но он не умеет говорить – только есть, спать и бить посуду.

– Жаль.

– Ну извини, кто же знал, что мне понадобится алиби? Знала бы – устроила пробежку по городской площади и била бы половником по кастрюле, чтобы меня все видели.

В эту секунду звякнул дверной колокольчик, и в дверях появился Эммет Сандерс – давний друг Мэри.

Эммет занимал два верхних этажа над пекарней и был самым преданным поклонником ее знаменитых тарталеток. Каждое утро он появлялся на пороге «Сладких грез» в своем неизменном зеленом пиджаке, который умудрялся сочетать с рубашками и брюками всех цветов. Эммет был дизайнером интерьеров, но также неровно дышал к миру моды. Весь город терялся в догадках, где он брал клиентов, поскольку народ в Уиллоу-Брук был консервативен и очень редко менял обстановку, а новых жителей в городке появлялось не так уж много. Только Мэри и Бет знали, что Эммет изредка брал заказы в Лондоне, а в остальное время жил на деньги, полученные в наследство от отца. Тот был известным ресторатором и любителем экстремальных видов спорта. Когда в свои 73 года он сорвался в пропасть, в одиночку покоряя Эверест, Эммету, как единственному сыну, досталось целое состояние. В принципе, он мог бы никогда в своей жизни больше не работать, но из любви к своей профессии соглашался время от времени на переделку интерьеров для богатых актрис или биржевых акул, которые с восторгом принимали его сумасшедшие идеи вроде бассейна в гостиной или кроватей с балдахином из соболиных шкур. В Уиллоу-Брук никто и не догадывался об этой стороне жизни Эммета Сандерса. Для всех местных жителей он был безобидным милым чудаком, который, очевидно из нужды, постоянно носил один и тот же пиджак. И только Мэри знала, что эта часть гардероба всего лишь элемент эпатажа, а в шкафу у друга висело целых десять одинаковых зеленых пиджаков.

Эммет перебрался в Уиллоу-Брук, погнавшись за модой на провинциальную тишину и пасторальность, которая охватила богему лет десять назад. Дизайнеры, художники, музыканты и завсегдатаи клубов потянулись из Сохо за город – искать вдохновение в старинных поместьях и заросших прудах. Волна этой моды подхватила Эммета Сандерса, выдернула его из теплой постели в его модной квартире на улице Манетт и перенесла в сонный и тихий Уиллоу-Брук, где на одной из улиц его агент по недвижимости нашел прелестную квартирку напротив совершенно прекрасного городского парка. Однажды Эммет появился на Гринлейн, прикатив на такси к дому номер десять, и первым делом направился не в квартиру наверху, а прямиком в пекарню Мэри. Странноватый приезжий объяснил это тем, что прежде, чем снять жилье, он должен убедиться, что пекарня внизу соответствует его требованиям. Да, особо въедливые читатели могли бы указать Эммету на некоторое несоответствие его желания познать простоту захолустья и сохранить при этом столичный комфорт, но простим нашему герою его ветреность. Тем более что он был так покорен выпечкой Мэри и неторопливым течением жизни среди холмов Нортгемптоншира, что решил остаться здесь навсегда. Теперь Эммет появлялся в Лондоне нечасто – для того, чтобы принять отчеты у управляющих ресторанным бизнесом и отреставрировать недвижимость очередной поп-звезды-однодневки.