Тритоны

Огород

Мы наконец-то больше не перебиваемся с макарон на макароны, а картошку теперь можно купить «с борта» белорусской машины в каждом дворе. Наступали другие времена, у нас даже появился новый телевизор с пультом – вот как стало шикарно.

Азарта у мамы поубавилось, и огородная повинность ослабла.

Родители приезжали белить и обрезать яблони, разводить цветы и гулять в мрачный осинник за грибами.

Бабушка же продолжала в свободное от работы время трудиться на огороде. – Ну как не ходить? – говорила бабушка. – Если не ходить, там зарастет все!

Мы ездили с ней иногда помочь вскопать или полить и поесть бутербродов и яиц вполусмятку с крепким приторным чаем.

Умер дед, и дача осиротела, пшикнула и погасла.

Бабушке стало некому носить папиросы, чай и суп «Подравка», маме не с кем стало спорить и не на кого злиться.

Никто больше не «выкидывал номеров», не строил высоченных колодезных журавлей, не заводил кроликов, не отмечал широким гулянием пенсию, никто больше не смешил нас странными шутками и так далее.

Короче говоря, энергия жизни покинула это место. Безвозвратно.

За домом заростали травой несгнивающие шпалы, в сарае ржавел дедов брутальный нехитрый инструмент: гигантская пила, гигантский топор, гигантский тесак. В сарайном подполе превращались в археологический феномен два кубических метра пустых водочных бутылок.

А спустя десять лет после смерти деда родители вообще купили дом в деревне.

Мама сначала не решалась продавать огород из-за бабушки, потому что та все еще ходила туда по привычке. Но уже никто не составлял ей компанию. Я работала в Москве и не хотела тратить выходные на эти, как мне казалось, бессмысленные поездки.

Только осенью мы приезжали собирать яблоки.

Дача была тихой и молчаливой.

Тропинка к дому шла между старых разросшихся вширь коренастых яблонь, и отводить руками их ветки над было осторожно, чтоб раньше времени не посыпались в траву плоды давнишних усилий.

Где-то под серым нагретым солнцем крыльцом нашаривался ключ. Дверь надо было подтянуть вверх, потому что косяк немного поехал, и ее заклинивало.

На терраске был порядок, все на своих местах уже много лет. И все как будто молчало. В комнате на первом этаже стояла мебель из дедовой комнаты.

Летом в 1997 году, когда дед умер, вещи из его коммуналки свезли сюда.

Я помню, как моя тетя просматривала и жгла его бумаги.

Я увидела письма от какой-то Маши и спросила, кто такая Маша. Тетя выхватила у меня стопку писем и кинула в костер: «Никто».

Письма сгорели, остальные бумаги – тоже. У него было мало вещей. И я знаю только, что была «какая-то Маша», цинга и Заполярье.

Я знаю, что дед был заживо закопан румынским солдатом, а потом откопан соседом, который все это видел, что пережил удаление аппендицита «на живую», как говорила мама, что пил, как черт, и крушил все вокруг, когда еще жил с бабушкой, мамой и тетями. А наутро вставал и все чинил обратно.

Я знаю, что это мама заставила бабушку развестись с дедом. А моя младшая тетя, стюардесса, стала причиной тому, что они опять расписались. Им было уже за шестьдесят! Из каких-то квартирных соображений, но так или иначе долго уговаривать их не пришлось. Нет, это не история любви. Это история нашей дачи, фазенды и огорода. И сейчас она завершится.

Как-то раз приехала бригада ЛЭПа и вырубила на нашем участке все яблони. Остался длинный пустой кусок земли с маленьким дачным домом, который стал давать крен. Мы стояли и смотрели, пытались привыкнуть в новому виду.

– Нет, – сказала мама, – это уже не то.

Тем же летом продали.

Все.

Лосьон

Моя мама купила в подарок Ларисе, жене моего брата, средство для роста волос. Лосьон. Казалось бы, беспроигрышный вариант – роскошные волосы на дороге не валяются. Но там был один такой пунктик под звездочкой. «Подзвездочку» никто никогда не читает, кроме Ларисы.

Сноска гласила: после первой недели использования средства возможно активное выпадение волос. Далее, – успокаивала инструкция, – наступит полное и безоговорочное оволосение. И действительно, кому нужны старые чахлые волосяные луковицы в голове? Пусть растет и приумножается новый урожай.

Лариса то ли оказалась чересчур боязлива, то ли поверила инструкции лишь на первую половину. Короче говоря, она вернула мамин подарок.

– Он почти тысячу рублей стоит, я подумала, хороший, – как будто оправдывалась передо мной мама.

– Конечно хороший, – кивала я, выдавливая майонез в пельмени.

Как зачастую и другие исторические беседы, эта тоже происходила у нас на кухне, пока я ела.

– Я что-то и не прочитала, что там написано. Пишут всегда мелко, я без очков была. Может, самой попробовать? Нет, у меня и так волосы лезут. Любка говорит, от ковида.

– Угу, – жевала я.

– О, я придумала, отдам его папе…

Я подавилась, пельмени пошли носом, и я чуть не умерла.

Дело в том, что мой папа, некогда обладатель роскошной шевелюры, к тридцати уже имел на голове «озеро в лесу», которое к сорока стало превращаться в «лебединое крыло». В пятьдесят, говоря языком Некрасова, оставалась «не сжата полоска одна». В пятьдесят один полоска была мужественно сжата. Вот уже больше десяти лет папа был красив, как шар для боулинга.

– Отдам его папе, – продолжила мама, пока я умирала от сочетания пельменей и абсурда. – А что? Ему-то терять нечего. А если заколосится, представляешь, как интересно будет! Папа! С волосами!

– А ведь идея-то классная, – с изумление соглашаюсь я, потому что идея, как ни крути, просто великолепная!

Телевизор

Я очень люблю телевизор.

У нас «Рекорд» с шестью кнопками программ. Хотя каналов теперь намного больше, чем шесть, мне «Рекорда» хватает.

Я умею переключать на новые, дополнительные, каналы. Надо выдвинуть панель с кнопками, и там у каждой из шести кнопок есть такие микророзеточки, их можно переставить, подкрутить настройку, и оп – ТВ-6. Впрочем, ТВ-6 мы и так решили оставить на шестой кнопке.

По понедельникам «Театральный понедельник».

Еще я смотрю «Культуру», но в классе никому не говорю об этом, хотя и не особо спрашивают. Считается, что «Культура» для зануд. Хотя там много интересных передач. Поэтому я смотрю ее, когда больше уже нечего.

Днем, когда я прихожу из музыкалки, идет «Семья Кэмпбеллов» по ТВ-6.

Это про семью, которая переехала в Канаду в XIX веке.

Мне нравится смотреть, как они дружно и хорошо живут. Никому из них не надо вставать по писку будильника и тащиться на ту сторону города в музыкалку. У них прекрасный дом, есть лошадь, и папа не пьет, а даже любит их и заботится о них. Дети не ссорятся и не бьют друг друга. И несмотря на то что их мама умерла, они все равно счастливы.

Иногда показывают сразу несколько серий, и тогда я звоню маме на работу сказать, что я очень плохо себя чувствую, у меня болит живот, например. Что часто правда, но не всегда. И иногда, очень редко, мама разрешает мне остаться дома. Тогда живот, даже если и болел, сразу проходит, я делаю себе кружищу чая и смотрю дальше.

Самое чудесное время.

Потому что дома никого, кроме меня, нет.

Вечером показывают «Дежурную аптеку» и «Грейс в огне». Конча Куэтос, Карлос Ларраньяга, Маручи Леон, Мигель Анхель Гарсон и Хулиан Гонсалес.

Лурдес держит аптеку на маленьком испанском перекрестке. У нее двое детей – один положительный, а другой немного хулиган, но она не орет на них и очень любит. У Лурдес есть бывший муж, но они почему-то в хороших отношениях, и дети его не ненавидят.

Грейс, которая в огне, тоже разведена. Трое детей, в прошлом алкоголичка. Хотя выглядит очень ничего. В фильме все время говорят, какая тяжелая у нее жизнь, но живет она в собственном огромном доме, в холодильнике у нее всегда много еды и даже молоко.

Мне непонятно, почему там всегда ходят по дому в обуви. И даже по коврам, и даже на диване сидят совершенно спокойно с ногами тоже в обуви. А еще, оказавшись в гостях, могут запросто открыть холодильник и взять что-нибудь, например газировку! Это мне совсем непонятно: как можно без спросу или даже с ним залезть в чужой холодильник?!

Но я все равно люблю этот сериал, потому что Грейс справляется со всеми трудностями и у нее красивая кухня. Да и ничего по-настоящему плохого в нем не происходит.

На РТР (второй канал) показывают «Петербургские тайны». Это исторический сериал. Мы сначала смотрели его с мамой, а потом, после Нового года, брата положили в больницу, и теперь мама все время там. Поэтому я смотрю «Тайны» одна.

Стараюсь все запоминать, чтобы потом ей рассказывать, что там было. Это непросто, потому что вполуха надо еще и прислушваться, идет ли уже кто-то по лестнице или нет.

Я сижу на жестком подлокотнике дивана, чтобы услышать, когда во входной двери щелкнет замок, чтобы быть готовой. Потому что, если придет папа, надо понять, в каком он состоянии. Лучше, когда его надо просто транспортировать до кровати. Хотя потом он иногда просыпается и бредет куда-то, в туалет или попить воды на кухне, врезаясь то в шкафы, то в двери, путая комнаты и мыча что-то непонятное.

Хуже, когда, вернувшись, он не идет сразу спать, а хочет поговорить.

Мне неприятно по сто раз слушать и повторять одно и то же. Потому что он не понимает, что говорю я, а сам мучительно пытается объяснить какую-то ерунду и страшно обижается, если я увиливаю от беседы. А от обиды он может сделать что угодно: грохнет чем-нибудь, что-нибудь разобьет.

Иногда он очень долго повторяет: «Все, я понял!», или: «Я все понял!», или: «Не хочешь, не надо, я все припомню!». И так далее. Ничего он, конечно, не припоминает никогда, а только обижается. Разумнее всего просто извиниться, а потом еще раз извиниться. Неважно за что – он-то не помнит, а ты и не знаешь.

Мама говорит: «Ну что тебе стоит, ну извинись». И я извиняюсь, иначе он ни с кем не будет говорить никогда. А потом все повторяется заново.

Когда возвращается мама, надо спросить, как там в больнице дела, потому что мамино настроение и, следовательно, вся наша жизнь теперь зависят от анализов мочи моего брата. Сколько там крови и белка сегодня по сравнению со вчера (по Ничипоренко). Но я как-то справляюсь. Мама рассказывает, что там в больнице, а я рассказываю, что там в сериале.

Я – вкратце, мама – подробно.

Слушает, кажется, вполуха. Я – в два (ну, потому что я же должна поддерживать маму, быть в курсе, не одной же ей тянуть это все).

Я все время думаю о том, что сначала умрет брат, потом, конечно, мама. Я останусь с навсегда пьяным папой. Потом он замерзнет в сугробе. А потом меня заберет бабушка. А чуть позже бабушка разрешит мне бросить музыкалку.

От этой мысли мне становится полегче.

А вот мой самый любимый сериал – «Вавилон-5»! Вечером показывают по две серии. И еще утром повторы. Его мы смотрим все вместе, ну, кроме папы.

Я не понимаю, что там творится у родителей, никто ж ничего не рассказывает. Он, обиженный, сидит в моей комнате и ни с кем не разговаривает. Поэтому сейчас я живу в большой комнате с братом. Он уже здоров, но мама все равно тщательно за ним присматривает: что он там ест, сколько соли, сколько белка, готовит ему отдельно, и все такое.

Можно выдохнуть – никто не умер. Но осторожно и с оговоркой: «Сейчас пронесло, а потом?»

Я смотрю «Вавилон-5» и впитываю серии от начала до последнего слова в титрах. Эта моя жизнь, и она принадлежит мне.

Это моя космическая станция, и это мои друзья ходят по ней и противостоят древнему ужасу бесконечного космоса. Это мой дом. И я очень тоскую по нему.

Перед сном думаю: вдруг случится какая-нибудь аномалия. Не знаю что, например, трансвременной переход распахнется или типа того, и я из своей квартиры перенесусь, наконец, на станцию «Вавилон-5».

Стану частью команды, а команда станет моей семьей. В экипаже «Вавилона-5» нет детей, но мне уже тринадцать, и ведь я довольно быстро соображаю и чувство юмора у меня отличное. Там это оценят, а тут от этого сплошные проблемы. И потом, мы так далеко от родной планеты, что еще со мной делать, не выгонять же?

Я, конечно, первое время буду возвращаться домой, сюда, в Электросталь, на Юбилейную. А потом перестану.

Не о чем мне будет грустить в этом настоящем времени. Да и не особо я тут нужна, если честно.

А там и Тени наступают, и послы все время ссорятся, и пси-корпус, опять же. Может, у меня откроются телепатические способности, которые я буду скрывать, и командор Иванова окончательно возьмет меня под крыло. Она, если честно, лучше всех, кого я знаю. Да все они. И Грейс, и Лурдес, и дедуля Лотман в кресле, если уж на то пошло.

Я иногда смотрю его передачу, когда ничего другого поинтересней нет. Он ничего не делает, просто сидит на одном месте и бормочет усами про XIX век, а все равно не оторваться.

Все это о прошлом, или о будущем, или о том, что в Америке, в Испании или в космосе. Но оно в сто миллионов раз лучше, чем то, что вокруг, каждый день, каждый час.

Папа говорит, что те, кто много смотрит телевизор, тупеют. Не знаю, как там кто, но я от телевизора становлюсь счастливой. Пусть не по-настоящему, но на какое-то время. Потому что реальность невыносима.

Брюс Бокслейтнер, Клаудия Кристиан, Джерри Дойл, Мира Фурлан, Ричард Биггс, Стивен Ферст, Андреас Кацулас и Питер Юрасик.

Терпи

– Терпи, – командует мама, затягивая мне волосы на затылке.

Надо, чтобы «петухи», не дай бог, не выбились, чтобы было опрятно. Маму так еще ее бабушка заплетала, она терпела, так что я тоже терплю. Хотя очень больно.

– Ну ты дерешь!

– Стой, не дергайся! Потерпи, нам выходить пора.