Проклятье книжного бога. Рождение тени

Теневой

Проклятье книжного бога. Рождение тени

Глава 1. Где книга?

Холодный, пронизывающий ветер октября, казалось, проникает в самые сердца старого дома. Он, не спеша, подкрадывается к деревянным рамам окон, обвивает их своими ледяными пальцами, заставляя каждую щель тихо скрипеть. В комнату, где тепло, уютно, а воздух, несмотря на сырость, полон покоя, вторгается этот осенний холод, но не слишком решительно, так что приходится лишь немного прижаться к толстому, туманному стеклу и почувствовать, как его ледяная поверхность тянет к себе твою кожу. М. невольно прикоснулась лбом к стеклу, почти растворяясь в этом хрупком моменте. Взгляд был устремлен в темноту за окном, где дождь, словно художник, рисовал свои необъяснимые узоры. Они были изогнуты, нежны, почти невесомы, но в своей странной динамике они отражали не только внешний мир, но и какие-то скрытые, почти забытые эмоции.

Каждая капля, медленно катившаяся по стеклу, излучала тусклый свет керосиновой лампы, стоящей на столе. Этот свет отбрасывал мягкие, плавные тени на стены, где они танцевали, завораживая своим плавным движением. Оно было таким спокойным, но в то же время тревожным, будто в доме живет какой-то незримый, но ощущаемый полумрак. Запах сырости, пропитавший деревянные стены, словно поглощал все звуки, делая их мягкими, едва слышными. Но вместе с этим в воздухе витал и другой, теплый, почти домашний запах жареной картошки – мать только что поставила на стол кастрюлю, приготовив ужин. Он был как забытое воспоминание о простых радостях, как оазис в пустыне будней, который всегда возвращался в моменты особенного уюта, когда весь мир замедлял свой бег и ты могла на мгновение расслабиться, наслаждаясь каждым дыханием.

За спиной М. раздавалось тихое позвякивание металла – старый отец, в своем неизменном положении у верстака, снова окунулся в работу. Каждое его движение было продумано, выверено, как у мастера, который не терпит суеты. В его руках, словно сам собой, создавался очередной часовой механизм. Рабочий стол – это было царство мелких деталей, инструментов, разноцветных винтиков и полуразобранных часов. В этом беспорядке было что-то удивительно спокойное – здесь не было ни места для хаоса, ни чувства спешки. Все было на своем месте. И даже среди этого рабочего беспорядка стояла маленькая фотография в деревянной рамке – едва заметная, но неотъемлемая часть этого мира. Счастливое лицо молодой семьи, радостное, живое, три года назад. Тот момент, когда они были еще неразделимы, когда мир казался ярким и полным надежд, а впереди, казалось, не было ничего невозможного.

Но вот прошло время, и все изменилось. Перемены, как осенний дождь, застигли их врасплох. И хоть никто не говорил вслух, все знали, что это было время, когда всё пошло не так, как хотелось. Печальные тени, которые теперь легли на стены, подчеркивали не только физический холод, но и нечто более глубокое, сокрытое, что тронуло каждого, кто еще верил в тепло былых дней.

Тем не менее, дом продолжал жить своей жизнью. Уют был в этом мгновении, в тени керосиновой лампы, в тихом, почти неуловимом позвякивании отцовских рук, создающих новый механизм, в запахе картошки, в свете, что отражался на стекле. Всё это оставалось, несмотря на изменения, и как бы ни менялся мир, этот маленький уголок был неким убежищем, где всё, хотя бы на короткое время, было так, как должно быть.

– Пап, смотри! – голос девочки звучал с ноткой волнительной надежды, почти как у человека, который сделал что-то важное и ждал, что его поймут. Она осторожно повернулась, держа в дрожащих руках старинные карманные часы, чье стекло было треснувшим, а корпус покрыт мелкими потертостями, как если бы каждая царапина рассказывала свою историю.

Отец, сидящий за верстаком, медленно поднял голову. В его серых глазах, которые обычно отражали усталость и тяжесть прожитых лет, мелькнула неожиданная искра тепла. Было что-то особенно трогательное в том, как взгляд, который почти всегда был затуманен заботами и тяжелыми переживаниями, вдруг стал ясным, как чистая весенняя вода. Его лицо, покрытое глубокими морщинами, слегка разгладилось, и уголки губ приподнялись в редкой, но такой родной улыбке.

– Ну-ка покажи, зайка, – его голос, полный усталости и забот, звучал мягко, как теплое одеяло, которое готово окружить и защитить. Он протянул свою руку – крепкую, но немного дрожащую, с тонкими прожилками на запястье, что было заметно, когда он вытянул ее навстречу дочери. М. заметила легкий тремор в его пальцах – едва уловимый, но все же заметный, словно нервный дрожь, который появился после последнего запоя. Он больше не был тем уверенным и сильным человеком, каким был раньше, но в его взгляде и жестах оставалась та самая, почти забытая любовь, о которой она все еще могла мечтать.

Он взял часы с аккуратностью, присущей только истинному мастеру. В его руках старинный предмет казался чем-то хрупким и ценным. Он повертел их в руках, щелкнул крышкой, и звук этого щелчка был, как подтверждение того, что несмотря на все сложности, все еще можно найти моменты гармонии. Механизм тикал ровно, без сбоев, как тихая, но твердая уверенность в том, что даже в самых трудных ситуациях можно найти нечто стабильное.

– Молодец, – его голос звучал хрипло, но в нем была необыкновенная мягкость, как будто он не просто хвалил дочь за умение, но и за ту частичку его собственной души, которую она вложила в этот момент. – Все шестеренки на месте, пружина заведена правильно. Ты настоящий мастер.

Его рука, тяжелая и усталая, потянулась к ее голове. Он нежно провел шершавыми пальцами по ее волосам, которые были такими мягкими и теплыми, как само утро, которое он когда-то мог встретить с радостью. Его прикосновение было легким, но в нем была целая история. Это был тот самый жест, который она помнила с детства – так он всегда успокаивал ее, когда мир казался слишком жестоким и непонятным. После его прикосновения оставался запах машинного масла, металла и чего-то еще – того самого родного аромата, который М. ассоциировала с редкими моментами счастья, когда отец был рядом и мир казался не таким уж страшным.

– Ты всегда все исправляешь, – прошептала она, и в ее голосе звучала не только гордость, но и нежность. Она чувствовала, как его присутствие наполняет дом теплом, как даже в его усталых глазах она видит тот свет, который был, когда они были молоды и счастливы. – Ты как всегда все правильно сделал.

– Ты тоже, – ответил он, и на его губах заиграла та же редкая улыбка, как в тот момент, когда она была маленькой девочкой, и он мог часами держать ее на руках, не уставать и всегда верить, что все будет хорошо. – Мы с тобой, как часы. Порой скрипим, но всегда работаем.

Его рука осталась на ее голове еще немного, словно пытаясь удержать этот момент, зафиксировать его в памяти. М. ощущала его прикосновение, как бальзам на свои раны, как тихую поддержку в мире, где все кажется таким переменчивым и хрупким. И в этом маленьком, тихом моменте было что-то большее, чем просто любовь – это была та самая сила, которая позволяет людям преодолевать все, несмотря на все испытания судьбы.

Но уже через час атмосфера в доме изменилась. М заметила первые признаки, когда мыла посуду после ужина. Отец начал беспокойно ходить по комнате, его пальцы нервно перебирали что-то в кармане жилетки. Он несколько раз подходил к буфету в углу, открывал дверцу, заглядывал внутрь, затем с раздражением захлопывал.

Прошло всего несколько часов, но атмосфера в доме уже изменилась до неузнаваемости. Время, как и всегда, тянуло свои нити, но оно стало иным, тяжелым, как будто воздух сгущался, становясь вязким, тяжелым и почти ощутимым. М. почувствовала перемену первой – тихие и едва заметные признаки, которые она как-то интуитивно улавливала, хотя и не могла точно объяснить, что же происходило. Это было нечто невидимое, но абсолютно осязаемое. Ей пришлось вытереть пот со лба, когда она, стоя у раковины, мыла посуду после ужина. Каждый звук, каждый шорох в доме стал каким-то искаженным, неестественным. М. не могла избавиться от ощущения, что воздух стал каким-то слишком густым и тяжёлым, словно накрывал её невидимой пеленой.

Отец, который обычно сидел за верстаком или в своем кресле, сегодня вел себя странно. Его шаги по комнате были неторопливыми, но каждое его движение несло в себе некую скрытую тревогу. Его глаза, такие привыкшие к бесконечной усталости, теперь искали что-то – может быть, что-то важное, что-то, что могло бы вернуться ему утраченную уверенность. Он нервно перебирал что-то в кармане своей жилетки, не осознавая, что этим самым жестом разрывает тишину, превращая её в нечто напряжённое. Он несколько раз подходил к буфету в углу, открыл дверцу, словно надеясь найти что-то, что там уже давно не было. Он заглядывал внутрь, но, не найдя того, что искал, с раздражением захлопывал её, как будто это могло вернуть ему утраченное.

– Где… – его слова, едва ли звучавшие вслух, были произнесены с какой-то странной обреченностью, с тенью отчаяния, которую никто не мог бы игнорировать. – Должна быть…

М. почувствовала, как её сердце сжалось, будто замерло, когда услышала эти слова. Её взгляд невольно скользнул на мать, сидящую за столом и занимающуюся штопкой носков. Мать, как всегда, была поглощена своей работой, но в этот момент её тело, как будто на интуитивном уровне, напряженно напряглось. М. увидела, как её пальцы сжали иглу немного сильнее, и вдруг ей стало ясно – что-то было не так. В этот момент было достаточно этого едва заметного жеста, чтобы почувствовать всю тревогу и беспокойство, пронизывающее этот дом.

– _ – прошептала мать так тихо, что это было едва ли слышно. – Там ничего нет. Я вылила.

Эти слова повисли в воздухе, как тяжелый камень, под ногтями которого все начинают сжиматься и утопать. Отец резко обернулся, его лицо искажалось, превращаясь в гримасу, которую М. знала слишком хорошо. Это была та самая гримаса, которая когда-то мелькала в его глазах, когда он был в гневе, в отчаянии, когда скрывал в себе боль и не знал, как с ней справиться. В тот момент, когда этот взгляд упал на мать, в доме будто замерло время. М. почувствовала, как её дыхание стало тяжёлым и резким, как будто она с каждым вдохом пыталась оттолкнуться от чего-то страшного, что вот-вот разверзнется в воздухе.

М. поспешила, не думая, спрятаться под столом на кухне. Она знала, что это была единственная возможность спрятаться от того, что могло случиться дальше, единственный способ не быть в центре этого бурного вихря, который всё сильнее и сильнее накрывал их дом.

– Ты… что? – слова отца вырвались с такой яростью, что казалось, они могли разорвать всё вокруг. Губы были сжаты, а зубы стиснуты, как будто каждый его звук – это было продолжение самой боли, которую он чувствовал. Его глаза пылали в темноте, и М. почувствовала, как эти пламя пронзают её, даже если она пряталась.

Мать не подняла глаз от своей работы. Она не смотрела на него, не пыталась успокоить его, не делала ничего, что могло бы облегчить его гнев. В её голосе звучала дрожь, но она говорила с ним так, как будто уже давно приняла неизбежность.

– Вчера. Когда ты уснул, – её слова были едва слышны, но в них была тихая решимость, несмотря на слабость, которая все равно просачивалась сквозь голос. – Все бутылки. Все вылила.

Отец замер на месте. Его тело сжалось, как будто все силы ушли из него, оставив только оболочку, стоящую перед ней. В комнате повисла гнетущая тишина. М. могла слышать, как тикают дедушкины часы на стене, словно каждый их удар был отдельным напоминанием о том, как все меняется, как эти изменения навсегда оставляют свой след. Тиканье стало таким громким, что она не могла вытерпеть его, и внутренне пыталась «выключить» его, но не могла.

И вот, после этой долгой тишины, отец медленно подошел к вешалке у двери. Каждое его движение казалось лишенным силы, словно его энергия таяла с каждым шагом. Он достал из кармана своего пальто кошелек и задумчиво сжал его в руке. М. почувствовала, как в воздухе повисло новое напряжение, но уже не из-за страха – скорее, от осознания, что дальше все будет только хуже. Всё стало настолько реальным, настолько неотвратимым, что даже мысли о побеге не давали облегчения.

– Тогда сбегаю, – его голос звучал совершенно неестественно спокойным, как будто это был уже не тот человек, что ещё недавно сидел в кресле, обнимая её, когда она была маленькой.

– _ – тихо сказала его жена. – Сегодня же воскресенье. Магазин закрыт.

М. почувствовала, как мир снова стал холодным и пустым. Этот мир, который они когда-то создали вместе, теперь рушился с каждым словом, с каждым взглядом. И несмотря на все, что происходило, она знала одно: это было только начало.

Это была правда – единственный алкогольный магазин в их районе не работал по воскресеньям. М. уже давно запомнила этот факт, потому что каждое воскресенье было похожим на все остальные: в воздухе всегда витала тягучая, почти осязаемая тишина, в доме не было того привычного гула, который приносил с собой его запах – запах водки, табака и печали. В такие дни все становилось затянутым, как будто время само по себе замедлялось. Но сегодня было иначе.

Отец замер на месте, не в силах сдержать прилив ярости. Его глаза, которые всегда были тусклыми от усталости, сейчас сверкали чем-то пугающим и незнакомым. Он резко швырнул кошелек на пол. Пластиковая застежка при ударе раскололась, монеты с грохотом рассыпались по полу. Каждая монета звучала как удар молота по железу, и звук этот отдавился в ушах, словно сам воздух сотрясался от напряжения.

– Черт! – прорвался его голос, полный разочарования и гнева. Он ударил кулаком по столу. Детали, аккуратно разложенные на нем, подпрыгнули, звякнув, и на мгновение все в доме затрещало, как будто само время сжалось от напряжения. – Черт, черт, черт!

Мать вскочила с места, от чего корзина с бельем выскользнула из ее рук и упала на пол с громким звоном, как отголоски разорванной тишины. М. инстинктивно прижалась к стене, чувствуя, как ее сердце застучало быстрее, как будто оно хотело вырваться из груди. Каждое биение было как больное предчувствие. Она знала, что будет дальше. Этот сценарий повторялся уже слишком часто, и она, как никогда, боялась того, что должно было произойти. Боялась, но в то же время знала, что ей не уйти. Это было неизбежно.

Скрип пола, приглушенный стук тяжелых шагов – и вот он снова стоял, как угроза в воздухе. Его глаза, полные безумного отчаяния, не находили покоя. Он не знал, как успокоиться. Он снова перевернул все, что было вокруг, и снова искал.

Но вдруг он замер. Внезапное изменение в его поведении было настолько резким, что М. почувствовала, как холодный страх окутывает ее все сильнее. Его взгляд упал на старый сервант в углу, который стоял там с тех пор, как они переехали в этот дом, огромный и угрюмый, как древний монумент, спрятанный среди пыльных вещей. Сервант был массивным, с дубовыми дверцами, изрезанными временем, и с вонючими отпечатками давно прошедших лет. Этот сервант был почти таким же, как их жизнь – хранил в себе все, что было скрыто от чужих глаз. Но теперь он стал центром их раздора.

– Нет, – прошептала мать, быстро понимая, что он задумал. Ее голос дрожал, но в нем была отчетливая нотка паники, как будто она пыталась остановить неминуемую катастрофу. – Нет…

Но отец уже двигался к серванту. Его шаги были тяжелыми и решительными. Он с грохотом отодвинул старую мебель от стены. М. не могла оторвать глаз от его лица, из которого исчезла вся человеческая теплота, оставив только холодную решимость.

В пыльном углу за шкафом он наткнулся на то, что искал – маленькую бутылку, покрытую слоем пыли. На ее стекле, которое было мутным и потертным, отчетливо проступали следы времени, как если бы эта бутылка уже давно ждала своего часа. М. сразу узнала ее. Она помнила, как сосед дядя М. принес ее полгода назад на поминки дедушки. Это было тогда, когда все казались счастливыми, когда еще не знали, что старые воспоминания – это всего лишь иллюзия.

"Самогон" – мелькнуло в голове у М. Она не могла забыть это слово, которое было связано с тем временем, когда папа казался другим человеком, когда еще был похож на того, кого она когда-то любила. Но теперь все изменилось.

Отец, словно победитель, торжественно поднял находку к свету, и в этот момент весь мир вокруг стал тусклым, как старые фотографии, где уже не видны лица. Жидкость в бутылке была грязно-желтого цвета, с каким-то осадком на дне, что добавляло еще большей тревоги. М. почувствовала, как сердце сжалось от страха.

– Это же… – начала мать, делая шаг вперед, но уже не так уверенно, как раньше. Ее голос дрожал, и каждый звук казался ей чуждым. – Это же технический спирт! Дядя М. говорил, его для…

– Заткнись! – его слова прорвались с яростью, как если бы он не мог больше держать в себе этот огонь. Он рявкнул и оттолкнул мать. Она с глухим стоном упала на пол, не успев удержаться. М. почувствовала, как зажатое дыхание вновь охватывает её грудную клетку. Она хотела бежать, скрыться в темном углу, но не могла. Это было невыносимо.