Институт сущностей

Дарья Афонина

Институт сущностей

Глава 1

Институт Сущностей находился на окраине города и представлял собой огромный монолитный блок с небольшой готической башенькой на самом верху. Вокруг здания тянулся низенький, метровый заборик, кажущийся ничтожным по сравнению с возвышающейся за ним постройкой, но те, кому не повезло оказаться вблизи, мог заметить, что заборик находился под напряжением.

У каждого мимо проходящего могло сложиться впечатление, что здесь никому не рады, но это было заблуждение. В действительности там работали очень приветливые и милые люди, которые были рады любому вошедшему. Только для того, чтобы найти этих милых и приветливых, нужно пройти целых квест, отбиться от местных собак и, не боясь быть похороненным в этом промышленном аду, дойти, наконец, до заветной двери.

Герман как раз отбивался от стаи бродячих собак, как будто охраняющих вход в Институт, когда, неожиданно даже для себя, наткнулся на коричневую обшарпанную дверь с надписью «Добро пожаловать!».

В инструкции, которая пришла Герману по почте (надо же, кто-то еще ей пользуется!), значилось, что он найдет ту самую дверь с надписью «Добро пожаловать», если пройдет от северного угла здания двадцать шагов, а потом повернет направо под арку.

Герману хотелось пошутить: «а на здании будет расти мох, чтобы я смог определить, где север?», но рядом никого не было, а бездушная бумага вряд ли бы оценила шутку.

Как только Герман зашел в квартиру, он сразу кинулся звонить своему приятелю Илье, чтобы похвастаться, чего греха таить.

Илья взял трубку со второго гудка.

– Я прошел! – крикнул Герман в трубку, даже не потрудившись дождаться ответа.

– Куда? На конкурс орания в трубку? – раздался спокойной до безобразия голос Ильи. Герман был знаком с ним уже несколько лет, и никогда не видел, чтобы Илья выходил из себя. Всегда спокойный, как змея, который даже шутки говорит с таким серьезным лицом, что не знаешь, смеяться или нет – а вдруг правду говорит?

Герман однажды позвонил Илье в три часа ночи, и услышал в трубке такой же невозмутимый голос, как и всегда. Казалось, что Илья не спал, а просто сидел у телефона и ждал, когда Герман ему позвонит.

– Нет, туда бы меня не взяли. Я прошел проверку! Мне вселят сущность! – воскликнул Герман, краем сознания понимая, что выглядит глупо. Ну стоит ли ему так радоваться, как маленькому ребенку?!

– Что ж, я тебя поздравляю, – так же бесстрастно ответил Илья. – Хотя я и не сомневался, что ты пройдешь.

«Ну, конечно, не сомневался», – с раздражением подумал Герман. Ему стало обидно, что Илья так просто относился к тому, от чего Герман не мог нормально спать и есть три недели. Ему казалось, что жизнь закончится, если он не пройдет, если ему откажут, или не ответят, и ему придется месяцами пребывать в неизвестности.

– Ты уже читал, как туда пройти? – продолжал говорить Илья.

– Пешком? – наугад ответил Герман.

– У меня приятель был, тоже подселял себе сущность. Он говорит, что Институт прислал ему письмо, так же, как и тебе сейчас, и там были подробные инструкции, куда и как надо идти. Чуть ли не «пройдите пять шагов на север, следуя дуги меридиана, потом поверните налево до статуи жирафа»… Карта сокровищ какая-то. При том, что когда он второй раз пытался туда попасть и следовал тем же инструкциям, то не смог найти вход. Несколько часов ходил и все напрасно.

– Спасибо, что напугал, – попытался съязвить Герман.

– Всегда пожалуйста, – невозмутимо ответил Илья. – Смотри инструкции, потом расскажем.

Не попрощавшись и не дождавшись ответа, Илья положил трубку.

«Говнюк», – подумал Герман. Не желая быть послушным, он положил письмо на столик, не стал его читать прямо сейчас, а пошел делать чай с бутербродами. Но взгляд его то и дело останавливался на конверте.

Герман представлял себя музыкантом. Таким чувственным, творческим, пребывающим в постоянном вдохновении или в его поиске. Все в его жизни будет подчинено музыке, поиску новых смыслов, каждая фраза будет ложиться на нотную грамоту. Обычная жизнь, куда не входило творчество, казалось ему напрасно прожитой. Поэтому-то он так и мечтал о сущности, поэтому-то и подал документы.

Герман еще немного подождал, прежде чем все-таки подошел и вытащил из конверта сложенные листы, на первом из которых было крупно написано «ИНСТРУКЦИЯ». Герман принялся читать.

«В первую очередь мы хотим вас поздравить с прохождением проверки и утверждением вашей личности на подселение сущности Института.

Прежде всего, хотим вам напомнить, что после подселения сущности процедуру нельзя будет аннулировать или отменить: сущность можно извлечь только после смерти физического носителя (то есть, вас). Мы также не несем ответственности за то, какую именно творческую способность (в народе – талант) разовьет в физическом носителе сущность. Поменять сущность или отказаться от нее после начала процедуры также будет невозможно.

Напоминаем, что после подсадки сущности вы обязаны еженедельно в течение трех месяцев посылать в отдел контроля Института отчеты о своем самочувствии и ощущениях (что особенно важно в первые дни) от нахождения сущности в вашем теле.

Также после прохождения процедуры вам потребует встать на учет в Министерство профессий и кадров, чтобы вам подобрали подходящую должность по вашему уровню способностей.

Подсадка сущности запланирована на 30 сентября. Просим вас уведомить о своем окончательном решении в письменном виде не позднее, чем за 10 дней до назначенной даты на адрес, указанный на конверте».

Герман оторвался от чтения. У него сложилось впечатление, что данный текст призван скорее напугать читающего, чем его успокоить.

Герман продолжил чтение.

«Процедура подсадки длится от 2 до 10 часов. Рекомендуем за сутки до и сутки после не планировать никаких важных мероприятий, а также взять выходные на работе (если таковая имеется). Настоятельно не рекомендуем в течение десяти дней до процедуры не употреблять спиртные напитки, наркотические вещества, ограничить употребления табачных изделий, острых и жирных блюд, продуктов, содержащих большое количество углеводов, а также напитки, содержащие большое количество кофеина.

Также рекомендуем вас воздержаться от полного или частичного употребления медикаментов. Если это невозможно сделать, проконсультируйтесь со своим лечащим врачом и попросите его снизить дозу или временно заметить медикаменты на более щадящие».

Дальше шел длинный список того, чего не стоит делать перед «подсадкой сущности». Туда входили в том числе и прыжки с парашютом, и занятия сексом. К счастью, ни тем, ни другим Герман в ближайшее время был заниматься не намерен.

На последней странице была инструкция, как найти вход в Институт Сущностей. Сначала Герман подумал, что неправильно прочитал, потом – что ему прислали неправильный лист, может быть, по ошибке оказавшийся здесь, а затем – что над ним кто-то подшутил, кто-то из друзей, и никуда он не прошел, ничего не получил, а это всего лишь розыгрыш, и над будут смеяться.

Потому это была не инструкция, а карта пиратов, которую писал ребенок. «Дойдите до южной части стены и отсчитайте пятый кирпич слева», «дойдите до северного угла», «пройдите двадцать шагов, а потом резко поверните направо».

Если бы там было написано, что нужно идти по ветру или танцевать с бубном, попутно принося в жертву черных петухов, Герман удивился бы, но не очень.

Он решил позвонить Илье.

– Я же сказал, что у моего приятеля была подобная белиберда, – спокойно ответил Илья, будто вопрос его нисколько не озадачил. – Не переживай, просто следуй указаниям. Насколько я понимаю, это тоже тест.

– Тест на что?

– На слепую веру.

На следующий же день Герман отправил подтверждение, а все остальное время он провел в ожидании. Забавно, рассуждал Герман, что жизнь так незаметно пролетает, и ты просто живешь и как будто бы не замечаешь движения времени. А потом вдруг ждешь чего-то, и время, как воздух, становится густым и мучает тебя, не дает свободно дышать.

Надо успокоиться. Просто ждать, все уже решено.

Проводя дни в ожидании, Герман много слушал музыку. У него был раритет – настоящий патефон и виниловые пластинки. Достались от дяди Саши – старого соседа Германа, который продавал все, что плохо лежит, и пропивал деньги. Дядя Саша не любил далеко ходить, поэтому многие его вещи осели в соседских квартирах, а деньги – в кассах ближайших магазинов. Когда вещей в доме почти не осталось, дядя Саша тихо умер – как будто его организм дал команду «отбой», понимая, что пропивать больше нечего.

Герман слушал музыку и ощущал себя настоящим музыкантом. Он накупил ноты, хотя ничего в них не понимал. Но когда у него будет талант, он все поймет и всему научиться.

Герман лег на диван и стал слушать. Вопреки его собственным ожиданиям, он не утонул в музыке, мысли его сами по себе рассеялись. Он вспоминал, как носился со своей идеей, как проходил медкомиссию, как ему к нему на работу пришли люди из Института и долго разговаривали с его начальником. Он тогда очень нервничал, но, как оказалось, напрасно проверку прошел он без проблем.

В день, назначенной комиссией для подсадки сущности, Герман был удивительно спокоен. Он собрался, как будто отправлялся по своим повседневным делам, позавтракал, поздоровался с соседом, который как раз выгуливал собаку, и пошел, следую инструкции. Напряжение, сковывающее его всю неделю, испарилось, как по волшебству.

Герман следовал точно инструкции и уже почти дошел до нужной двери, когда бездомные шавки, которые курсировали туда-сюда по улице, вдруг сбились в стаю и выбрали Германа своей целью. Он не успел даже удивиться этой резкой перемены в их настроении, потому что перед ним замаячила дверь с желанной надписью «Добро пожаловать». Герман с разбегу толкнул ее и забежал внутрь.

Герман немного отдышался и удивленно заозирался вокруг. Он ожидал, что в Институте будет четкий досмотр прямо на входе с металлическими рамками, как в аэропорту, грозными охранниками, автоматизированными турникетами, работающими только по цифровой карточке каждого сотрудника. На крайний случай он ожидал увидеть освещенное помещение. Но вместо этого оказался в темном длинном коридоре, который начинался у самых дверей и тянулся вперед до другой стороны здания. Единственным освещением здесь служил свет из окна. Присмотревшись, Герман заметил, что противоположный коридор заканчивался такой же дверью, как у него за спиной.

В коридоре было пыльно и пусто, а еще очень тихо, как будто люди давно оставили это место, и оно только чудом осталось неразрушенным. Шум с улицы не попадал сюда, и Герману казалось, что он слышит стук своего сердца.

Совсем немузыкально, подумал Герман, и двинулся вперед. Слева располагались окна, а напротив них, справа – закрытые двери. Напротив каждого окна – дверь. Герман прошелся до четвертой двери, остановился у нее. Ему показалось, что он услышал какой-то звук. Он застыл неподвижно, но звук не повторился.

Герман подошел к двери и, чувствуя себя дураком, приложил к ней ухо. По-прежнему ни звука, но у Германа создалось впечатление, что за дверью кто-то так же, как и он затаил дыхание, затаился. Герману стало жутко, что кто-то схватит его за ухо и утащит куда-то. Он подавил в себе желание отскочить от двери, и заставил себя спокойно, почти степенно выпрямиться. Именно в этот момент дверь открылась, и Герману навстречу вышел светловолосый мужчина в белом халате. Очки занимали половину его лица, вторую половину – усы, которые торчали, как использованная щетка, во все стороны. Сначала Герман подумал, что мужчина перед ним – альбинос, но присмотревшись понял, что он просто светловолосый и светлокожий, и одет в светлую, сливающуюся с ним одежду, от чего казалось, что мужчина как будто подсвечивается изнутри каким-то желтым цветом.

– Герман Витальевич? – спросил мужчина неожиданно звонким и бодрым голосом, которым разговаривают добрые волшебники в сказках.

Герман кивнул.

– Ну что же вы тогда стоите здесь? Мы вас ждем, – с этими словами мужчина буквально втащил его в комнату. Там за небольшим столом уже сидели две женщины. Они разговаривали, но когда Герман вместе с мужчиной ввалился в комнату, замолчали. Одна из них, что постарше, поднялась и протянула руку Герману для пожатия. Другая, помоложе и, как водится, красивее, продолжала держать в руках чашку кофе и как будто бы враждебно смотрела на вошедшего.

– Герман Витальевич, здравствуйте, меня зовут Елизавета Мироновна, я ваш куратор. Ну, что ты, Антон, отпусти человека, – обратилась она уже к мужчине, который продолжал держать Германа под руку.

– Как вы себя чувствуете? – продолжала Елизавета Мироновна нежным голосом, словно она разговаривала с непослушным ребенком. Теперь она схватила Германа за руку, словно боялась, что он убежит.

– Все хорошо, – ответил Герман..

– Хотите кофе? Или чай? – спросила Елизавета Мироновна, подталкивая его к столу, за котором они сидели.

Герман отрицательно покачал головой.

– Что ж, тогда приступим сразу к делу, – в ее руках появился небольшой планшет, которого, Герман мог поклясться, не было рядом. – Процедура может длиться до десяти часов, но не переживайте, большую часть времени вы пребудете в полусонном состоянии, не будет ни скуки, ни боли.

– Боли?! – воскликнул Герман.

– Нет, боли не будет, вы же будете практически спать, если только память о боли, но она не настоящая, – продолжала Елизавета Мироновна, равнодушная к переживаниям Германа. Она уставилась в планшет и несколько секунд что-то набирала там, а потом подняла глаза на Германа. – Нам бы, – она обвела рукой девушку с кофе и мужчина, который оказался Антоном, – хотелось бы услышать, что вы ожидаете в результате процедуры.

– Э.... Я стану талантливым, – Герман был не готов к такому вопросу: он думал, что уже прошел анкетирование, и если у нее что-то и спросят, то скорее про давление или про то, соблюдал ли он диету, не нарушал ли запретов, и не собирается ли он использовать свой новый, только что полученный дар во вред обществу, на крайний случай, попросят сдать анализы, но такое! Неужели непонятно, что он ждет?! – Приносить пользу обществу.

– Да, но что вы ожидаете? – Елизавета Мироновна сделала акцент на слове «вы». Ее покровительственно-родительский тон немного усилился.

Что же я ожидаю? Что я буду богатым, знаменитым музыкантом, что я буду играть на скрипке и кадрить девушек после концертов, при этом не затрачивая усилия ни на учебу, ни на оттачивание навыков, не испытывая на себе неудачи, а точно следую воле существа, которое желаю в себя впустить? Что я стану талантом, выдающимся дарованием и все будут меня любить? А кто не любить, тот непременно уважать, ведь как же я буду красиво играть!

Герман ожидал, что его никчемная жизнь наладиться и все будет хорошо (он бы и сам не сказал, что имеет в виду под этим загадочным «все», но то, что непременно хорошо, это он знал точно), но вслух бы он такого не сказал ни за что.

А Елизавета Мироновна, Антон и девушка с кофе продолжали на него выжидательно смотреть.

– Я не понимаю, – сдался Герман, – в тестах ничего об этом не говорилось…

– Не переживайте, – повторила Елизвета Мироновна, – это не тест, и ваш ответ не повлияет на результат. Нам просто интересно. Как вы представляли результат?

– Я буду играть, – Герману показалось, что он наконец понял, что же она хочет от него, – на скрипке. Я буду, ожидаю, что буду музыкантом.

Елизавета Мироновна, девушка с кофе и Антон переглянулись. Многозначительно, значение этого взгляда Герман понять не мог. Провалил он проверку? Или прошел? Или они просто так тут развлекаются от скуки?

Елизавета Мироновна показал на девушку с кофе.

– Герман Витальевич, познакомьтесь, это Рита, это будет сегодня сущноводницей.

Девушка отсалютовала кофе.

– Сущно… чем? – удивился Герман.

– Не берите в голову, это наша внутренняя терминология, – успокоила Елизавета Мироновна. Она снова что-то пролистала в планшете. – Вам нужно пару минут, чтобы морально подготовиться?

Герман отрицательно покачал головой.

– Чем раньше начнем, тем раньше закончим, да? – пытался отшутиться Герман. Елизавета Мироновна и Антон натянуто улыбнулись, будто каждый день слышат подобные шутки, а Рита даже не подумала улыбаться. Ее лицо, красивое и молодое, выражало крайнюю степень скуки, словно она смотрела фильм, который уже видела сотню раз подряд.

– Отлично! – преувеличенно радостно воскликнула Елизавета Мироновна. – Тогда пройдемте.

Елизавета Мировновна поднялась из-за стола, жестом приглашая других сделать то же самое. Антон буквально вскочил, обгоняя ее и торопясь к двери слева, которую Герман заметил только что, явно намереваясь открыть дверь и по-джентельменски пропустить ее внутрь. Рита же поднялась медленно, не спеша, будто делая одолжение. Ее длинные темные волосы были убраны в низкий хвост, который заканчивался где-то на уровне копчика, отчего казалось, что у нее из-под халата торчит маленький хвостик.

За дверью оказалась неожиданно большая круглая комната, без углов, как в водонапорной башне. Самый центр комнаты освещался сверху столбом света, как из прожектора. Казалось, там, наверху, открыт люк, из которого бьет солнце с полной своей мощностью. Остальная комната оставалась в тени, отчего казалось, что там, в темноте, блуждают тени, боясь света, как Вий – мелового круга. В центре света находилась низкая кушетка, застеленная белой простыней. Метрах в двух от кушетки находился такой же маленький столик, где были расставлены какие-то предметы, на Германа непосвященный взгляд, напоминающие хирургические.

И все. Больше в комнате не было ничего. И снова совсем не то, что Герман ожидал. Правда, он отдавал в себе отчет, что ослеплен ярким светом, идущим сверху, и предполагал, что в комнате есть еще что-то, не может не быть. Он просто этого не видит.

Елизавета Мироновна продолжала успокаивающим тоном говорить Герману, медленно подталкивая его к кушетке. Когда они оказались почти в эпицентр, и сияние стало малотерпимым, Герман остановился.

– Вы скоро привыкнете к свету, – сказала она. В отличие от Германа, она даже не щурилась, а смотрела ясно, будто свет совсем ей не мешал. – А пока вам нужно лечь на кушетку.

Герман послушно сделал шаг вперед и снова остановился. Глаза нестерпимо жгло, и Герман закрыл их, позволяя Елизавете Мироновне его вести. Он почувствовал, что они подошли вплотную к кушетке, и женщина его развернула, помогла сначала сесть, а потом лечь. Теперь он находился прямо перед лучом света.

Что-то скрипнуло, потом бремкнуло, и голос Елизаветы Мироновны раздался сверху:

– Герман Витальевич, откройте глаза.

– Я не могу, – сдавленно прошептал Герман. Она, что, не видит, что это и с закрытыми глазами пытка.

– Всего одно волевое усилие, – беспечным голосом ответила женщина.

– Вы что, не слышите? – Герман стал раздражаться. – Я не могу…

Чья-то рука легла ему на лицо, а пальцы быстро коснулись левого века и открыли его. Боль заползла змеей в глаз, как мигрень, которая поджидала его внутри, за затылком. Герман только собирался закричать, запротестовать, но тут в глаз ему влили какую-то жидкость и все прошло. Он мог не просто спокойно переносить этот свет, он мог видеть прожектор в виде сферы, которая висела в нескольких метрах над ним.

Такую же процедуру проделали со вторым его глазом. Теперь Герман мог спокойно смотреть, боль ушла.

– Вот и отлично, – сказала Елизавета Мироновна. Ее голос потерял те успокаивающие покровительственные нотки, стал спокойным, даже усталым. Почему-то именно это и напугало Германа. Значит, ей больше незачем его успокаивать, что он уже никуда не денется, не сбежит и пути назад уже не будет.

Тут Герман только встать, сказать, что он передумал, что, возможно, зайдет в следующий раз, или соврать, что у него закрутило живот, но тут его с силой прижало к кушетке так, что он не мог пошевелиться. Как будто он летел с бешеной скоростью, и сила тяготения вжала его в кресло.

Елизавета Мироновна исчезла из поля зрения Германа, он не мог повернуть голову, чтобы узнать, где она. Сейчас, находясь в беспомощном состоянии, он хотел видеть эту женщины – ему казалось, что именно она из всей троицы наиболее к нему расположена.

Вдруг у своих ног он увидел Риту. Она медленно сняла с себя халат, под которым оказались обычные потертые джинсы и выцветшая футболка – одежда, которую не жалко надеть туда, где можно запачкаться. Рита распустила волосы и провела по ним рукой, расчесывая. Потом подошла к столику, задержалась в раздумье и взяла предмет, похожий на чесалку для головы. Только вместо ручки был вмонтирована тонкая трубочка. Затем подошла к кушетке и села, раздвинув ноги, в районе колен Германа.

Так прошло несколько минут. Рита сидела, невинно болтая ногой и не обращая на Германа никакого внимания, уставившись в пустоту. Лицо ее также выражало скуку.

С такого ракурса Герман внимательно осмотрел девушку. Стройная, с высокой, маленькой грудью, с немного вытянутым, но красивым лицом, она напоминала ему древнюю воительницу, готовую сорвать на войну по первому зову. Сквозь ткань своих брюк Герман чувствовал тепло ее тела и опасался, как бы его тело поневоле не отреагировало на нежданную близость к девушке.

Неожиданно Рита дернулась, ее тело вытянулось вперед, к лицу Германа, но девушка будто бы смотрела на что-то за ним. Ее лицо наконец перестало быть скучающим, а приобрело выражение, похожее на радость – словно она встретила любимого друга после долгой разлуки.

А потом она резко выгнулась назад, будто невидимая сила и скрутила ее дугой, и только позвоночник держал ее тело. А потом она запела. Хотя пением это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, это был мелодичный вой на непонятном языке. Со стороны это, наверное, напоминало странно занятие любовью в одежде, где парень лежал неподвижно, а девушка изгибалась, словно одержимая бесами. Эта мысль вызвала у Германа веселье, и он порадовался, что не может управлять своим телом: сейчас улыбка была бы неуместной.

Процедура тем временем продолжалась. Рита стонала, выла, выгибалась, временами ее потрясывало, но все вместе это имело какой-то убаюкивающий ритм. Герман сам не заметил, как задремал. Он не спал полноценно, но находился в полудреме, и образы дергающейся Риты слились у него в один образ.

Герман не знал, сколько времени прошло, но он внезапно проснулся от ощущения, что у него в волосах копошатся. Герман открыл глаза и увидел, что Рита надевает на его голову тот странный предмет, который взяла со столика рядом. На ощупь предмет ощущался неуютно, как что же чужеродное. У Германа появилось желание снять его, нестерпимое, как зуд. Но он по-прежнему не мог пошевелиться и не мог видеть, что там с его головой делает Рита.

Теперь девушка уже почти лежала на нем, и ее грудь, обтянутая футболка, маячила перед глазами Германа. В другой ситуации такое зрелище вызвало бы у него приятное чувство, но сейчас раздражение накрыло Германа: Рита обращалась с ним, как с предметом, куклой, ерзала на нем, ложилась, как будто его чувства и желания не имели для нее никакого значения. Может быть, действительно не имели.

Герман почувствовал, что кроме рук Риты, которая продолжала держать его голову, к нему прикасается еще что-то, похоже не на человеческую плоть, а на упругое желе со множеством тонких, но упругих щупальцев. Они облепили голову Германа со всех сторон, ему стало трудно дышать. Точнее, дышал он точно так же, как и прежде, но появилось неприятное ощущение тесноты и внезапной духоты. Внезапно голова его стала расширяться: сначала медленно, а потом с нарастающей скоростью, пока не заполнила всю комнату и не уткнулась в стены.

Я сейчас лопну, думал Герман, лопну, как шарик. А потом он скорее увидел, чем почувствовал, как скелетообразное серое желе вплотную прислонилось к его телу, повторяя его контуры. А потом все схлопнулось и исчезло. Голова пришла в нужный размер, но тотчас же в глубине затылка он ощутил чье-то предчувствие, словно кто-то очень сосредоточено смотрел в его затылок.

Он в меня вошел, подумал Герман, буквально! Все эти разговоры про научно разработанные способы внедрения субстанций, сущностей, активирующих в мозгу отделы, отвечающие за творческие способности, было колдовством. Эта Рита – ведьма, самая настоящая ведьма, которых раньше вешали, сжигали на кострах, топили в реках и изгоняли из деревень, городов. И она, эта красивая, молодая, равнодушная сука, вселила в него демона, с которым ему не расстаться до самой смерти. Сейчас мы, цивилизованные люди, никого не казним, а просто используем в своих целях. Обогащаем народ талантам, растим кадры, которые не надо не обучать, не контролировать – они все сделают сами.