Комната с манекенами, или Синдром Унхаймлихе

Алексей Хромов

Комната с манекенами, или Синдром Унхаймлихе

Предисловие

Что происходит с охотником на монстров, когда охота окончена, а самый страшный монстр оказывается отражением в зеркале? Он пытается разбить зеркало. Он уходит в тишину.

Читатели, прошедшие вместе с Арионом Ветровым через ледяные лабиринты «Анатомии Тени», оставили его именно в такой тишине. Опустошенным, раздавленным, поклявшимся больше никогда не заглядывать в бездну чужого безумия. Год он старательно выстраивал вокруг себя хрупкое равновесие, заменяя протоколы допросов стихами Рильке, а криминальную антропологию – музыкой Эрика Сати. Он пытался жить на поверхности, не анализируя, не погружаясь. Просто быть.

Но есть тьма, которая не ждет, когда в нее заглянут. Она приходит сама, стучась в дверь телефонным звонком посреди ночи.

«Комната с манекенами или Синдром Унхаймлихе» – это не просто новое расследование. Это второй круг личного ада для Ариона Ветрова. На этот раз зло, с которым ему предстоит столкнуться, не прячется за маской банального психоза. Оно обладает собственной, чудовищной в своей безупречности, логикой. Оно не разрушает. Оно «чинит». Оно создает жуткие инсталляции из мертвых тел и старых манекенов, пытаясь исправить «поломки» в человеческих судьбах и вернуть миру идеальный, некротический порядок.

Эта книга – путешествие в сердце феномена, который Зигмунд Фрейд назвал «Das Unheimliche» – «Жуткое». Ощущение, когда самое привычное и родное вдруг оборачивается своей темной, незнакомой, зловещей стороной. Когда в лице детской куклы проступают черты мертвеца. Когда твой собственный дом перестает быть твоим.

Чтобы поймать убийцу, мыслящего как философ-реставратор, Ариону придется не только вернуться к тому, от чего он бежал, но и спуститься глубже – в подвалы собственного сознания, где хранятся его главные страхи и его главная вина. Ему предстоит понять, что убежище, которое он строил целый год, было всего лишь еще одной комнатой, полной безмолвных, смотрящих на него манекенов.

Итак, добро пожаловать обратно в мир Ариона Ветрова. Переверните страницу, если осмелитесь. Войдите в эту идеально убранную, тихую комнату. Только помните: иногда, вглядываясь в стеклянные, немигающие глаза куклы, можно увидеть отражение собственных, самых потаенных кошмаров.

Глава 1: Мелодия на лезвии

Прошел год. Или, может быть, целая жизнь. Арион Ветров больше не считал дни. Он просто позволял им проходить сквозь него, как вода сквозь решето, оставляя после себя лишь влажный след на дне памяти. Его квартира перестала быть крепостью. Теперь это было просто место, где он жил. Книги по психопатологии и криминальной антропологии сменились на стеллажах сборниками стихов Рильке и томиками Кавабаты. Они меньше объясняли, но давали больше воздуха.

Равновесие. Вот слово, которое он теперь повторял себе как мантру. Хрупкое, как крыло бабочки, равновесие. Он больше не сидел безвылазно дома. Дважды в неделю он ходил в «Полуночный экспресс», но садился теперь не в самом темном углу, а за столик у окна, ближе к выходу. Он пил тот же виски, но не для того, чтобы заглушить мысли, а чтобы почувствовать его торфяной, дымный вкус. Он не заводил знакомств, но отвечал на кивки бармена и иногда даже обменивался парой фраз с пожилым саксофонистом о погоде. Он пытался жить на поверхности. Не анализировать. Не погружаться. Просто быть.

Этим вечером поздняя, затянувшаяся осень наконец решила сдаться. За окном пошел первый снег. Не тот, рождественский, из сказок, а первый, городской – вялый, грязноватый, неохотный. Он таял, едва коснувшись тротуара, превращая мир в серую, размытую акварель. Арион стоял у окна, наблюдая за этим медленным угасанием. Он только что вернулся из книжного магазина. Новая книга стихов Чеслава Милоша лежала на столе. Он еще не прикасался к ней.

Он подошел к проигрывателю. Пальцы сами скользнули по полке, но нащупали не Колтрейна с его неистовым поиском бога, и не Майлза Дэвиса с его философской грустью. Он достал старую, потертую пластинку с музыкой Эрика Сати. «Gymnopédies». Он поставил иглу на дорожку. Комнату заполнили звуки. Простые, почти детские, прозрачные, как льдинки. Каждая нота была отдельной, ясной, одинокой. Это была музыка пустоты. Но не пугающей, а спокойной, созерцательной. Мелодия, балансирующая на лезвии тишины. Она идеально подходила его новому состоянию.

Он снова вернулся к окну, держа в руках чашку с остывшим чаем. Снег повалил чуть гуще, и уличный фонарь выхватывал из темноты хоровод медленно кружащихся снежинок. Обычная картина. Мирная. Спокойная. Но в какой-то момент что-то изменилось. Сдвинулось. Он смотрел на тот же фонарь, на те же снежинки, на тот же мокрый асфальт, но знакомый пейзаж вдруг стал… другим. Чужим. Он ощутил это физически, как прикосновение чего-то холодного к затылку.

Это было то самое чувство, которое он когда-то описывал в своих лекциях, то самое немецкое слово, для которого нет точного русского эквивалента. Унхаймлихе. Жуткое. Ощущение, когда самое привычное и родное вдруг оборачивается своей темной, незнакомой, зловещей стороной. Когда в лице любимой куклы вдруг проступают черты мертвеца. Когда твой собственный дом перестает быть твоим.

Он смотрел на уличный фонарь. Теперь ему казалось, что это не просто фонарь, а одинокий, слепой глаз, который смотрит прямо на него, в его окно, в его душу. А снежинки – не снежинки, а частицы пепла, который падает на умирающий город. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Это просто усталость. Это просто погода. Это просто тень прошлого, которое никак не отпустит его до конца.

Но чувство не проходило. Оно становилось гуще, плотнее, обретало запах озона перед грозой. Где-то там, за окном, в этом засыпающем под первым снегом городе, что-то произошло. Что-то неправильное. Что-то, что нарушило тонкую ткань реальности. Музыка Сати все так же лилась из динамиков, такая же простая и прозрачная. Но теперь она казалась другой. Теперь это была мелодия не покоя. А предчувствия. И в каждой ее ноте звенел холод хирургической стали.

Глава 2: Приглашение в ад

Телефонный звонок ворвался в хрупкую гармонию музыки Сати, как камень, брошенный в гладкую поверхность пруда. Арион вздрогнул. Звук был резким, требовательным, абсолютно чужеродным в этом тихом, созерцательном вечере. Он посмотрел на аппарат. Номер был ему знаком. Макаров. Сердце сделало неприятный, тяжелый скачок. Год. Целый год он не звонил. Арион дал ему слово, что больше не будет в этом участвовать, а Макаров дал слово его не беспокоить. Они оба нарушили свои обещания.

Он позволил телефону прозвонить еще несколько раз, словно давая себе шанс, что тот замолчит. Но звонки не прекращались. Он пересек комнату, и музыка за его спиной показалась ему саундтреком к неизбежному.

– Да, – сказал он в трубку.

– Арион, – голос Макарова был усталым и напряженным. В нем не было ни следа былой официальности. Только отчаяние. – Прости, что звоню. Знаю, мы договаривались…

– Мы договаривались, – ровно ответил Арион, глядя в темное окно, за которым кружился снег.

– Я знаю. Но тут такое… Такого я еще не видел за всю свою карьеру. Это… это не для моих ребят. У них квадратные головы, они ищут отпечатки, волосы, мотив. А здесь ничего этого нет. Это для тебя.

– Я больше не практикую, – отрезал Арион. – Ни в каком виде. Я не анализирую ни живых, ни мертвых. Найдите другого. В городе полно специалистов.

Он хотел повесить трубку, оборвать этот разговор, вернуться к своей музыке, к своему хрупкому равновесию. Но голос Макарова удержал его.

– Другие не поймут, – сказал он, и в его голосе послышалась почти мольба. – Они начнут говорить о психозе, о шизофрении. А здесь нечто другое. Это не безумие. Это… логика. Жуткая, чудовищная, но логика. Он не просто убил. Он создал картину. И только ты сможешь ее прочесть.

– Мне не интересно читать чужие кровавые каракули. Прощай, Макаров.

– Подожди! – крикнул следователь, когда Арион уже начал отводить трубку от уха. – Послушай меня. Просто послушай. Он оставил не улику. Он не оставил ничего, за что можно уцепиться. Он оставил… семью.

Арион замер.

– Что ты имеешь в виду?

Макаров замолчал на секунду, подбирая слова.

– Мертвая женщина. И ее новая, идеальная семья. Они сидят за столом, Арион. Ужинают. Только остальные… они не живые. Ты должен это увидеть. Пожалуйста. Один раз. Просто посмотри.

Арион молчал. Он смотрел в окно на первый снег, который ложился на город тонким белым саваном. На то, как знакомый мир стал жутким и чужим. И он понимал, что то необъяснимое чувство, которое он испытал полчаса назад, и этот звонок – это не совпадение. Это части одного целого. Какой-то невидимый механизм пришел в движение. Лабиринт, из которого он, как ему казалось, выбрался, снова начал выстраивать свои стены вокруг него. Его равновесие, такое хрупкое, такое вымученное, треснуло. И в эту трещину заглядывал холодный, нечеловеческий мрак.

– Адрес, – сказал он глухо, сам не веря, что произносит это слово.

Он знал, что это приглашение. Приглашение в новый ад. И он только что его принял.

Глава 3: Сквозь саван

Слово было произнесено. «Адрес». Одно слово, которое перечеркнуло год его хрупкого, выстраданного покоя. Он положил трубку и надолго замер в тишине своей квартиры, нарушаемой лишь тиканьем старых часов. Решение было принято. Теперь оставалось только ждать утра, как ждут приговора. Этой ночью он не спал. Сон был роскошью, доступной тем, у кого нет будущего. А его будущее, едва наметившееся, было только что отменено. Он не бродил по квартире, не мучился сомнениями. Он просто сидел в кресле, глядя в темноту за окном, и чувствовал, как его новый, тщательно выстроенный мир осыпается, как карточный домик.

Он выехал еще до того, как город по-настоящему проснулся. Его старая машина резала колесами свежий, нетронутый снег на тихих улицах. Город под этим белым саваном казался чистым, невинным, спящим. Но Арион знал, что это иллюзия. Под этой белизной, в одной из его теплых, освещенных квартир, зияла черная дыра, нарушающая все законы привычной реальности. И он ехал прямо в нее.

Поездка была как пересечение границы. Он проезжал мимо своего джаз-бара, мимо книжного магазина, мимо парка, где иногда гулял – мимо всех якорей своей новой, «нормальной» жизни. И с каждым километром они отдалялись, превращаясь в декорации прошлого. А впереди, в утренней серой мгле, его ждал другой мир. Мир, который он так хорошо знал и так отчаянно пытался забыть. Мир полицейских лент, запаха смерти, искаженных человеческих душ и неразрешимых загадок.

Он вспоминал свою клятву. Год назад, после дела Ордынцевых, он обещал себе, что больше никогда. Никогда не позволит чужому безумию стать своим. Он строил плотину, кирпичик за кирпичиком. И теперь сам же ее и разбирал. Что это было? Слабость? Профессиональное высокомерие, которое не могло смириться с загадкой, которую он не в силах разгадать? Или нечто более глубокое? Фатальное притяжение к бездне, которое было частью его натуры, и от которого нельзя было сбежать, как от собственной тени.

Он нашел нужный дом в одном из новых, безликих жилых комплексов. Место, где квартиры похожи друг на друга, как пчелиные соты. У подъезда уже стояли полицейские машины, их мигалки были почти не видны в сером свете рассвета, но их молчаливое присутствие нарушало утреннюю тишину. У входа его ждал Макаров. Он курил, и дым от его сигареты смешивался с морозным паром, идущим изо рта. Увидев Ариона, он бросил окурок в снег.

– Я знал, что ты приедешь, – сказал он вместо приветствия. В его голосе не было ни триумфа, ни удивления. Только констатация неизбежного.

Арион ничего не ответил. Он посмотрел на оцепление, на фигуры экспертов, входящих в подъезд, на заснеженные окна на седьмом этаже. И в этот момент он окончательно понял. Пути назад нет. Он переступил черту. Он снова стал аналитиком. И этот первый шаг в чужую, холодную квартиру был шагом обратно в лабиринт. На этот раз он входил в него с открытыми глазами. И это было еще страшнее.

Глава 4: Идеальная семья, Комната 1

Лифт, тихий и стерильный, поднял их на седьмой этаж. Дверь в квартиру была распахнута. За ней был не просто коридор – портал в зону молчания. Весь обычный шум места преступления – щелчки фотоаппаратов, тихие переговоры экспертов – казался здесь приглушенным, неуместным. Воздух был холодным и неподвижным. Квартира была из тех, что печатают в журналах по дизайну. Белые стены, минимум мебели, дорогая, но безликая абстракция на стене. Идеальное пространство, лишенное всяких признаков жизни. И теперь это было правдой в самом буквальном смысле.

– Спальня там, – кивнул Макаров. – Но это не главное. Главное – в гостиной.

Но Арион сначала пошел в спальню. Он должен был увидеть все по порядку. Комната была такой же белой и пустой. На огромной кровати, под аккуратно расправленным одеялом, лежала женщина. Молодая, лет тридцати, с красивым, но теперь безмятежно-пустым лицом. На ее теле не было ни следов насилия, ни крови. Она была похожа на спящую красавицу из сказки, которую забыли разбудить. Эксперт, стоявший в углу, тихо сказал Макарову: «Предварительно – передозировка снотворного в бокале с вином. Все чисто».

Арион вышел из спальни. Он был готов. Он думал, что готов. Но то, что он увидел в гостиной, заставило замереть даже его, видевшего изнанку человеческой души.

Гостиная, совмещенная с кухней, была залита холодным утренним светом, который пробивался сквозь панорамное окно. За окном все так же валил снег, создавая ощущение нереальности, будто они находятся внутри стеклянного шара. В центре комнаты стоял обеденный стол из светлого дерева. Он был накрыт на троих. Белоснежная скатерть, дорогие тарелки, хрустальные бокалы, приборы, разложенные с маниакальной точностью.

За столом сидели три фигуры.

В одном из кресел сидела та самая убитая женщина. Ее тело перенесли сюда из спальни и аккуратно усадили. Руки были сложены на коленях, голова чуть наклонена, словно она слушает собеседника.

Напротив нее, в двух других креслах, сидели они. Семья. Мужчина и ребенок. Только они были не из плоти и крови. Это были старые, видавшие виды манекены. Из тех, что когда-то стояли в витринах универмагов. Мужской манекен был одет в старомодный, потертый твидовый пиджак. Его пластиковое лицо с облупившейся краской было зафиксировано в вежливой, пустой улыбке. Детский манекен, ростом с пятилетнего мальчика, был в матросском костюмчике. Его улыбка была еще более жуткой – широкой, нарисованной, абсолютно неживой.

Они сидели в позе идеальной семьи за идеальным ужином. Неподвижные. Вечные. Жуткие в своей безупречности. Все эксперты, работавшие в комнате, старались не смотреть в их сторону, словно боялись встретиться взглядом с этими пластиковыми, мертвыми глазами.

Арион медленно обошел стол. Он был заворожен этой инсталляцией. Этим чудовищным произведением искусства. Он смотрел на детали, пытаясь понять язык автора. На тарелках не было еды. В бокалах – вина. Это была имитация. Идеальная, но безжизненная. Он подошел ближе к детскому манекену. И тут он увидел то, что пропустили все остальные.

Одна рука манекена, та, что лежала на столе, была сломана у запястья. Но трещина была аккуратно, почти любовно, склеена. На месте слома виднелись следы свежего, еще не потемневшего клея. Кто-то не просто принес сюда сломанную куклу. Он ее починил. Неумело. Старательно.

И в этот момент Арион понял все. Убийца не разрушал. Он созидал. Он не наказывал эту женщину за то, что ее семья распалась. Он не мстил ей. Он возвращал ей то, что она, по его мнению, потеряла. Он восстанавливал нарушенный порядок. Он «чинил» ее сломанную жизнь, склеивал ее, как этот старый манекен. Он дарил ей вечную, идеальную, мертвую семью. И в этой жуткой, извращенной заботе было больше безумия, чем в самой лютой ненависти.

Глава 5: Рождение «Декоратора»

Они вышли из квартиры на лестничную площадку, чтобы глотнуть воздуха. Даже там, в казенном пространстве подъезда, Арион все еще чувствовал на себе стеклянные взгляды манекенов. Макаров достал сигарету, но его руки дрожали так, что он не смог зажечь ее с первого раза.

– Ну и?.. – выдохнул он, наконец прикурив. – Что это за чертовщина, Арион? Я видел всякое. Расчлененка, ритуальные убийства сектантов, кровавую кашу. Но такого… такого не видел никогда. Это какой-то новый сорт безумия.

Арион прислонился к холодной стене, глядя на узоры инея на окне.

– Это не безумие, Макаров. Безумие – это хаос. А здесь – идеальный, абсолютный порядок. Он не просто убил ее. Он выстроил инсталляцию. Со своим сюжетом, со своей идеей.

– И какая же у него идея? Что он хотел сказать? «Я псих, бойтесь меня»?

– Нет. Гораздо хуже. Он не наказывал ее за развод. Он исправлял ее ошибку.

Макаров непонимающе уставился на него.

– Что ты несешь? Он убил ее. Какое, к черту, исправление?

– Посмотри на это его глазами, – сказал Арион, и его голос стал тихим, почти гипнотическим. – Жила-была женщина. У нее была семья: муж, ребенок. Это – порядок. Гармония. Потом семья распалась. Муж и ребенок ушли. В ее мире, в ее жизни образовалась пустота. Хаос. Это неправильно. Это нужно исправить. И он приходит. Он убирает ее – живую, страдающую, несовершенную. А на ее место ставит идеальную, вечную картину. Он возвращает ей семью, которую она потеряла. Только эта семья – мертвая, идеальная, застывшая во времени. Он дарит ей вечный покой в окружении вечной семьи. Он не убийца в своем понимании. Он – реставратор. Он «чинит» сломанные жизни. Помнишь склеенную руку манекена? Это его главный жест.

Следователь молча докурил сигарету, превратив ее в короткий, обугленный бычок.

– Реставратор… – прохрипел он. – То есть, ты хочешь сказать, он будет продолжать? Он будет искать другие «сломанные жизни»?

– Именно. Его цель – не женщины. Его цель – пустота, которую они, с его точки зрения, создают. Незаполненное место мужа, нерожденный ребенок… Все, что нарушает его извращенное представление об идеальном семейном порядке. Это не влечение к жизни, не Эрос. Это его противоположность. Это тяга к неорганическому. К абсолютному, мертвому покою. Он хочет остановить время, превратить живую, хаотичную реальность в застывшую, как в янтаре, сцену.

Макаров бросил окурок в старую консервную банку, стоявшую на подоконнике.

– Господи… У меня от твоих лекций мороз по коже. Значит, нам нужно искать… кого? Брошенных мужей? Обиженных детей?

– Нет, – сказал Арион. – Нам нужно искать того, для кого семья – это священный, незыблемый культ. Того, кто сам, возможно, вырос в неполной или деформированной семье. Того, кто одержим идеей порядка доведенного до абсурда. Мы ищем не маньяка. Мы ищем жреца этого страшного культа.

Он еще не знал, насколько был прав. И не знал, что через пару дней у этого жреца появится имя. Не то, настоящее. А то, которое ему даст город, когда в прессу просочатся первые, самые жуткие детали. Когда какой-то бойкий репортер, смакуя подробности о манекенах и накрытом столе, напишет: «Похоже, в городе появился новый серийный убийца. Художник смерти. Декоратор». И это броское, страшное имя прилипнет к нему, как погребальная маска.

Глава 6: Идеальная семья, Комната 2

Прошла неделя. Неделя затишья, напряженного, как тишина перед бурей. Снег то шел, то переставал, укрывая город грязноватым покрывалом. Газеты и телеканалы уже вовсю трубили о «Декораторе», смакуя немногочисленные детали, просочившиеся из полиции. Город замер в ожидании. И он дождался.

Звонок Макарова застал Ариона поздно вечером.

– Он снова это сделал, – голос следователя был ровным, лишенным эмоций. Как у солдата, который идет в очередную безнадежную атаку.

Новый адрес был полной противоположностью предыдущего. Не безликая квартира в спальном районе, а роскошный двухуровневый пентхаус на последнем этаже стеклянной башни в самом центре города. Здесь жила Маргарита Власова, сорокалетняя владелица крупной IT-компании. Женщина, сделавшая себя сама. Жесткая, успешная, публично заявлявшая о своей позиции «чайлдфри». Она была символом современной, независимой женщины. Для «Декоратора» – идеальная мишень.

Все было исполнено с той же ледяной, ритуальной точностью. Саму Власову нашли в ее огромной, похожей на сцену, спальне. Она лежала на кровати, убитая тем же способом – снотворное в бокале дорогого шампанского. Но главная инсталляция ждала их в другой комнате. В той, которую Власова, по словам ее помощницы, использовала как личный спортзал.

Дверь была приоткрыта. Когда Арион и Макаров вошли, они увидели, что комната была полностью преображена. Никаких беговых дорожек и тренажеров. Их вынесли и аккуратно поставили в коридоре. Вместо этого комната была превращена в идеальную детскую. Стены были выкрашены в нежно-голубой цвет, на полу лежал мягкий белый ковер, повсюду были расставлены дорогие игрушки – плюшевые медведи, конструкторы, пирамидки. А в центре, под дизайнерским светильником, похожим на облако, стояла белоснежная колыбель из резного дерева.

Арион медленно подошел к ней. Сердце стучало глухо, как в вакууме. В колыбели, на шелковых подушках, лежал манекен младенца. Совсем маленький, почти новорожденный. С пухлыми пластиковыми щечками и наивно распахнутыми стеклянными глазами. Он был укрыт кружевным одеяльцем. Вокруг него, в идеальном порядке, были разложены погремушки. Убийца не просто «подарил» ей ребенка, которого она так демонстративно не хотела. Он создал для него идеальный, стерильный мир. Мир, в котором ничто никогда не изменится. Младенец никогда не заплачет. Игрушки никогда не будут разбросаны. Мать никогда не проснется.

– Господи, – прошептал Макаров за его спиной. – Он становится все безумнее.

– Нет, – так же тихо ответил Арион, не отрывая взгляда от жуткой сцены. – Он становится все последовательнее.

Он опустился на колени у колыбели, словно молясь у этого чудовищного алтаря. Его взгляд скользил по полу, по игрушкам, ища ту самую деталь, которая должна была здесь быть. И он ее нашел. Под самой колыбелью, почти невидимый на белом ковре, лежал крошечный оловянный солдатик. Старый, еще советского производства. У него была отломана ручка, державшая ружье. И эта ручка была так же аккуратно, так же неумело приклеена на место, как и рука манекена-ребенка в прошлый раз.

Арион осторожно, пинцетом, поднял улику. Это была подпись. Визитная карточка. Я чиню. Я исправляю. Я возвращаю вещам их целостность. Его гипотеза больше не была гипотезой. Она стала страшной, доказанной теоремой. И Арион вдруг понял, что убийца не просто оставляет эти детали. Он оставляет их для него. Он знает, что только он, Арион, обратит на них внимание. Увидит в них не мусор, а ключ. Это был не просто спектакль для города. Это был их личный диалог. Диалог двух реставраторов. Только один чинил сломанные куклы. А другой – сломанные души. И было совершенно неясно, кто из них безумнее.

Глава 7: Взгляд на убийцу

Квартира Ариона снова превратилась в его рабочий кабинет. На полу, на столе, на подоконнике – везде лежали фотографии с мест преступлений, схемы, выписки. Воздух снова стал плотным от напряжения и запаха холодного кофе. Он не мог остановиться. Диалог, который убийца начал с ним, требовал ответа. Он должен был понять его язык, его грамматику, чтобы предугадать следующее слово.

Он стоял у большой пробковой доски, которую достал из кладовки. На ней висели фотографии. Улыбающееся лицо Анны Кравцовой. Уверенный взгляд Маргариты Власовой. А рядом – фотографии их мертвых инсталляций. Семейный ужин. Колыбель с младенцем. И увеличенные снимки двух маленьких, сломанных и починенных вещей: руки манекена и оловянного солдатика.

Арион смотрел на все это, и из хаоса деталей постепенно вырисовывался портрет. Не лица. Сути.

Он взял маркер и начал писать на листках бумаги, прикрепляя их к доске.

НЕ ПСИХОПАТ. Психопат импульсивен, он получает удовольствие от страха жертвы, от самого процесса насилия. Здесь же насилие – лишь инструмент, предварительный этап. Аккуратный, безличный, как анестезия перед операцией. Смертельная доза снотворного. Это не про ярость. Это про контроль.

ПЕДАНТ. ПЕРФЕКЦИОНИСТ. Идеально накрытый стол. Идеально убранная детская. Все на своих местах. Каждая деталь продумана. Он не просто убивает, он творит, создает свой идеальный, стерильный мир. Этот мир должен быть безупречен. Любая ошибка, любой сбой для него невыносимы.