Она исчезла последней

– Сын.

Она умерла, думает Алекс. Он видит это в глазах отца, в его убитом горем, опустошенном лице.

– Я приехал быстро, как мог, – произносит Алекс совершенно бесполезные, но кажущиеся нужными слова.

Он думает о Вики, наверняка прослушавшей два его голосовых сообщения. Сейчас она мчится в аэропорт, даже не подозревая, что мать уже умерла. Сестра будет раздавлена.

– Маму ввели в искусственную кому, – Эд кивает на палату позади.

Алекс, растерянный, заглядывает в окошко.

Сью лежит на кровати. Она опутана проводами, светлые волосы, обычно завитые и уложенные, плотно прилегают к голове, а лицо покрыто синяками. Но она еще вполне себе жива. Алекс оглядывается на отца.

С их последней встречи темные волосы Эда заметно поредели, а вот борода, наоборот, стала намного гуще. Эвансы всегда отличались волосатостью. Алекс помнит, как в детстве они все отправились на пляж Уитби, отец нес Алекса и Вики, одну на руках, другого на спине, его голую грудь, покрытую густой черной порослью. Самый сильный человек, какого мы знали, думает Алекс. Во всех смыслах. Качество, которым он восхищался в детстве и ненавидел в подростковом возрасте.

Чего можно достичь, когда твой отец великан?

Алекс недоумевает, отчего Эд так съежился, что могло так подкосить этого великана-силача, что он даже встать не может.

– Как она? – спрашивает Алекс. – Что сказали врачи? Поражен мозг? Или есть что-то другое? Обнаружилось что-то еще?

– С мамой все в порядке, – выдавливает Эд.

Он поднимается, чтобы встать с сыном лицом к лицу.

– Сердечный приступ случился после того, как мы узнали про Вики, Алекс. Она погибла.

Алекс смаргивает.

Мир рушится. Все вокруг начинает кружиться, медленно и сразу убыстряясь. Алекс слышит стук отцовского сердца, его дыхание, чувствует его хватку на своей руке. Но зрение затуманено, лампы над головой гудят, в жилах похолодела кровь.

– Что ты сказал? – спрашивает он.

– Вики больше нет, Алекс.

– Как это? Она же в Финляндии.

– Нам позвонили рано утром. Тогда мать и свалилась.

– Не понимаю. Как она умерла? Что случилось?

Мозг Алекса не воспринимает случившееся.

– На машине разбилась? Упала откуда-то?

Алекс трясет Эда. Он должен знать все, прямо сейчас.

– Утонула, – бесстрастно поясняет Эд, намеренно пряча собственные чувства, чтобы уравновесить бурную реакцию Алекса. – Говорят, пролежала в озере несколько недель. От нее с сентября не было вестей. Но мы не беспокоились. Когда в последний раз разговаривали, она сказала, что там становится все оживленнее, приезжает много туристов. Но надеялись на Рождество все-таки увидеть ее дома. Ты же помнишь, какая она. И звонит-то, если только ей что-нибудь нужно. Бог знает, что там подумают о нас, раз мы даже не хватились, что дочка пропала…

Голова Эда опускается все ниже.

Алекс застыл на месте.

– Она не могла утонуть, – шепчет он, не узнавая собственного голоса.

Он не разговаривал с ней несколько месяцев.

Пыталась ли сестра связаться с ним?

Неужели набирала его старый номер, из раза в раз слыша, что он не обслуживается?

А он намеренно не дал ей новый.

К горлу подступает тошнота.

– У тебя шок, – говорит Эд.

Вики, думает Алекс. Теплое тельце рядом, когда они были маленькими, вредина, которая всегда ябедничала на него родителям. Маленькая девочка, которая однажды написала сочинение, назвав Алекса примером для подражания, поскольку на той неделе брат сделал для нее что-то хорошее. Девочка-подросток, которая таскала у него сигареты и ради развлечения угнала первую его дорогую машину только для того, чтобы позлить его. Женщина, которая в равной мере могла заставить его и смеяться, и грустить…

Вики. Двадцать шесть лет, Вики.

И даже теперь, пытаясь смягчить этот удар под дых, Алекс чувствует нарастающий гнев.

Ведь для сестры так типично – постоянно причинять им боль, идти на такой риск, чтобы в результате погибнуть к чертям собачьим. Да как она посмела? Как Вики могла так поступить с ними?

Алекс отворачивается от отца и, не задумываясь, со всей дури бьет кулаком в стену.

От перелома руки его спасает только то, что это не настоящий бетон, а какая-то дешевая пластиковая перегородка.

Боль пронзает суставы и запястье, и Эд перехватывает его руку прежде, чем Алекс успевает отвести ее назад и добавить к первой вмятине еще одну.

– Нет, – требует Эд.

Алекс послушно опускает руку. Да уже и нет необходимости повторять. Хватило и одного раза, чтобы заместить эмоциональную боль физической.

– Мне нужно, чтобы ты контролировал ситуацию там, – просит Эд, прорываясь сквозь туман. – Я не могу оставить мать.

Алекс сглатывает.

– Кто-то из родственников должен поехать туда, чтобы официально опознать тело.

Алекс смотрит на Эда. Неужели отец ждет, что после таких новостей он сядет в самолет, отправится в чужую страну и будет вести себя как нормальный человек!

Эд пристально смотрит Алексу в глаза.

– Возьми себя в руки. Ты можешь вылететь в Финляндию завтра. Привези ее. Верни мою малышку домой.

Рованиеми, Финляндия

Вокруг автостоянки морга в Рованиеми снег сгребли и свалили в такие высокие кучи, что они выглядят как крепостные стены.

Одноэтажный морг за ними почти не виден.

Агата уехала из Коппе в 6 часов утра, сразу после того, как появился прежний босс и старый друг Патрик, чтобы посидеть с детьми. Путь до столицы Лапландии она проделала за четыре часа, питаясь кофе и домашними корвапуусти [8].

Хмурое непроспавшееся серое утро идеально отвечает настроению Агаты.

Олави трижды просыпался за ночь, кричал, будоража Эмилию и Онни, хотя Эмилия в чисто подростковой манере пожимала плечами. Агата еще толком не отошла и от предыдущей ночи, половину которой провела на озере. И теперь, чтобы прийти в себя, ей нужно было восемь часов спокойного сна.

В конце концов Олави заснул на руках Агаты, припав губами к красному следу от зубов на собственной руке, но она слишком устала, чтобы даже пытаться отодвинуть либо руку, либо голову. Она винит в этом сласти, купленные на заправке по дороге от Мартти, которыми они полакомились после ужина, но в глубине души знает, что причина ночных страхов сына в чем-то совсем другом.

Войдя полшестого в дом, Патрик осторожно разбудил Агату, а затем отнес совершенно бесчувственного Олави обратно в кроватку, где он абсолютно точно будет мирно почивать еще несколько часов. А вот самой Агате такой удачи не досталось.

Полицейский, стоящий на входе в морг, помнит Агату еще по стажировке и отправляет прямо в лабораторию. Венла, кудрявая патологоанатом, приветствует Агату, протягивая кофе. Но Агата понимает, что мочевой пузырь переполнен, ей до зарезу нужно в туалет, и бессознательно переминается с ноги на ногу.

– Ты что, не останавливалась по дороге? – удивляется Венла.

Агата отрицательно качает головой, и Венла объясняет, что дамский туалет не работает, но если она поторопится, то как раз успеет воспользоваться мужским до Леона, смотрителя, который регулярно в пол-одиннадцатого является, чтобы опорожнять кишечник.

– По нему просто хоть часы сверяй, – хмыкает Венла. – Если он когда-нибудь окажется на моем столе, непременно проведу углубленное исследование его толстой кишки. В научных целях.

Агата мочится с небывалой скоростью и обнаруживает, что туалетной бумаги нет, но она предусмотрительна, и у нее в сумочке всегда есть пакет влажных салфеток. Прежде чем уйти, она, поколебавшись, милосердно оставляет несколько штук Леону.

Венла ждет ее с быстро остывающим кофе.

– Потом пообедаем вместе. Я приглашаю, – говорит она Агате. – Устроим девичник. Бог свидетель, при таком количестве тестостерона вокруг мне это просто необходимо. Не говоря уже о том, что сегодня суббота. Мои родители были весьма религиозны и соблюдали субботу, как одержимые. Они б в гробу перевернулись, узнав, что я работаю в священный день. Ты где поселилась?

– В «Нордике», – отвечает Агата.

Они разговаривают, идя по тускло освещенному коридору в лабораторию Венлы. У Агаты перехватывает дыхание при виде обнаженного тела Вики Эванс на столе, но Венла рассматривала труп все утро и продолжает говорить. Агате всегда казалось, что, проводя так много времени с людьми, которые уже не способны говорить, Венла слишком болтлива с теми, кто пока еще разговаривает.

– Я закажу нам столик в «Красном олене», – обещает Венла. – Это за углом. Когда приезжают родственники?

– Сегодня вечером, – отвечает Агата. – Будет только брат. Алекс Эванс.

Она подходит к телу, а Венла берет с письменного стола папку.

– Не хотела бы я быть на твоем месте, – замечает Венла. – Парень ведь, небось, надеется увезти ее домой?

Агата кивает.

Мысленно отметая повреждения, нанесенные телу водой, Агата понимает, что при жизни Вики была хороша собой.

Черты лица у жертвы мелкие и очень симметричные, от маленьких изящных ушек до розовых, красиво изогнутых губ. Даже длинный разрез на груди после вскрытия зашит аккуратными, мелкими стежками.

Женщину обрили, чтобы Венла могла осмотреть рану на голове. На озере у нее были длинные каштановые волосы, мало чем отличавшиеся от собственных темных локонов Агаты, но гораздо более гладкие.

– Как ты и подозревала, – говорит Венла. – Эта травма получена не в воде. Ее ударили еще до того, как она свалилась туда.

– Может, при падении? – спрашивает Агата с надеждой.

– Нет, – говорит Венла. – Ее ударили чем-то металлическим. Один раз. И достаточно сильно. Судя по форме раны, возможно, концом ледоруба. Нападавший правша и ударил, когда жертва стояла лицом к нему или к ней. Умерла она от утопления, но у нее была обширная субдуральная гематома, которая в любом случае привела бы к смерти. Полагаю, она была в обмороке, когда провалилась под лед. Надеюсь, в таком глубоком, что ничего не почувствовала.

Агата вздрагивает.

Протягивает руку и касается лица Вики. Агата не хочет представлять, что чувствовала Вики, оказавшись одна в замерзшем озере, так далеко от дома, так далеко от близких, осознав, что умирает.

– Я понимаю тебя, милая, – шепчет Агата, поглаживая Вики по холодной щеке.

Потом поворачивается к Венле.

– Есть признаки сексуального насилия?

– Никаких. Чистенькая. Вода в любом случае все отмыла бы. Но в области гениталий нет никаких признаков насилия, и одежда не пострадала. Никаких следов наркотиков в крови. Она была очень здоровой, совершенной молодой женщиной.

– Слишком молодой, – говорит Агата.

Агата замечает, что Венла смотрит на нее чересчур пристально, и краснеет. Опускает руку, и патологоанатом отворачивается, делая вид, что занята своими бумагами.

– Как думаешь, в двенадцать не рановато обедать? – задумчиво спрашивает Венла. – Неплохо бы бокал шардоне.

– Хм, – говорит Агата. Она отвлеклась. Венла снова смотрит вверх.

– О чем задумалась?

– О ее домике в курортном комплексе, – говорит Агата.

– А что с ним?

– Я тебе не говорила, что мы там нашли, когда она пропала.

Коппе, Финляндия, зима 1998 года

Кайя жутко продрогла, гоняя собак по замерзшему озеру. А все из-за того, что не стала надевать оленьи унты.

Торопясь выбраться из дома как можно быстрее и тише, просто сунула ноги в ближайшую обувку, а ею оказались домашние туфли.

Возьми она лошадь, это было бы неважно. На лошади она бы согрелась. А так приходится постоянно убирать одну ногу с задней части саней, чтобы помочь собакам на склонах, и ноги начинают мерзнуть. Повезет, если не отморозит палец на ноге.

Как бы там ни было, а виноваты во всем чертовы хаски. Совсем недавно пришлось сказать туристам, что эти собаки и родом-то вовсе не из Лапландии; это всего лишь чья-то придумка, чтобы привлечь да порадовать постоянно растущее число отдыхающих. Тропы, по которым туристов везут в собачьи питомники, каждое утро заново прокладывают для собачьих упряжек, потому что в противном случае животные с их короткими лапами просто увязнут в снегу.

Настоящие лапландцы ездят на лошадях. Ну, если, конечно, не садятся в машину, на снегоход и не встают на лыжи.

Впрочем, если бы она взяла лошадь, муж бы заметил, когда пошел закрывать конюшню. А если бы она взяла машину или снегоход, он бы услышал.

Дрессировка собак – это работа Кайи, а они постоянно лают, так что неважно, что они тявкали и скулили, пока она запрягала их в сани и ехала с горы. Когда она вернется, муж будет еще спать и не поймет, сколько времени ее не было.

На небе ни облачка, а над головой всеми оттенками зелени на фоне миллиона мерцающих звезд ярко сияют «лисьи огни» [9].

Кайе некогда ими восхищаться. Для нее они по-прежнему остаются чудом, хоть и сопровождают всю жизнь, но сегодня вечером она слишком замерзла. Изо рта, когда она кричит на собак, вырываются облачка пара.

И теперь перед Кайей открывается сияние города.

Она идет по тропинке, протоптанной по краю озера туристами, целый день бродящими взад и вперед по льду в поисках развлечений. Вокруг не очень темно. Здесь установили фонари, чтобы гости не заплутали, направляясь на ночные мероприятия. Эта часть леса всегда напоминает Кайе «Льва, колдунью и платяной шкаф», и хорошо освещенную тропинку в снегу Нарнии уже по ту сторону дверцы шкафа.

Оказавшись рядом с городом, Кайя привязывает собак к дереву. Не нужно, чтобы на улицах Коппе на нее обращали внимание. А пешком можно передвигаться незаметно.

Она уже вся дрожит, ей нужно погреться у огня.

Кайя держится в тени, избегая гуляк, вываливающихся из баров, где желающим отдохнуть после катания на лыжах подают пиво и бургеры.

В эти дни в Коппе полно слащавых игрушечных шале, выстроенных только для того, чтобы гости Лапландии думали, будто это своего рода круглогодичная рождественская идиллия. Они ведь понятия не имеют, как сурова зима для тех, кто не приехал сюда на пару недель отдохнуть, а обитает постоянно: упорная борьба за выживание долгие темные месяцы; неимоверные усилия, дабы за сезон заработать столько, чтобы прожить целый год, или уберечь ферму от гибели в какую-нибудь особенно суровую зиму, а эта, похоже, будет как раз такой.

Когда Кайя работает в баре, некоторые туристы иногда говорят, что заразились лапландским безумием и летом непременно вернутся. А она всегда советует приезжать осенью. Летом тут полчища комаров и мошки́. Лапландцы к насекомым привыкли; туристов же съедают заживо.

Кайя обходит нескольких немцев в дорогом лыжном снаряжении, а затем срезает по газону и, наконец, добирается до его дома. Местные по-прежнему живут в городе, хотя туристов сейчас втрое больше, чем раньше, и их число все растет. Впрочем, народ, похоже, нашел золотую середину. Туристов незаметно направляют в коммерческие бары и рестораны, которые обеспечивают горожан работой; а местные жители ходят в те магазины и общественные места, где их не обдирают как липку.

Кайя думала, что тоже приспособится, но не получилось: застряла на склоне чертовой горы на оленьей ферме. Она стучит в заднюю дверь, три коротких стука.

Он открывает дверь, и любопытство на его лице быстро сменяется угрюмостью.

– Что ты здесь делаешь? – шипит он.

Кайя ошеломлена. Прошлой ночью они обнаженными сплетались в страстных объятиях. А сейчас он смотрит на нее, словно на комок грязи, который вдруг обнаружил у себя на сапоге.

– Мне нужно с тобой поговорить, – просит Кайя.

– Сегодня вечер среды, – рявкает он. – Ты же знаешь, что по средам она здесь.

– Но я…

Он оглядывается через плечо, прислушиваясь к раздавшемуся шуму.

– Уходи, – и толкает ее в плечо.

Кайя шокирована. Никогда в его прикосновениях не было ничего, кроме желания приласкать. Никогда в его тоне не слышалось ничего, кроме любви.

– Я забыла, что сегодня среда, – лепечет Кайя. Она не забыла. Ей просто необходимо было увидеть его. – И очень замерзла. Ты не можешь придумать какое-нибудь оправдание, почему я здесь? Можно я зайду и погреюсь?

Кажется, он задумался, и Кайя знает, что все будет хорошо. Он просто удивился, увидев ее. Она застала его врасплох. Она бы тоже обомлела, явись он к ним домой, когда там муж. Сегодня незачем даже свои новости ему рассказывать. Их можно и в другой раз рассказать. Сейчас ей хочется только горячего кофе и тепла его камина.

– Нет, – отрезает он. – Иди в бар. Завтра поговорим.

И закрывает дверь.

Кайя стоит, ошеломленная. Через дверь ей все еще слышен его голос.

Он объясняет подошедшей жене, что это ломилась какая-то пьяная туристка.

У Кайи мелькает мысль постучать в дверь, выманить жену и сказать ей правду: я никакая не пьяная туристка, я женщина, которая последние полгода трахается с твоим мужем.

Но удовлетворение от мести будет мимолетным.

Поэтому она поворачивается и крадется обратно в город, поджав хвост и обуреваемая весьма неприятным предчувствием, что все пойдет не так, как задумывалось.

Возлюбленный не собирается ей ничем помогать в нынешнем затруднительном положении.

Ведь как посмотрел-то, когда она имела наглость постучать ему в дверь не в тот вечер.

Пожалуй, может и убить, когда узнает, что она сделала.

Хельсинки, Финляндия, 2019 год

Чарли заказал Алексу билет в Хельсинки в первый класс на кредитную карту компании.

Алекс прекрасно видит, что это далеко не привычный ему первый класс, но благодарен за занавеску, отделяющую два передних ряда от эконом-класса, а также за внимание стюардессы, хотя за него в гораздо меньшей степени: слишком уж его много. Он отказывается от бесплатного шампанского, что девушка воспринимает как личное оскорбление, а в обед вступает в бой, требуя вместо еды бренди. Стюардесса соглашается на бренди, но только если он возьмет и еду. Все оплачено. Еду подогрели. Нет, ее нельзя передать другому пассажиру. Может быть, для Алекса еще только утро, но на самолете другой часовой пояс с двухчасовой разницей, и уже наступило время обеда.

Алекс сдается, потому что это проще, чем бороться с этим маленьким авиадиктатором. Он вспоминает, что не ел со вчерашнего дня, когда отец заставил его проглотить подсохший бутерброд с ветчиной в больничном буфете, после чего они вернулись в Эппл-Дейл. Перед отъездом из больницы Алекс поцеловал мать, всей душой надеясь на лучшее. Она была все так же в коме. Алекс ужасно боится, что она умрет, пока он будет разъезжать, организуя перевозку тела сестры. Какими словами вообще можно описать всю эту историю? Как его семья практически мгновенно уменьшилась на двух человек, и ни с одним из своих близких он не был рядом, когда это произошло.

Обед упакован в маленькую коробочку из фольги, и пар, который выходит, когда он ее открывает, едва не обжигает ему руку. Алекс съедает все вместе с десертом, выпивает бренди, а затем берет еще бокал шампанского и кофе. Самочувствие сразу становится отвратительным. Стюардесса же, одержав эту пиррову победу, довольна.

Они прибывают в Хельсинки, и Алекс пока не понимает, до какой степени не готов к этой поездке. В аэропорту хорошо топят, и он снимает свитер, направляясь через вестибюль в сторону Шенгенской зоны, чтобы пересесть на другой рейс. Пассажиры, садящиеся в крошечный самолет, вылетающий в Рованиеми, одеты совершенно по-другому. На Алексе костюмные брюки и рубашка, в одной руке чемоданчик с парой джинсов, запасной рубашкой и джемпером, через другую перекинуто кашемировое пальто. Справедливости ради, выходя из дома, он собирался переночевать в родительском доме и вернуться на следующий день. Да и арктической экипировки у него негусто. Алекс предпочитает отдыхать в более жарком климате, а не в более холодном, чем тот, который он и без того вынужден терпеть.

Между тем вокруг все одеты как для лыжной прогулки.

Оказавшись опять на борту, он заказывает виски, чтобы согреться, и запивает бесплатным стаканом морошкового сока.

Вряд ли все это так уж надолго, говорит он себе. Хотя представления не имеет, сколько времени нужно, чтобы привезти домой из чужой страны мертвую сестру. Наверное, пару дней. Деньги не проблема, да и финны наверняка хорошо справляются с такими делами. Чарли проконсультировался с британским Министерством иностранных дел, и там его более-менее успокоили. Их участие, скорее всего, не понадобится, но, конечно, в случае чего они готовы оказать поддержку.

В крохотном аэропорту, держа в руках карточку с его именем, ждет контактное лицо из полиции – Агата Коскинен. Маленькая женщина с темными вьющимися волосами, добрым круглым лицом и глазами человека, который много улыбается.

Одежда на ней более подходящая для здешнего климата, чем у Алекса. Не форма. Ее наряд состоит из мягкой куртки до колен поверх шерстяного джемпера и джинсов, а также ботильонов на меховой подкладке.

Агата бросает взгляд на его тонкое пальто и кожаные туфли, и он слышит, как она ругается себе под нос.

– Вам нужно ждать багаж? – спрашивает она его с ноткой надежды в голосе.

– Нет, но я хотел бы зайти в туалет.

Он оставляет ее с телефоном в руке рассылать эсэмэски, а сам идет освобождать мочевой пузырь от виски и морошкового сока.

В безупречно чистом туалете мужчина помогает перевозбужденному пятилетнему ребенку мыть руки. Малыш без устали подпрыгивает.

– А когда мы увидим Санту? Он сегодня вечером придет, а потом еще и в сочельник? А он мне подарит игровую приставку? А эльфы настоящие?

Они англичане, как и Алекс, но Алекс молчит. Тщетно. Он ведь тоже одет как англичанин.

Отец улыбается Алексу в зеркале.

– Пять штук уже окупились, – говорит он Алексу.

Алекс кивает в ответ, вяло улыбается малышу и уходит.

Агаты не видно, но неподалеку ждут мать и дочь, другая половина английской семьи. Маленькая девочка, лет двух-трех, не больше, кружится, широко раскинув руки, снова и снова повторяя слово «снег», а мать смеется.

И давно забытое воспоминание бьет его, как удар под дых.

Вики в таком же возрасте кружится под легким снегопадом. Делает снежного ангела. Прилив нежности, которую он испытывал к младшей сестре, сам будучи ребенком, наблюдая за ее безудержной, незамутненной радостью.

Алекс закрывает глаза. Воспоминание было похоже на прыжок во времени. Невозможно поверить, что все это было, как невозможно поверить и в то, что сестра мертва. Какие могут быть воспоминания, если ее нет?

– Извините, – говорит Агата. Она уже рядом. – Я подогнала машину ближе к двери, чтобы вам не пришлось идти далеко.

– Хорошо. А что, так холодно?

– Ну, еще не так, как в январе.

Алекс переваривает ее слова.

Они выходят из аэропорта, и Алекс, считавший, что видел снег, поскольку вырос в суровых йоркширских зимах, понимает, что на самом деле никогда не видел настоящего снега. Снаружи, куда ни посмотри, – снежное царство, горы снега.

Следующим он замечает, что все вокруг ходят нормально. И замечает это как раз в тот момент, когда у него земля уходит из-под ног.

Все остальные, разумеется, в зимних ботинках, в валенках. Даже дети лучше держат равновесие.

Агата хватает его за руку, не давая упасть.

И тут на него нападает холод. Алекс никогда не чувствовал ничего подобного. Холодно так, что кажется – высуни язык, и он тут же обледенеет. Снег даже не хрустит. Пахнет свежестью. Лицо горит, словно кожу с него начисто сожгло.

– Я приготовила вам в отеле кое-какое снаряжение, – улыбается Агата. – Остается доставить вас туда целым и невредимым.

– Я… с-спасибо, – бормочет он, стуча зубами.

Алекс полон благодарности за такое проявление заботы. Сейчас он почку бы продал за подходящую одежду.

Агата ведет его к пассажирской двери и ждет, пока он усядется, прежде чем перейти на водительскую сторону. Алекс трясущимися пальцами пытается пристегнуться. Кое-как управившись, кладет руки под себя и раскачивается взад-вперед, пытаясь вернуть им чувствительность. А ведь он провел снаружи не больше минуты.

Агата включает отопление на максимум, и они отправляются.

Повсюду мелькают указатели на «Деревню Санты». Сквозь заснеженные деревья посверкивают отблески освещенного неоновым светом туристического Северного полюса.

На перекрестке Агата поворачивает направо, и Алекс понимает, что они едут совсем не туда, куда автобусы везут семьи отдыхающих.

– Сейчас морг закрыт, но утром вы сможете увидеть сестру, – негромко произносит Агата.

Алекс сглатывает.

– Если хотите, можем сегодня вечером в отеле поужинать вместе. Я ведь тоже там поселилась. Но можете ужин и в номер заказать. Ну, и, разумеется, прогуляться по городу, если хотите – как только мы вас должным образом оденем. Рованиеми… он красив, по-своему. Думаю, дома здесь куда менее высокие, чем те, к которым вы привыкли. Во время Второй мировой войны город был почти полностью разрушен, так что практически все пришлось отстраивать заново. В это время года здесь очень празднично.