Голос, которого больше нет

Ten Parmon

Голос, которого больше нет

ПРОЛОГ

Когда он открывает глаза, в комнате всё ещё стоит запах – как будто

перегорело что-то человеческое. Он долго сидит, не двигаясь, не веря, что это утро. Утро после всего.

Окно заляпано дождём. Стекло – мутное зеркало, в котором он почти не

узнаёт себя. Лицо – как у умирающего, только кожа цела.

На полу рядом с креслом валяется рубашка, пропитанная чем-то, что уже

застыло. Он наклоняется, подбирает её – и отбрасывает. Кожа на ладонях

стянута, будто обожжена. Под ногтями – грязь. Или кровь.

Он встаёт и идёт в ванную. Зеркало его не пускает – словно говорит: не

смотри. Но он смотрит.

И не узнаёт.

Тело нашли через три дня.

Под развалинами общественного бассейна, заброшенного с конца

девяностых. Девочка – лет шестнадцати. Сломанная, но будто специально

положенная. Как цветок, растоптанный на белой скатерти.

Полиция молчала.

Психологи ломали пальцы в догадках.

Пресса выдумывала: маньяк, художник, сатанист, мясник.

Но никто не знал, что он был там.

Он видел это.

И ничего не сделал.

Год спустя он не может спать в тишине.

Только с включённым телевизором. С голосами, чтобы никто не кричал

внутри.

Он работает следователем. Убийства. Местные. Иногда – дети. Иногда – не

дети. Он больше не чувствует.

Пока не появляется следующее тело.

И следующая поза.

И следующий шрам – как будто для него.

Он не помнит.

Он боится вспомнить.

Иногда он думает: а если это я?

Если всё, что было потом – это моя же защита от собственной памяти?

Если я прятался не от убийцы… а от самого себя?

Потому что в ту ночь, под тем бассейном,

она прошептала моё имя.

«Ты хочешь знать, что внутри убийцы?

Тогда тебе придётся вспомнить, как туда попал…»

ГЛАВА 1

Сначала был звонок.

Не сирена, не вопль, не выстрел.

Просто звонок. Короткий, как укус. Как палец на шее. Тейтум поднял трубку

спустя четыре сигнала – слишком быстро для человека, который не ждал

новостей.

– Агент Тейтум? – голос был хриплым, чужим, с оттенком, который сразу

вызывал тревогу. – Найдено тело. Район Мидтаун. Заброшенный склад, в

двух кварталах от Уинслоу-стрит.

– Характер травм? – спросил он сухо.

– Лучше вам увидеть самому.

Он уже знал, что поедет.

Улица была вымершей, как будто кто-то выключил город только на этом

квадрате. Ни машин, ни собак, ни случайных прохожих. Сквозняк гонял

обрывки газет по асфальту, как призраков.

Здание, которое они нашли, было раньше типографией. Внутри пахло пылью, ржавчиной и чем-то ещё – железом. Мокрой кожей. Слишком знакомо.

Полицейская лента пересекала вход, как перерезанное горло. За ней стояли

двое – молодой коп и женщина в защитном комбинезоне. Судя по взгляду, они уже всё увидели. И хотели забыть.

– Где она? – спросил Тейтум, не называя пола. Он уже знал, что это

женщина.

– Второй этаж. Лестница справа. Осторожно – ступени сгнившие.

Он поднялся. Скрип дерева был почти жалобным. Как крик того, кто не

может больше держать тяжесть.

Комната была пустой, кроме неё.

Тело лежало на бетонном полу, в центре, как на сцене. Женщина лет

двадцати, полностью обнажённая, волосы тщательно уложены. Руки —

вытянуты вверх, пальцы изогнуты, будто играют на невидимой скрипке. На

животе вырезано: “4. Торг”.

Рядом – старое, потёртое зеркало.

Разбитое. Осколки – как звёзды вокруг головы.

Тейтум не двигался. Он не подходил сразу. Он знал: у таких тел – своя

гравитация. Они тянут к себе. Заставляют думать не как следователь. А как

свидетель. Или участник.

– Есть следы насилия? – спросил он, почти шепотом.

– Переломы запястий, множественные гематомы на бёдрах, губы сшиты

ниткой. Мы ещё не вскрывали.

– Она умерла от удушья?

– Вероятно. Горло синее. И… – женщина замялась. – В лёгких… вода.

Хотя поблизости нет ни водоёма, ни ванны.

– Символично, – пробормотал Тейтум. – Как сцена.

– Простите?

– Он ставит пьесу. Стадии горя. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие.

Это – третья.

– То есть это уже третья жертва?

Он ничего не ответил. Потому что это был не третий.

Это был четвёртый.

Просто про первый случай никто не знает. Потому что он был там. Год назад.

И тогда он не сказал ни слова. Ни коллеге. Ни отчёту. Ни себе.

В машине он долго сидел, не включая двигатель. Дождь шёл редкими

каплями, как будто не решался начаться по-настоящему.

Он открыл бардачок. Там лежал старый диктофон. Он не включал его с тех

пор, как пытался записывать сны.

Нажал на кнопку.

– Запись номер один.

Новая жертва. Женщина, двадцать – двадцать два. Тело уложено в позе

скрипачки. Надпись на коже: «Торг». Сцена… слишком театральна. Слишком

знакома. Это четвёртая, но не третья. Я… я помню. Тот случай. Подвал.

Девочка. Зеркало. Губы… шептали моё имя.

Он выключил.

Он знал, что нужно говорить с начальством. Поднимать архивы. Создавать

рабочую группу.

Но он не сделал этого.

Он набрал другой номер. Старый. Закрытый.

– Это Тейтум.

– Я надеялась, ты никогда не позвонишь, – сказала женщина.

– Он вернулся.

– Ты уверен?

– Он не уходил.

– И ты снова не скажешь им правду?

– Нет.

– Тогда я приеду.

– Зачем?

– Чтобы ты не сломался раньше времени.

Когда он положил трубку, в зеркале заднего вида он увидел улицу.

На тротуаре, напротив – стоял ребёнок.

Смотрел прямо в него.

И держал в руке зеркальный осколок.

Тот самый, что был рядом с телом.

Когда он моргнул – ребёнка уже не было.

Он остался сидеть в машине ещё минут десять, не шевелясь. Пальцы на руле

стыли, но он не чувствовал холода. Только пустоту. Ту особенную, жёлтую

пустоту, как в старых отельных коридорах, где пахнет плесенью и дешёвым

мылом, и где никогда не гаснет свет.

В конце концов он тронулся – медленно, будто отрываясь от себя. Ехал без

радио, без мыслей. Только дорога. Только дождь. Только щелчки дворников, которые, казалось, бились с его пульсом.

У себя дома он не зажигал свет. Поставил чайник, но не включил. Сел на край

кровати, не раздеваясь. Комната пахла бумагой и пылью, как архив. На полу

– папки, на стене – ни одного фото.

Тейтум достал старый ящик. Тот, который прятал не от чужих – от себя.

Открыл. Внутри – обугленная деревянная игрушка. Два письма. И

фотография, где девочка смеётся – лет десяти, в солнцезащитных очках, рядом с женщиной, лицо которой кто-то выцарапал ногтями.

Он прижал игрушку к губам.

Потом резко отбросил.

В этот момент раздался стук в дверь.

Он не удивился. Он знал, кто это.

И знал, что она не позвонит заранее.

Она никогда не звонила заранее.

Он открыл. И увидел Зои.

Та самая женщина, которая ответила на звонок. Бывший судебный психолог.

Когда-то она вытащила его с той грани, где не живут. А потом исчезла.

Теперь стояла перед ним, как будто не прошло четырнадцать месяцев.

– Я сказала, что приеду, – просто сказала она.

– Ты вовремя. У меня снова сны.

– Это не сны.

Она вошла. Поставила зонт. Сняла мокрую куртку. В её глазах не было

сострадания. Только ровный, профессиональный холод – как у хирурга, который знает, где будет резать.

– Рассказывай, – сказала она. – С чего началось?

– Ты не читаешь новости?

– Я читаю твои глаза. Это всегда точнее.

Он рассказал. Про тело. Про позу. Про зеркало. Про надпись. Про шрам на

внутренней стороне бедра – тот же, что был у «первой». Про то, что губы

зашиты ниткой – и не просто так, а так, как он видел однажды у той, что

умерла в 2006-м. Тогда дело списали на ритуальное. Но он знал: это не

ритуал. Это – повтор. Почерк. Стиль. Зов.

– Он говорит с тобой, – тихо сказала она. – Это не послание полиции. Это

ты – его зритель.

– Я боюсь, Зои, – впервые за долгое время он это произнёс вслух. – Не

убийцы. Себя. Я боюсь, что всё это – я.

Она медленно подошла. Взяла его за запястье, приложила к своей шее.

– Чувствуешь пульс?

Он кивнул.

– Ты жив. А значит – ещё не чудовище.

Ночью он снова видел её.

Ту самую.

С зеркалом. С вырезанным символом на животе.

Она смотрела на него. Не укором. Просьбой.

«Не дай ему сделать это снова».

Он проснулся в поту.

За окном гремел гром.

Он встал, подошёл к шкафу, достал папку. Та, что была закрыта.

Неофициальная. С надписью от руки: “UNDECLARED”.

На первой странице – фото.

Тело. 2005 год. Тот же шрам. Та же надпись.

Но дело не было заведено.

Он вспомнил, как тогда сказал себе: это совпадение.

И как потом годами молчал. Теперь он знал: он часть этой истории. Вопрос

только один – жертва он… или соучастник?

ГЛАВА 2

Тейтум не любил архивы.

В них пахло так, как в гробах должны пахнуть воспоминания: пыльно, медно, по-человечески.

В особом отделе департамента стояли шкафы с делами, которые не имели

права существовать. Они не были закрыты, но и не открывались. Они были

– между. Между законом и страхом. Между правдой и тем, что никто не

хотел узнать.

Он провёл пропуск, зашёл в комнату без окон.

На потолке – лампы дневного света, от которых болят глаза.

Папка с пометкой “CL-01/2005/Not for media” лежала на самом верху, будто

кто-то специально оставил её ближе к нему.

Он открыл. И вспомнил.

Та девочка – Элоиза Дрейк. Тринадцать лет.

Исчезла из приюта. Нашли через четыре дня. В подвале муниципального

склада.

Позвоночник сломан. В глазах – следы ожога. На коже – вырезано «ты

тоже».

Дело не получило огласки. Потому что тогдашний шеф сказал:

– Она не из семьи. Пресса не узнает. Закрой дело как «неустановленный

мотив». Убийца всё равно не оставил следов.

Но он оставил.

И Тейтум знал – он это заметил. Тогда.

На теле был символ – почти незаметный. Знак бесконечности, вписанный в

контур ладони.

Такой же, как у новой жертвы.

Он закрыл папку.

И тут его взгляд упал на лист, вложенный внутрь. На нём – короткое письмо, машинописное, на жёлтой бумаге.

«Ты знал.

Ты молчал.

А теперь я буду говорить за тебя.

Каждая следующая – будет тебе напоминанием.

Когда ты вспомнишь всё – будет поздно.

– A»

Подпись: только одна буква.

А.

Он ехал домой, не включая фары. Улицы были серыми от дождя и тяжёлыми

от раннего тумана. Внутри всё снова сжималось. Слова в письме били точнее

любого допроса.

Он не рассказывал об этом деле ни Зои, ни себе. Он отказался помнить.

И теперь кто-то вспоминал за него.

Когда он вошёл в квартиру, Зои сидела на полу и читала старые отчёты. Она

даже не подняла головы.

– Ты знал про Элоизу, – сказала она.

Он сел рядом.

– Я знал. Но не всё. Я видел символ. Думал – ошибка. Думал —

совпадение.

– Ты не дурак, Тейт. Ты боялся.

– Да.

– А теперь он хочет, чтобы ты не боялся. Он хочет, чтобы ты помнил.

– Он хочет, чтобы я почувствовал ту же боль. Только без крови. А она будет.

Ночью он снова увидел сон.

Длинный коридор. Стены – чёрные. Пол – зеркала. Он идёт босиком. За

спиной – детский голос. Поёт. Не слова, а звук. Протяжный, как боль.

В конце коридора – дверь. Металлическая. На ней – та же надпись: «Ты

тоже».

Он открывает.

Внутри – он сам.

Маленький. Лет шести.

Сидит на полу. И рисует ножом на бумаге. Что-то круглое. Похожее на лицо.

А рядом – взрослый. Без лица. Только руки. Они держат зеркало. И

направляют.

Маленький Тейтум смотрит на себя.

И улыбается.

И говорит:

– Ты же не забыл?

Он просыпается в крике. Взмокший. Сердце колотится, будто пытается

вырваться наружу.

Зои рядом. Она не спит. Она держит его за запястье, как в ту ночь.

– Видел? – спрашивает.

Он кивает.

– Что было на двери?

– «Ты тоже».

– Значит, мы близко.

– К чему?

– К началу, – говорит она. – А убийца хочет, чтобы мы дошли до конца.

В то утро он открывает ноутбук. Вводит имя: Элоиза Дрейк.

Вылазит всего две записи. Обе удалены. Одна – случайно сохранённый

фрагмент форума. Кто-то спрашивал:

«Что случилось с девочкой из приюта на Ривер-стрит? Я видел, как её

искали. Потом полиция сказала – ложная тревога. Но у нас в церкви

говорили, что тело нашли. Только не говорили где…»

Вторая – статья. Без даты. Без автора. Только заголовок:

«Некоторые дети исчезают навсегда. Но кое-кто умеет возвращать их… по

частям.»

Он понял, что это не просто убийства.

Это письма.

От прошлого.

К нему.

ГЛАВА 3

(Реконструкция. Погружение. Первые вспышки того, что нельзя забыть.) Склады в Индустриальном районе давно никому не нужны. Деревянные

панели отсырели, крыши обвалились, а вокруг них – поле стекла и забвения.

Здесь никто не строит, не чинит, не проходит. Здесь только помнят.

Тейтум стоял у того самого склада, где было найдено последнее тело. Зои

рядом. Она держала в руках небольшую сумку – внутри: диктофон, чистый

блокнот, ампула со специфическим составом и два тонких электрода. Всё

легально, одобрено министерством. Но не рекомендуется.

– Ты уверен? – спросила она.

Он не ответил. Просто прошёл мимо ленты, поднялся по лестнице, уже зная, на какой ступени хрустит дерево, где доска немного ниже остальных, где

пахнет медью.

Память тела работала лучше, чем разум.

– Сядь, – сказала она. – Лучше на колени. Не облокачивайся. Глаза —

открыты.

Она достала ампулу. Протёрла место на шее спиртом, ввела препарат.

Мозг не должен засыпать.

Он должен войти внутрь, туда, где живёт то, что заблокировано.

– Я начну говорить. Твоя задача – не анализировать. Просто вспоминай.

Позволь памяти идти как дыму. Без фильтра. Без логики. Готов?

– Да.

– Где ты сейчас?

– На складе.

– Какой год?

Пауза.

– Я не знаю. Всё другое.

Пол старее. Воздух теплее. Я… босой.

– Кто с тобой?

– Девочка.

Я не вижу лица. Только волосы. Тёмные. Она поёт.

– Слова?

– Нет. Только звук. Монотонный. Как укачивающий. Меня это…

успокаивает.

Она даёт мне зеркало. Маленькое, треснутое. Говорит: «Смотри на себя, пока

не исчезнешь».

Зои зафиксировала тремор мышц. Сердце участилось.

– Что ты видишь?

– Себя. Но не я. Глаза другие. Они… пустые.

Я держу нож. Детский. Канцелярский.

Рисую что-то на коробке.

Взрослый сзади. Без лица. Только голос. Он говорит: «Если будешь хорошим, она не умрёт».

Я киваю.

Я не знаю, кто она.

Но я киваю.

Зои остановила запись. Он дрожал. Пот стекал по спине. Зрачки расширены.

– Тейтум. Посмотри на меня.

Он поднял глаза. В них – ужас. Не от того, что он что-то вспомнил. А от

того, что он почти всё помнит.

– Это было здесь? – спросила она.

– Нет, – прошептал он. – Не совсем. Это… похоже. Но не то место.

Я был младше. Намного. Я не был следователем. Я был… ребёнком.

– Тот голос. Ты его узнаёшь?

– Я слышал его снова. Год назад. На старом автоответчике. Кто-то оставил

запись. Мужской голос.

Он сказал: «Ты нашёл первую. Найдёшь остальных – найдёшь себя».

Зои покачала головой.

– Это уже не просто память. Это система.

– Он знал, что я вспомню.

– Или хотел, чтобы ты вспомнил по его сценарию.

Когда они вернулись домой, он не стал раздеваться. Он сел на пол, обняв

колени. На полу лежала фотография.

Не та, что раньше. Новая.

Подсунута под дверь.

Женщина – из прошлого. Та, которую он похоронил в себе.

На обороте – дата: 1997.

Подпись:

«Ты её не спас. Но можешь понять, почему.»

В ту ночь Тейтум не спал. Он сидел в кресле, смотрел на улицу, пока не

начался дождь. Не ради очищения. Ради тишины.

Он знал: дальше будут жертвы.

Он знал: это не случайности.

Он знал: он – не просто следователь.

Он – часть истории.

Он просто не знал, какую роль он играет.

Наутро поступил новый вызов.

Новое тело.

И на нём – его старое армейское клеймо.

Знак, который он стер с плеча девять лет назад.

Теперь оно было выжжено на груди убитого мужчины.

Убийца снова говорил.

И говорил лично с ним.

Он смотрел на фотографию слишком долго.

Не потому что не узнавал лицо.

А потому что не понимал, как это лицо оказалось в настоящем.

Оно должно было исчезнуть. Умереть. Быть похороненным вместе с его

детством.

Лена.

Так звали её в детских воспоминаниях, слипшихся, искажающихся, полусонных. Она не была родственницей. Не была воспитателем. Она была

той, кто когда-то сказала ему, что зло может жить в зеркалах.

А потом исчезла.

Он подошёл к раковине, открыл кран, долго держал фотографию под струёй.

Изображение не смылось. Бумага была ламинирована. Он перевернул —

подпись всё ещё читалась.

«Ты её не спас. Но можешь понять, почему».

Что-то в нём хотело разбить голову об стену, лишь бы не вспомнить.

Но часть его уже вспоминала.

Позже, когда Зои вышла в аптеку – он открыл ноутбук. Подключил старый

жёсткий диск. Там, среди сотен папок – одна, которую он когда-то назвал

просто: “Other”. В ней – видео. Несколько штук. Камера видеонаблюдения, архивный материал. Переименованные, случайно сохранённые.

Он включил один.

Пожелтевшая запись с чердака старого приюта. Год – 1997.

На экране: он сам, шестилетний, сидит на полу. Перед ним – Лена. Она

что-то говорит, но звука нет. Потом кадр дрожит. В камере появляется

мужчина. Высокий. Лицо скрыто. Лена отталкивает его, кричит. Он хватает её

за волосы.

Следующий кадр – пустой. Только он, ребёнок, лежит на полу и держит в

руке зеркало.

Он выключил.

Он не плакал. Он никогда не плакал.

Он просто сидел.

Как мёртвый.

Живой.

Когда вернулась Зои, он показал ей фотографию.

– Это она, – сказала она. – Я видела это лицо. В одной из баз закрытых

дел. По подозреваемым.

– Она не могла быть подозреваемой.

– Но могла быть жертвой. Или свидетельницей. Или кем-то, кто знал

слишком много.

Она замолчала.

Затем подняла глаза.

– Хочешь, я скажу тебе, чего боюсь?

Он молчал.

– Я боюсь, что ты – не просто часть этой истории. Я боюсь, что ты —

причина её начала.

В тот вечер им позвонили из отдела.

– Новое тело.

– Где?

– Кладбище.

Ночной город был липким от тумана. Фары резали сырой воздух, как лезвия.

На старом кладбище – никого, кроме двоих копов, стоящих, будто охраняют

ад.

Тело лежало на надгробии. Мужчина. На вид – лет сорок. Мускулистый, но

истощённый.

На груди – выжжено: то же клеймо, что когда-то носил Тейтум на плече.

Во рту – свернутый клочок бумаги.

Он развернул.

«Ты отрёкся от всего. Но я не забыл.

Мы были вместе. Тогда. В подвале.

Я выжил. И я помню.

Ты – нет.

Но это – исправимо.»

Подпись: A.

Он закрыл глаза.

– Он солгал, – прошептал. – Мы не были вместе.

– Или ты солгал себе, – сказала Зои. – Но теперь он вернул тебя обратно.

– Вернул куда?

Она посмотрела в темноту кладбища.

– Туда, где ты впервые стал свидетелем.

И, может быть…

Палачом.

ГЛАВА 4

(Память как улика. Аудиоизображение прошлого. Подозрения.) Аудиофайл нашли не сразу.

Когда судмедэксперт начал вскрытие тела, найденного на кладбище, он сразу

почувствовал нечто странное. Лёгкие были пусты. Сердце – отсутствовало.

И тем не менее, что-то внутри грудной полости щёлкнуло, как пластик. Он

разрезал глубже – и увидел.

Флеш-карта.

Обёрнутая в пластиковый пакет, герметично вложенная между рёбер. Как

капсула с ядом, но без яда.

Только информация.

Тейтум держал карту в руках, пока техник подключал её к терминалу.

– Стандартный формат, – сказал парень. – AVI-файл.

– Видео?

– Нет. Звук. Запись.

– Когда?

– Дата кодирована – 1997.

– Столько лет назад?

– Архивное сжатие. Можно восстановить. Но звук будет искажён.

Он нажал «воспроизвести».

Пошёл шум. Хрип. Потом голос. Детский.

Он.

Шестилетний.

Говорил с кем-то:

– Это больно.

– Не смотри. Потерпи. Скоро всё закончится.

– Я не хочу, чтобы она кричала.

– Тогда заставь её молчать.

Пауза.

– Вот. Теперь она не будет.

Щелчок. Конец записи.

Зои стояла в стороне. Она не плакала. Она не дрожала. Но её голос стал на

полтона ниже:

– Это ты.

– Да.

– И ты всё ещё живёшь.

– Пока.

Они молчали всю дорогу домой.

Он не мог смотреть на зеркало заднего вида. Ему казалось, что в отражении

– не он.

Что-то подменилось.

Голос из прошлого звучал внутри как ржавый механизм, прокручивающий

вены.

Дома Зои села на пол, спиной к стене.

– Скажи, – сказала она, – ты когда-нибудь думал, что можешь быть

виноват?

Он не ответил.

– Не убийцей. Убийцей ты бы не стал. Но частью. Кусочком машины.

Мальчиком, который не остановил. Который… молчал. Из страха. Или под

давлением.

Он закрыл глаза.

– Я был ребёнком.

– И он тоже.

– Кто?

– Тот, кто это записал. Кто вложил это в тело.

Это не просто воспоминание. Это – обвинение.

Позже, ближе к ночи, они слушали запись снова. И снова. Звук был мутный, как вода, в которой что-то медленно тонет. В одном моменте слышно, как

кто-то хлопает дверью. В другом – как скребёт ложкой по металлу. На сорок

третьей секунде – девочка кашляет. Потом – глухой удар.

На 1:02 – лёгкое: «Тейт… Тейт…»

Протянутое. Как будто затаив дыхание.

Он вскочил.

– Она знала моё имя.

– Она была там.

– Я её не спас.

– Или… – Зои замолчала. – Или она жива. И всё это делает она.

Он обернулся.

– Ты думаешь, это Лена?

– Я думаю, кто-то выжил. И не простил. И теперь возвращает боль – как ты

возвращаешь себе память.

Следующее утро было серым. Город просыпался, как больной после

бессонной ночи. Вялые машины, мокрый асфальт, солнце не появлялось.

Новости уже шумели: «Очередное убийство. Детали не разглашаются».

Журналисты вглядывались в лица, но лица ничего не говорили.

В отделе Тейтум сидел над бумагами, но ничего не читал.

Всё, что он знал, больше не укладывалось в доклады.

Он почувствовал себя не полицейским, а выжившим.

Тогда зазвонил внутренний телефон.

Он снял трубку.

– Агент Тейтум?

– Да.

– Вам нужна комната для допроса. У нас посетитель. Мужчина. Средних лет.

Без документов. Сказал, что пришёл поговорить с тем, кто видел зеркало.

Тейтум посмотрел на свои руки.

– Я иду.

Мужчина сидел в комнате, как будто не впервые здесь. Спокойно. Уверенно.

Как будто знал, кто войдёт.

Тейтум сел напротив.

– Зачем вы пришли?

– Я был с вами. Тогда.

– Тогда – когда?

Мужчина усмехнулся.

– В зеркале. Когда вы нарисовали лицо. И оно посмотрело на нас.

Он подался вперёд.

– Я знаю, кто убивает.

– Кто?

– Вы оба. Ты и она. Только вы этого ещё не поняли.

Когда он вышел из комнаты, в ушах звенело.

Он знал, что будет следующий труп.

Следующее письмо.

Следующий шаг – внутрь.

Потому что эта история не шла по следам.

Она шла по кругу.

И он начинал сомневаться – а выберется ли кто-то из центра?

После допроса Тейтум вернулся в кабинет и сел на подоконник, не включая

свет. Сквозь оконное стекло городской шум казался глухим, как будто всё

происходило под водой.

В ушах всё ещё звучал голос того мужчины:

«Ты и она. Только вы этого ещё не поняли».

Он вспомнил, как в детстве боялся темноты – не потому, что в ней кто-то