Aetellon: The Plissiadis Empire

Тишину нарушил лишь скрип суставов Агафона. Он медленно почёсывал седую бороду, мутноватые глаза сузились в щёлочки мудрости. “Тяжко…” – хриплое слово повисло грузом. – “Давно судьба не ставила не то ногами, не то крыльями задачи.”

“Сжечь крылатую хворь!” – взорвался Микл, шагнув вперед. Лицо багровело от нетерпения. – “Вишь, Софью доконала, тварь! До тени довела!”

София вжалась в стену, но шепот вырвался, колючий и неожиданно упрямый: “Враньё! Не… не доконала…”

“Молчать!” – Агафон ударил костяшками о стол. Гул прокатился по избе. “Мыслить надо годами нарощенными…” – взор его скользнул по Плиссиадис, холодной и непроницаемой. – “Без вас пока. Вон!” Жест руки к двери был непререкаем: Софье и Миклу. Власть замкнула круг судей над вечной странницей.

Плиссиадис медленно открыла глаза. Фиалковые зрачки, холоднее космической бездны, уперлись в мутный взор Агафона. Контраст был разящим: вечность против слепоты старца. Уголки её губ едва дрогнули, соткав улыбку нечеловеческой тонкости – острее бритвенного лезвия, опаснее зимнего ветра.Тяжелая пауза испещрила воздух. Агафон сосредоточенно упёрся костлявыми пальцами в стол. “Правильно ль поняли…” – его голос, тихий, но режущий, обволакивал каждое слово, – “…Крылатая Госпожа: вы – не враг? Зла ни на Софью сирую… ни на мир наш малый не держите?” Глаза старика светили ледяным любопытством следопыта природы.

“Зло?” – Ее голос, шелковистый яд, резал тишину отточенными слогами. – “Вы судите… за падение? – Фиалковый взгляд скользнул по скрюченным старикам, вбирая их страх. – За то, что ваша грязная земля оказалась… тверже моих крыльев?” Последняя фраза прозвучала гулким холодным звоном брошенной стали, высвечивая абсурдность их власти над небесной гостьей. Судьи невольно съёжились.

Старейшины переглянулись. В её словах не было ни страха, ни покорности – лишь ледяная логика, обёрнутая в шёлк.

Старец Еремей вдруг врезал посохом в пол. Древняя древесина глухо застонала. “Не падение судим…” – его шепот был полон могильного холода, глаза сузились в щелочки ненависти. – “…а угрозу.” В этом слове сквозила вековая плесень страха, клеймо, выставленное всему неведомому больным сознанием.

“Угроза…” – Голос Плиссиадис, источающий холодную усмешку, замер на слове. Она едва шевельнула забинтованным крылом. Ярко-перламутровая капля крови, словно жидкий алебастр, выступила сквозь ткань, упав на ложе с тихим звоном. – “Будь я вашим губителем…” – фиалковые глаза бесстрастно обвели стены, уничижительно оценивая любое сооружение, – “…разве гнила бы я тут с изломанными костями?” Вопрос повис лезвием над пустотой судейской уязвимости знаний.

Тишина. Даже Агафон замер, словно придавленный незримым грузом.

– Я – гость, – произнесла она, и в её голосе внезапно появились тёплые, почти человеческие нотки, так неожиданные в этом мрачном помещении. – Тот самый гость, которого ваша маленькая София спасла от гибели. Разве этот поступок не доказывает, что она… особенная?

Последнее слово повисло в воздухе, сладкое и обволакивающее, но с едва уловимым привкусом яда. Как мёд, в котором таится смерть. Старейшины переглянулись, и тихий шепот пополз по избе, будто змея, пробуждая в них давно забытые страхи. Плиссиадис наблюдала за ними, её губы чуть дрогнули в подобии улыбки. Она видела, как её слова проникают в их сознание, пуская корни – сначала сомнение, потом страх… а затем – жадный интерес. Им уже хотелось верить.

– А что, если… – Она медленно наклонилась вперёд, и в её глазах вспыхнул холодный, почти нечеловеческий блеск, – я предложу вам не просто жизнь, а силу? Не жалкое существование, а власть, о которой вы даже не смели мечтать?

Агафон замер. Воздух в избе стал густым, тяжёлым, будто наполненным невидимыми нитями, готовыми в любой момент затянуться в петлю. Тишина стояла такая, что падение капли крови на пол прозвучало, как удар топора по плахе. Кровь… Чья она была? Никто не решался посмотреть.

Дверь избы, скрипнув как стон усопшего, открылась. Три мудреца вышли, спины их – сгорбленные тени под утренним светом.

«Куда?» Микл рванулся вперед, лицо исказил гримасой неверия. «Суд?! Закончилось что ль?» Голос рвал тишину осипшим ревом.

Агафон повернулся сквозь снежинки мерзнущие. Его выцветшие глаза, тяжелые как камни на поверженных королях, ударили по Миклу, потом скользнули к Софии: «Софья… свободна.» Затем – жест, рубящий воздух к Миклу: «А ты… Не тронь. Слышишь? Существо сие… не враг. Прочь!» Слова прокашлялись, словно грязь из горла. Не дожидаясь возражений, троица двинулась прочь, сторонясь крова как прокаженного двора, шаги их были тяжелы и поспешны, как бегство от невысказанного заговора.

«Э?!!» Микл аж подпрыгнул. Ярость, темная и слепая, закипела в жилах: «Оставить? Эту… Тварь?! Не могу!» Он ринулся к двери, сжав кулаки как стрелу для дела.

Но вдруг перед ним, тенью из тумана, встал Еремей. Косточковая рука впилась в посох. Ни слова. Только животный, каменный взгляд сталью впился в дерзкого глупца. В этом мертвом молчании, в этом давнишнем светом зрачков читалось яснее крика: «Решение – принято. Попробуй ступить. Зарубим по праву.» Микл замер. Дыхание его хрипело, нервы накалились до красна, но сила древнего запрета придавила его гнев как мокрый терновник…

София робко переступила порог. Избу заливало бледным светом из окна – единственной щели в мраке. Плиссиадис сидела, обращенная к лучу, профиль – резная фиалковая маска на фоне пылинок. Казалось, душа её витала где-то в космосе.

«Ч-Что они… решили?..» – голос Софии едва слышный, дрожал на грани истерического крика рождения зверя.

Ангел медленно повернула голову, словно пробуждаясь. Фиалковые глаза, пустые и глубокие, как пропасти межзвездные, встретились с её взором. «Ничего,» – сияющее и абсолютное слово прозвенело ледяной каплей готической статуи.

«Ничего?! Но как же…» Ужас начал прорастать.

Плиссиадис внезапно подняла тонкую руку – жест плавный, почти ласковый, но несущий неодолимость. «Подойди. Сядь.» София, как завороженная, опустилась на колени у ложа. Холодные, идеальные руки взяли её плечи, притянули к хрупкому телу ангела. Софья голова уткнулась в шею, где слышался ледяной шепот жизни. «Всё хорошо, всё хорошо…» – ангельский голос звучал как колыбельная из металла и звёздной пыли. Холодные губы коснулись волос девушки. Тишина. «Я благодарна тебе.» Каждое слово ударяло по нервам честности.

Слезы – горячие реки облегчения! – хлынули из Софии, растворяя адский стресс. Казалось, кости дергаются от счастья, словно играя.

«Теперь ты свободна,» – Плиссиадис отстранилась, её взгляд вновь прикован к окну, к дальнему свету. Голос стал чистым, но окончательно инопланетным металлом запутывания: «А остальное… за мной.» В этом обещании не было утешения. Только горный ветер надвигающейся Бури.

«Чушь собачья! Сила?» – его голос, хриплый от злобы, выжег воздух. Гнилые зубы оскалились в гримасе презрения. «На что годится пернатая развалина?!» Он язвительно ткнул костлявым пальцем в её забинтованное крыло: «Шага ступить не можешь! Жалкая ноша!»Воспоминание всплыло в сознании Плиссиадис с ледяной ясностью. Еремей, багровея от самомнения, врезал своим червивым посохом в пол:

Плиссиадис лишь слегка сжала пальцы. Не моргнула. В глазах её, холодных и глубоких как фиолетовые аметистовые шахты, пробежали искры абсолютного презрения. Пусть считают её сломанной игрушкой. Придут к этому ложному убеждению. Посеют семена веры в свою победную слабость.В избе повисло тягучее молчание. Агафон замер, словно почуяв незримую угрозу мороза, Агафон следил за каждым движением ангела.

Именно сейчас, старикашки, – подумала она, наблюдая, как Еремеево дыхание хрипит от гнева, – вы сами стали первым камнем в фундаменте моего нового Трояна в истории. Они видели лишь больную птицу. Не замечали титанового каркаса воли под алебастровой кожей.

«Знаете…» – голос Плиссиадис зазвучал ровно, как течение звездных течений. Она не отрывала взгляда от ущербного окошка, затянутого паутиной. – «Глядя в эту… щель в вашем мирке… я созерцала. Сравнивала вершины Аэтолонна, мраморные пики под вечной зарей…» Фиалковые глаза прищурились, ловя призраки былого величия сквозь грязь стекла, – "…с вот этим болотом духа…»

«И что с того?!» – Еремей рявкнул, вскакивая. Резкое движение, пошлое, глубоко человеческое, грубо вторглось в космическую грусть.

Плиссиадис медленно повернула голову. Не тело – лишь шею, как лебедь. Взгляд. Один только взгляд. Ледяной, абсолютный, как некрополь забвения. Он вонзился в Еремея, не как нож, а как заключения души его. Шея старца оказалась ненужным убранством. Рот замер в гримасе, слова споткнулись о ледяной барьер. Страх – не осязаемый, а экзистенциальный – сковал его. Воздух в избе окаменел. Даже Агафон сморщился, будто почувствовал на себе отсвет вечной мерзлоты из глаз Плиссиадис. Молчание стало вакуумом, где Еремей был лишь прахом на пыльном полу реальности.

Тишина в избе стала гуще, когда Плиссиадис сделала паузу. Голос ее звучал мягко, но каждое слово падало, как камень в стоячую воду – расходящиеся круги задевали самые потаенные страхи и надежды старейшин.

– Я видела вашу боль, – начала она, и звук ее голоса вдруг изменился, став почти человеческим, но с металлическим отзвуком, будто за теплотой скрывался ледяной расчет. – Видела старика, умирающего в одиночестве. Его жена захлопнула дверь, как будто он уже перестал существовать.

Ее фиалковые глаза, непроницаемые, как ночное небо, медленно скользнули по лицам старейшин. Они морщились, кто-то бросал взгляд в сторону, будто пытаясь избежать этого спокойного, всепроникающего взора.

– Я видела детей. Ваших внуков, наверное. Они бежали по грязи, закутанные в тряпье, которое уже давно не защищает от холода. Их глаза пустые. Они не смеются.

Агафон нервно потер переносицу, а Еремей сжал кулаки, словно пытаясь подавить в себе что-то – то ли стыд, то ли гнев.

– Я видела ваших мужчин, – продолжала Плиссиадис, и теперь ее голос снова стал холодным, как лезвие. – Сильных, здоровых. Они забирали последнюю краюху у тех, кто слабее. У своих же.

Она замерла на миг, позволив этим образам застыть перед ними, как картины в черных рамах.

– В Аэтолонне такого нет.

Ее слова повисли в воздухе, почти невесомые, но от них веяло чем-то недостижимо далеким и желанным.

– Там нет болезней, от которых умирают в одиночестве. Нет голода, превращающего брата в вора. Нет детей, которые уже забыли, что значит быть счастливыми.

Она медленно подняла руку – жест был нетороплив, почти царственный.

– Я предлагаю вам не просто помощь. Я предлагаю будущее. То, что в моем мире – обыденность, для вас станет чудом. Выучитесь – и сможете лечить болезни. Примите мои знания – и вам больше не придется отбирать хлеб у соседа.

Глаза ее вспыхнули ледяным пламенем, и на секунду казалось, что в глубине фиалковой бездны мерцают звезды.

– Решайте. Можете убить меня. Но что это изменит? Ваши дети так и будут бегать по грязи. Ваши старики – умирать в темноте. А я могу дать вам больше, чем вы смеете мечтать.

Она склонила голову, как бы предоставляя им последние мгновения на размышление.

– Но выбирать нужно сейчас.

И тогда в избе стало так тихо, что слышно было, как дребезжит стекло от дыхания. Старейшины переглядывались. Некоторые вздыхали. Другие сжимали руки, будто пытаясь удержаться от дрожи.

Они все еще боялись. Они не доверяли.

Но впервые за долгие годы – они задумались о том, что кто-то может дать им не просто выживание, а нечто большее.

Канал Автора, где можно узнать новости: https://t.me/AlexeiVenitiadi

Глава 2.2

Вечер барабанил по крыше тя