Роскошная изнанка

– Понял теперь. И отца у вас нет?

– Нет.

– И у меня нет.

Ей была неинтересна эта информация, и она пропустила ее мимо ушей, продолжая говорить:

– Она всегда со мной возилась, и, даже когда сюда переехала, присылала деньги, и вот, – вздернув руку, она указала на украденные было, но возвращенные часы, – это вам не абы что, это «Чайка» с финифтью и позолотой! Семнадцать камней! Это она мне в честь окончания школы купила.

– То есть вы недавно виделись?

– Она мне посылку прислала!

– Ну ладно. Кто ж такие ценные вещи почтой отправляет?

– А вот так! – торжествующе провозгласила девчонка. – Милиционер, а не знаешь! Упаковала в тряпки, запихала в резиновые опорки – так и прислала, никто и не прочухал.

– Ловко, – одобрил Андрюха, – но, если она так с вами носилась, чего ж уехала, вас оставила?

– А куда меня, в коммуналку, на девять метров?! Она писала, что как обживется…

Наталья Кузьминична продолжала лопотать и возмущаться, Денискин начал смекать, что не совсем идеальная девчина ему попалась, и очень жаль. Тут как раз кстати в промежутке между двумя пятиэтажками, на торце одной из которых было выведено жирно-черным «И. МАР ДУРА» показался милиционер с папкой.

Что-то подсказывало, что это и есть искомый участковый. Он взял курс прямо на них, преградил путь, небрежно козырнув, представился:

– Участковый уполномоченный лейтенант Заверин. Проверка документов.

Денискин представился, предъявил удостоверение. Лейтенант то ли разочаровался, то ли успокоился:

– А, коллега. И куда с таким багажом?

Вместо сержанта ответила Наталья Кузьминична, вываливая свои беды, жалобы, опасения. Участковый слушал внимательно, потом, вынув из Денискинского кармана бутылочку, отвинтил крышку, понюхал, завинтил и без интереса вернул на место. Потом спросил, рассматривая девчонку с любопытством и недоверием:

– И что же вы, в самом деле родные сестры?

Наталье Кузьминичне вопрос не понравился, она вынула паспорт. Участковый, явно дойдя до фамилии, невоспитанно хрюкнул, но вслух лишь спросил:

– Еще какие-то документы при себе имеются?

Та, уперев ручку в бок – точь-в-точь баба на чайник, – с вызовом осведомилась:

– Какие еще?

– Метрика, свидетельство о рождении.

– Паспорта хватит!

– С меня-то хватит, – покладисто подтвердил участковый, – я насчет других не знаю. У сестры другая фамилия, Демидова.

Наталья переполошилась:

– Как – Демидова?! Почему – Демидова?!

– По мужу Демидова. Бывает такое у взрослых людей.

Наталья Кузьминична начала было свое кудахтанье с объяснениями, по каким причинам никак невозможно, чтобы старшие ответственные сестрицы выходили замуж, не сообщив младшим. И уже чуть не со слезами.

Денискин, вспомнив предписание руководства вытирать девушке слезы, потянулся за платком (он был крайне нечист, можно стоймя ставить), но тут участковый от всей души зевнул, обратился к сержанту:

– Денис, дай-ка еще раз глянуть.

Тот протянул удостоверение:

– Только я Андрей, не Денис.

Участковый вчитался:

– А, точно. Поселок Торфоразработка, Талдом… о, это помню, болота, клюква и рыба. Ну пошли, глянем, что да как. Инструмент я вижу, а слесарь где?

– Я и слесарь.

– О, это правильно, – одобрил Заверин, – грамотно сориентировался. Кусок хлеба всегда будешь иметь…

И далее уже без слов махнул рукой: пошли, мол, и сам пошагал впереди. Денискин шел следом, за ним семенила Наталья.

Сержант про себя ржал гиеной. Он-то считал себя человеком бывалым и опытным, а вот с чего-то взял, что в Москве участковые – сплошь капитаны, самбисты и снайперы. Такие, что раз глянут на бумажку или человека – и готово дело, можно подшивать обоих.

Впереди чешет участковый – долговязый рыжеватый хмырь, ботинки пыльные, рубашка пусть и стиранная, но не глаженная, брюки тоже утюга не нюхали – так, переспали в них раз и на этом успокоились. Весь порядком расхристанный, идет, как дурная лодка, с креном. Глаза под припухшими веками сонные, треугольниками, смотрят в сторону, нос длинный, сломанный, глядит в другую. В целом физиономия приятная, но тоже какая-то скошенная, и по ряду признаков можно безошибочно диагностировать: накануне товарищ участковый плотно и весело поужинал, употребляя напитки. Пожалуй, что и позавчера, и третьего дня тоже. Потому-то теперь с нетерпением ждет одиннадцати часов, когда спиртное начнут продавать.

Подошли к одноподъездной девятиэтажке.

Заверин, уцепившись за ребро двери (ручки не было), отворил дверь. В подъезде густо пахло кошками, кислой капустой, сыростью и черт-те чем. Одна-единственная лампочка светила тускло, то ли вот-вот перегорит, то ли из-за пыльной паутины, опутавшей ее.

Лестницу последний раз мыли… да, пожалуй, никогда. Лифт имел место быть, это верно, и даже работал, но так по-волчьи завывал в своей клетке, что входить в него не хотелось.

Наталья, еще менее привычная к городским обстоятельствам, глядела на этот механизм с понятной опаской. Заверин утешил:

– Вы чего? Не переживайте, нам на второй этаж. Ножками, граждане, ножками.

Поднялись. Участковый, как добрую знакомую, представил им самую красивую дверь на площадке:

– Вот и квартира вашей сестрицы.

Наталья оценила богатый темно-вишневый, без единого пореза, дерматин, золотые гвоздики да проволочки:

– Ничего себе, – и собралась было стукнуть, но Заверин остановил ее лапку:

– Тут звонок есть, – и надавил мосластым пальцем на искусно скрытую и не сразу видную кнопку.

Из-за двери отозвался чудо-звонок, младший брат курантов на Спасской башне.

Не открыли, шагов слышно не было. Участковый, сняв фуражку, приложил ухо к замочной скважине. Потом, построив щитки из ладоней, заглянул в окошечко на металлическом щите, закрывающем счетчики, констатировал:

– Крутится. Странно.

Почесав встрепанный затылок, он позвонил в квартиру рядом.

Тут тоже дверь была неплоха, пусть дерматин более обшарпанный, зато глазок как оптический прицел имелся и отделан какими-то якобы коваными завитушками.

Заверин, хулигански закрыв глазок ладонью, все давил на кнопку – раз, второй, третий. Было слышно, как внутри кто-то шаркает, но не открывали, лишь скрипнула шторка, прикрывающая глазок. За дверью сопели, но все равно таились и хранили молчание. Тогда участковый пнул дверь – лишь тогда из-за нее возмущенно завопили:

– Прекратите безобразие! Милиция!

Заверин снова пнул и, не повышая голоса, приказал:

– Будет дурака валять. Открывайте. Участковый.

За дверью оказалась ядовитая тетка, явно предпенсионного возраста. Волосы густо подкрашены штемпельной краской, ядовито-красные поджатые губы, очки – и те не как у нормальных людей, а очень узкие. У Андрюхи по хребту мороз прошел, а бывалый Заверин поприветствовал эту женщину самым светским образом:

– Первый шаг сделан. Поздравляю. Катим дальше. Евгения Ивановна, покличьте вашего сожителя.

– Супруга, – сварливо поправила тетка.

– О как, – вежливо удивился он, – неужто уже и штамп в паспорте появился?

– Не ваше дело! Все вы с вашими условностями…

– Зовите, зовите, поживее. А ведь сейчас сам войду, наслежу вам на коврах.

Вдруг в глубине квартиры запели что-то грузинское, цветистыми переливистыми руладами, потом показался и сам певец:

– Вот совершенно незачем, я уже сам практически пришел.

Великолепный красавец, высокий, грудь колесом, сияющий, склонил причесанную голову, охваченную сеточкой:

– Олегу Владимировичу…

Заверин поприветствовал, склонив свою голову, похожую на встрепанную щетку:

– Альберту Михайловичу.

– Могу быть полезен?

– Еще как. Для начала сообщите, почему не на работе. Хвораем?

Тот с сокрушенным видом покивал:

– Еще как! Человек я южный и по этой причине ужасно метеочувствительный. Вот тут, – он указал на спину, – мигрени, здесь, – указал на голову, – люмбаго[2]. В общем, выдали больничный, вот, извольте видеть, – он зашарил по карманам своего шикарного бархатного халата, но ничего не нашел. – Ах, в другом халате.

– Об этом после потолкуем, – пообещал участковый, – а теперь о другом. Соседку давно видели?

– Вот эту? – Альберт махнул рукой куда-то вдаль, но ехидный Заверин похлопал по красному дерматину:

– Эту, эту.

Евгения немедленно полыхнула:

– Что за вопросы?! Почему вы спрашиваете? Откуда приличным людям знать такие подробности об этой… этой!

– Жанночка, стоит ли при посторонних, да культурным людям, – начал было Альберт, но она шикнула на него.

Намечалась перепалка, но Заверин предписал закончить базар и отвечать на вопрос. Альберт признал, что да, видел довольно давно:

– Только я не отслеживал. По-моему… да, в апреле. Это когда ты, Жанночка, ездила в командировку, а потом внезапно вернулась.

Та возмутилась:

– Альберт, при посторонних!

– Да, вы лучше уж после, – попросил Заверин. – Так что с датами, назовете?

Евгения, она же Жанна, нервно заявила:

– Да не помню я! И к чему это все, там и сейчас определенно кто-то есть, – она подняла артритный палец, весь в кольцах для камуфляжа, – вот-вот, сами слушайте. Бубнение постоянное за стенкой, песни и гогот. И ночи напролет, так и запишите!

– Разберемся. Попрошу выступить понятыми.

– Что, больше некого дернуть? – начала было тетка, но Заверин оборвал ее:

– Из лиц свободной профессии, которые не на работе, под руками только вы. Выполняйте гражданский долг. Сейчас мы в вашем присутствии вскроем дверь.

Евгения-Жанна ужаснулась, но уже по иному поводу:

– Ломать! Ужас! Такая замечательная дверь… то есть что случилось?

– Ничего, – успокоил Заверин, – просто приехала сестра гражданки Демидовой, а ключи позабыла. Приступайте.

Андрюха скинул тужурку, засек время и принялся за дело. Устройство оказалось непростое, но Денискин со времен пребывания в детском доме мастерски уделывал все замки, от простых крючков до сувальдных, повышенной секретности. «Пять пятнадцать, неплохо», – погордился он, но доложил официально:

– Готово.

Правда глянул на гражданку Джумайло, и стало не по себе. Девчонка стояла белым-бела, куда белей стены, и не замечала, как громко хрустит пальцами. Заверин, достав свой платок, тоже условно чистый, обернул им ручку двери, приоткрыл, прислушался. Никто не орал «Милиция!», не выбегал навстречу с руганью и вопросами – кто-то продолжал спокойно, негромко беседовать в глубине квартиры на два голоса.

Пока все толклись на лестничной клетке, участковый, безжалостно попирая ботинками бежевую толстую дорожку, прошел в коридор, заглянул в комнату. Вернувшись, прошел на кухню, по дороге сунул длинный нос в еще одну дверь – должно быть, санузел. Сообщил:

– Никого нет.

– Мне можно зайти? – тоненько спросила Наталья.

– Отчего нет?.. Руками только ничего не трогайте.

Глава 4

Заверин разрешил только девчонке, но зашли все. Лишь Денискин замешкался в коридоре, но не потому, что самый дисциплинированный, просто снимал грязные ботинки. Неловко было в них топтаться, к тому же спешить пока незачем: запахов, которые обязательно сопровождают вскрытие помещения с трупом, не ощущалось. Напротив, пахло приятно, какими-то духами и лишь едва – табаком.

И вообще, пока все было чисто и уютно. Приходило на ум старомодное, но очень подходящее слово «гнездо». Даже стены были нарядные, вроде бы красный кирпич, а надавишь пальцем (Денискин проверил) – сплошная мягкость. И полумрак, несмотря на то что день. Заверин кликнул:

– Денис… тьфу, Андрей, ты там?

Сержант вошел в комнату:

– Здесь я.

Оказалось, что бормотал и хохотал в квартире телевизор, большой «Грюндиг». Участковый обратной стороной ладони потрогал корпус, кожух, прикрывающий тыл чудо-техники. Альберт восхищался:

– Во техника, а? Сколько ж он работал?

– Сутки напролет, – вставила Евгения-Жанна.

– Не час и не два точно, – подтвердил Заверин, – и хоть бы хны.

– Надо же, пульт, – восхитился Альберт и потянулся к черной продолговатой штуке, лежащей тут же, у экрана, однако Заверин запретил:

– Я сказал: не трогать ничего.

– Так он в пакете.

– Не трогать!

Соседка все оглядывалась, видно, что завистливо, что так и тянет пощупать, поразнюхать, острый нос по всем углам посовать, но при власти было неловко, она и крепилась. Наталья Кузьминична просто озиралась, чуть слышно причитая:

– Батюшки, что же это? Это ж откуда такое все? Неужто и библиотекари тут столько получают?!

Престарелая Жанна открыла было красную пасть, но Заверин кашлянул, да так выразительно, что ею ни звука не было издано. Андрюха, остановившись на пороге комнаты, тоже любопытствовал.

Большая комната, метров двадцать. И тут шикарный ковер, ноги утопают, как в зыбучих песках, так и тянуло стащить носки, босыми настрадавшимися ногами пройти и рухнуть – ну вот на этот царь-диван.

Невиданная мебель.

Если его разложить да лечь, то вставать будет неохота до самой смерти. Кожаный, приземистый, он, как мягкая неприступная крепость, отгораживал высоченными спинками райский угол. А посреди него, как сказочное озеро, сиял овальный стол под толстым стеклом.

Стенка тоже была, зеркальный шкаф темного дерева, битком набитый добром. Помимо «Грюндига», тут имел место еще японский магнитофон с радио, на две кассеты, куча разнообразных книг и полным-полно чудес фарфорового производства – чашек, тарелок и прочего добра, расписанного грудастыми тетками и дядьками в панталонах на толстых ляжках. Над всем этим как бы парила люстра, огромная, но легкая, воздушная, вся в удивительных висюльках.

Много всякого добра и на золотистых стенах: какие-то портреты в старомодных рамах, нарисованные, и среди них Андрюха не сразу разглядел одно фото. Черно-белое, красиво снятое, точно лицо выступало из тьмы: распущенные темные волосы волнами, на белом лице – черные глаза раковинами, длинная голая шея, в руках роза. Прямо дама пик, как на картах. Только нос толстоват, выражение на лице грустное, между бровей, изогнутых луком, легла глубокая морщина, как прочерченная иглой.

«Это, должно быть, и есть Маргарита», – Андрюха покосился на Наталью Кузьминичну. И подумал о том, что родные сестры часто бывают не похожи.

Девчонка все держала руки на весу, чтобы ни за что не схватиться, и хлопала глазами. Участковый умудрялся одновременно осматривать помещение и втолковывать ей что-то самым успокаивающим образом. Соседи переминались с ноги на ногу. Наконец Альберт спросил, нельзя ли им уже идти, или еще какая-то надобность в них имеется.

– Сейчас все пойдем, – пообещал Заверин, – полсекунды.

И снова пошел рыскать, влез в санузел, покрутился на кухне. Денискин, решив не мешаться, снова вышел в коридор, рассматривая, как тут по уму все сделано. Вот, скажем, по всей небольшой стене от пола до потолка был устроен шкаф, скрывающий все, что обычно валяется под ногами в прихожих. Все аккуратно скрыто за дверьми, лишь одна ниша задернута бамбуковыми занавесками, нарезанными висюльками точно из удочек. Андрюха, бережно раздвинув шуршащую преграду, увидел в этом тайничке не меха-соболя или что там еще может позволить себе библиотекарь за зарплату, а обычные несколько мешков. Потыкав пальцем, Денискин установил, что тут гречка, соль и, пожалуй, горох. И еще один мешок, точнее, пакет, пакетище, литров на семьдесят, полиэтиленовый, до краев набитый отборной воблой. Еще был небольшой посылочный ящик, обернутый бечевкой, со сломанными сургучными нашлепками. Сдвинув фанерку, прикрывающую его сверху, Андрюха увидел какие-то крупные орехи в коричневой и морщинистой скорлупе.

Возникало уважение к хозяйке – женщина и красивая, и запасливая, и предусмотрительная. Богатство богатством, а припасы нужны.

Заверин, подойдя, спросил:

– Что интересного?

– Да так, – Андрюха посторонился, участковый, выловив из пакета одну воблу, задумчиво погнул ей голову туда-сюда, постучал о ладонь и не без сожаления положил обратно. Наталья Кузьминична, увидев ящик из-под посылки, обрадовалась ему, как родному:

– Смотрите, вот! Это моя посылка, я ей отправляла, как раз на старую квартиру. Вот и адрес: Большая Грузинская, видите?

– Видим, видим, – упокоил Денискин, – вот и зря беспокоитесь, сестра ваш подарок с собой перевезла, значит…

Что это значит, он затруднился сообразить, на помощь пришел Заверин:

– …Значит, обид на вас не имела.

– Какие обиды?! Мы в жизни не ссорились!

Тут из комнаты подала голос Евгения-Жанна. На глазах у Заверина она дисциплинированно ничего не трогала, а когда он скрылся, наверняка ощупала все, что вызывало восторг. И диван тоже, поскольку восхитилась им просто до визга, все ходила вокруг него, как коза на привязи, потом и вовсе бухнулась перед ним на коленки и зачем-то заглядывала под диван.

Альберт, присев рядом, спросил:

– Что там?

– А вон.

И Альберт полез было шарить, но Заверин тотчас очутился рядом, первым делом упрекнул:

– Просил же ничего не трогать.

И сам полез шарить под диваном, и выудил находку Жанны – крошечную, как на куклу, невиданную туфельку, бордовую, на маленьком остром каблучке, да еще с пушистым помпоном.

Участковый показал ее Наталье:

– Не знакома обувь?

– Откуда ж?

– Надо думать, что и с другими вещами помочь не сможете, – констатировал Заверин, заворачивая туфлю в газету. Потом зачем-то осмотрел ковер и приказал:

– Покидаем помещение, граждане. Товарищи соседи, позвоню от вас.

– Чего от нас? И тут телефон есть, – начала Евгения-Жанна, но участковый уточнил:

– Я не разрешения спрашиваю, а ставлю в известность, – и, смягчая тон, задушевно попросил: – Не обижайтесь, но еще ваша помощь нужна. Девушка в расстроенных чувствах, ей бы посидеть в тишине, успокоиться. Утешить ее надо, а тут мужики одни, чужие. Какие из нас утешители – грех один. Помогите, Жанночка свет-Ивановна.

И самым элегантным образом припал к ручке. Прошли в квартиру соседей, Евгения-Жанна немедленно уволокла Наталью на кухню и принялась отпаивать чаем. Альберт выставил на тумбочку телефон, Заверин принялся накручивать диск. Денискин, откашлявшись, сказал:

– Капитан Яковлев наказал в любом случае звонить в отделение.

– Да-да. Денис… тьфу, пропасть, Андрюха. Свободен. – И посетовал: – Фамилия у тебя, никак не запомнить.

– Уж какую в детдоме записали – с тем и живу.

– Да, тут уже поздно что-то менять. – Тут на том конце провода ответили, Заверин принялся докладывать обстановку. Закончив, вопросительно глянул на Андрюху: – Ты что, еще здесь?

– Да.

– Не спешишь, что ли?

– Нет.

– Тогда пошли покурим.

У подъезда участковый уселся на скамейку, похлопал по доске:

– Располагайся.

Денискин сел. Заверин глядел вопросительно, Андрюха развел руками:

– Не курю.

– Я тоже вот, почти… Бросаю.

Посидели просто так, без курева. Потом Заверин поинтересовался:

– Кто тебе эта, с косой? Наталья, что ли?

– Никто.

– А чего тебя с ней отправили? Некому было?

Андрей вкратце рассказал обо всех происшествиях с утра. Заверин слушал с интересом, на этот раз, очевидно, искренним. И, как только был упомянут карманник Аркадий Иванович, не просто с лету понял, о ком речь, но и от души восхитился:

– Выходит, грамотно выпас, если он тебя не приметил. А черноглазая тебе как бы в премию.

– Выходит, так, – улыбнулся Денискин.

Прозвучал небрежный вопрос:

– Она откуда взялась, не знаешь?

– С Большой Грузинской, – тут сержант начал подозревать, что во время их первой встречи, когда прозвучала вся эта история, участковый еще спал. И потому просто терпеливо повторил рассказ Натальи.

– Вот, точно, она ж рассказывала, – припомнил Заверин. Помолчав, по-прежнему равнодушно спросил: – Что с замком, на твой взгляд? Что можешь сказать?

– Целый, не взломанный, если и открывался-закрывался, то подходящим ключом, который шел именно к нему. Это не подбор, не отмычка.

– Уверен?

– Чтобы быть уверенным, надо экспертизу проводить, – заметил Денискин, – под микроскопом смотреть. На мой невооруженный взгляд – лишних следов нет.

После некоторого перерыва теперь Андрюха решил кое-что выяснить:

– Вы, надо понимать, хозяйку квартиры хорошо знаете.

Заверин поморщился, как от стрельбы в зубе:

– Не выкай, не в школе. – Потом вроде бы ответил, вроде бы нет: – Как же, мой участок. Должен всех знать.

Тут он смолк, поскольку из подъезда высунул выдающийся нос Альберт, имея при себе небольшой красивый термос.

– Не помешаю?

Заверин в своей двусмысленной манере отозвался:

– Чего ж нет?

– Чайку, – решил Альберт, мельком глянул на свои окна, открыл термос и плеснул в крышечку, и был это явно не чай.

Заверин, вздохнув, выпил. Альберт, наливая еще, спросил:

– Молодой человек?

– Молодому человеку нельзя, – объяснил участковый. Глаза у него раскрылись, подобрели, он стал куда больше похож на доброго дядю Степу, а то до того напоминал больше киношного фашиста, вставшего на путь исправления (но не до конца).

Старшие раздавили еще по чашечке. Потом Альберт достал портсигар, предложил Заверину. Глазастый Андрюха заметил: что там лежали вроде бы сигары, но две из них были не коричневые, а серо-голубые, в радужных разводах, точь-в-точь бумажные «пятерки». Участковый, который по своим собственным словам бросал курить, сурово посетовал:

– Эх, не судьба умереть здоровым, – и взял эти две.

Одну он сунул во внутренний карман, другую – в рот, причем она по дороге, как по волшебству, изменила цвет с серо-голубого на традиционный коричневый. Потом Альберт протянул портсигар и Андрюхе, тот отказался.

Старшие закурили. Выпуская дым, как завесу, Альберт вполголоса и как бы в сторону проговорил:

– Олег, грешен во многом. Но с ней ничего, никогда. То есть абсолютно.

Заверин, ничего не уточняя, не спрашивая, и, главное, не удивляясь, так же тихо ответил:

– Алик, я не тупой, понял, все понял. Ты-то почему так испереживался?

– Так ведь вопросы будут разного рода.

– У кого?

– Ну приедут сейчас, кто там? Следователи, опергруппа.

– С чего ты это взял, дорогой?

– Если с ней что случилось.

– Что с ней могло случиться?

– Мало ли. Теоретически.

Заверин, потянувшись, выставил длиннющие ноги, руки закинул за голову:

– Теоретически можно и с дерьма самогонку гнать, а у нас только факты. Спросят – ответишь. Ты ж случайный человек, здесь даже не прописан, какой с тебя прок?

Альберт покосился в сторону Денискина, тот немедленно принялся считать птичек.

– Вот именно, не прописан, – подтвердил со значением сосед, – ну а спросят: что тут делаю, и давно ли, и не слышал чего?

– Как всегда и скажешь: заскочил тетку навестить.

– А ты подтвердишь?

– Поддакну, само собой, – пообещал участковый, – если ничего лишнего не ляпнешь. Вот если ляпнешь, тут уж извини.

Что услышал холеный Альберт в последних словах – неведомо, но он сник, залебезил и в конце концов попросил:

– Сердца на меня не держи.

– Иди уже, а?

Альберт с термосом скрылся за дверью. «Чай, он всегда к беседе располагает», – решил Андрюха и спросил самым простодушным образом:

– Чего это он?

Заверин пояснил, позевывая:

– А ничего нового, простая московская история. Приехал столицу покорять молодой и красивый, в чемодане, кроме шелковых рубашек и носков, нет ни пса. Только нос и кудри. Но бабки московские стали грамотные – вот Женя который год чувства проверяет, расписываться с ним не спешит. Вот Альбертик и нервничает.

Будь на месте Денискина нормальный сержант-подмосквич, менее опытный и более глупый, то обязательно бы спросил: ну эти личные тайны – это понятно, а вот как участковый допускает, чтобы на его «земле» проживал посторонний непрописанный товарищ? Однако Андрюха, не страдавший слабоумием, помолчал, завязал на память узелок, покивал. Все нужное само в свое время скажется.

Далее случилось довольно забавное происшествие. По проезду между домами пробирался желто-синий «козел», без сирены, но с включенной «люстрой». Переваливаясь, отдуваясь и отфыркиваясь, проследовал мимо двадцать третьего дома.

Заверин, приподняв седалище, махнул рукой, потом, поднявшись, махнул обеими – ему в ответ бибикнули, но «уазик» проехал мимо.

– Это как же понимать? – возмутился участковый. – С ума посходили?!

– Догнать? – деловито спросил Денискин.

– Еще чего, бегать. – Заверин решительно поднялся. – Пошли, звякну еще раз. Устрою там.

– Не надо ничего устраивать, – из-за угла двадцать третьего дома появился капитан Яковлев, в руках пузатый портфель. В точности завуч, поймавший за курением оболтусов-восьмиклассников.

Заверин поделился своим возмущением: