А потом меня убили

Андрей Котомин

А потом меня убили

Ночь не кончалась. Повсюду раздавались какие-то звуки, шорохи…

Колючее одеяло воняло чьим-то потом, и попытки спрятаться под ним, не давали облегчения. Маленькая тусклая лампочка под потолком, которую никогда не выключали, не давала света, и тьма лишь слегка рассеивалась. Было прохладно и очень сыро.

А ночь не уходила. Ночь брала за горло и душила мокрыми, липкими лапами.

Одиночная камера не курорт.

О любви много говорят и пишут. Поэты слагают баллады и саги, поэмы и оды. А прозаики пишут романы и повести, рассказы и эссе.

Я был простым писателем. По крайней мере, я себя таковым считал, и жил в небольшом провинциальном городке. Перебивался статьями в местных газетёнках, пописывал небольшие рассказы, которые иногда печатали в какой-нибудь чужой книге, чтобы добить её до нужного формата. Семьи у меня не было, жилья нормального тоже. Я снимал комнату у старухи, которая занималась уходом за могилками на местном кладбище. Та ещё работёнка. Днём я бродил по городу, выискивая новые впечатления, а ночью писал. Ничего другого я не умел. Конечно, я считал себя писателем, которого незаслуженно не замечают, которого не печатают потому, что завистники строят козни. С этими мыслями я и жил. И всё бы ничего, но случилось у нас в городе событие, вроде и не очень заметное, но сыгравшее в моей жизни переломную роль. Итак, я влюбился. Да не в какую-нибудь барышню моего круга, а в даму из высшего общества. В дочь генерал-губернатора!

Как-то днём, ясным и солнечным, я шёл по улице и глазел в витрины магазинов и парикмахерских, коих в нашем городе была тьма – тьмущая. Цвели каштаны, и день был тёплый. В булочной Семёнова было много народа, наверное, булочки с изюмом свежие продают. В маленькой парикмахерской Либерзона, что на углу Никольской и Старосвятской, не было никого. И я решил подстричь волосы и подровнять усы. Я зашёл, сел в кресло рядом с витриной и стал смотреть в окно. Старый Либерзон начал с усов. Как всегда, он болтал о погоде, ценах на фураж, уголь и на дрова. Я слушал в пол- уха и поддакивал ему, когда мимо окна пробежала девушка. Она очень торопилась. А надо заметить, что даже у нас, в нашем провинциальном городке, девушки, даже если они очень торопятся, никогда не станут бегать!

– Что-то случилось. – С интересом сказал Либерзон. – Как говорила моя мама: «Только бы не погромы».

Сняв салфетку, и промокнув ей свои усы, я вышел на улицу, посмотреть, куда это бежит молодая барышня. Её чудные ножки мелькали под длинной юбкой, раня мою душу. Стройная фигурка даже при беге была грациозна. В голову лезли разные глупости. За девушкой, чуть не сбив меня с ног, бежала дама лет сорока. Её пышные формы колыхались в такт её бега. Одной рукой она старалась придерживать длинную юбку, а другой рукой сжимала маленький ридикюль.

На запястье правой руки болтался лорнет. И тут послышался лай. Точнее свирепый хриплый собачий лай. Выворачивая из-за угла, на меня неслась здоровенная собака, чёрной масти. Прохожие, завидя собаку, спешили забежать в какую-нибудь подворотню или дверь. Я уже не успевал никуда спрятаться и остался стоять на её пути. Не добегая трёх саженей до меня, собака прыгнула. Я машинально поднял руки к лицу. Удар её передних лап был настолько силён, что я повалился на спину продолжая закрывать лицо руками. Наконечник с моей трости соскочил, оголив острый шип, который помогал ходить в гололёд. Ручка трости упёрлась мне подмышку, и собака со всего маха налетела на оголённый шип. Я потерял сознание от удара и страха. А когда пришёл в себя, вокруг было много народа, который шумно обсуждал нападение бешеной твари. Рядом со мной лежала бездыханная собака, пронзённая моей тростью. Я был перемазан её кровью.