Я помню тепло рук твоих

Наташа быстро спустилась по лестнице и вышла из здания. В голове всё перемешалось, всплывали только отдельные фразы: «кто-то в замешательстве выпустил обойму», «секретная информация», «никто правды не скажет». Она почти бежала и остановилась только у дверей своего дома. Прислонившись лбом к стене, в ужасе подумала: «Могут меня выселить из этого дома, и куда я тогда пойду? Я приму решение завтра, всё потом».

Очень кружится голова. Медленно открыв дверь подъезда, постояла немного и потихоньку пошла по лестнице.

Дома никого не было. Она закрыла входную дверь, подошла к кровати и легла. Слёзы струились по щекам, рот пришлось закрыть двумя руками, чтобы вой и страшные гортанные крики, которые рвались из неё наружу, не услышали соседи.

Его больше просто нет, нет совсем. Почему, почему меня всегда бросают самые близкие и дорогие сердцу люди? Без них немыслимо жить, дышать, просыпаться и радоваться жизни. Сначала мама и папа, когда мне было девять лет, а теперь муж – моя половинка, частица меня самой. Тогда, в детстве, если бы не дядя, мамин брат, которому сообщили соседи о смерти родителей, я бы просто не выжила. Папу и маму тоже расстреляли, только в девятнадцатом году, и они – тоже враги народа: слишком хорошо жили. Экспроприировали у нас имущество и заодно, помахав наганом, тоже нажали на курок. Вот, детки, живите новой жизнью в любви и радости. Всё это пронеслось у неё в голове одним мигом. Наташа поджала под себя ноги, обхватила голову руками и тихонько стала раскачиваться, так почему-то было легче.

Господи, страшна злоба людская, зависть, жадность и безбожие. Как жить теперь, где взять силы, Господи? Хотелось кричать, но боль так сдавила грудь, что стало трудно дышать. Наташа встала, поднялась наверх, налила воды из самовара и села на стул возле окна. Сейчас, наверно, придут дети, надо собрать все силы, привести себя в порядок.

Она посмотрела в окно, вдаль, на реку, и воспоминания нахлынули сами собой.

«… Вот она, маленькая, худенькая девочка, стоит возле могилы. На кладбище ужасно грязно: всю ночь шёл дождь. Туфельки облепили комья свежей глины, да так, что ножки с большим трудом отрываются от земли. И так страшно. Как же можно жить без папы и мамы?

К ней тогда подошёл статный, широкоплечий мужчина. Она почувствовала его пристальный взгляд со спины, вся съёжилась и искоса, с большим недоверием посмотрела на него снизу вверх. В его лице она прочла боль и сочувствие, открытый, добрый взгляд располагал к себе. Да и лицо показалось ей знакомым, она не почувствовала опасности, скорее, он вызвал интерес.

– Ты, стало быть, Натка, Лизаветы младшенькая?

Девятилетний ребёнок закачал головой:

– Да, она самая, Наталья Михайловна я.

Мужчина ласково улыбнулся девочке, превозмогая застывшую боль и усталость, погладил натруженной, мозолистой рукой её кучерявую русую голову.

– Ну, тогда давай знакомиться. Я – твой дядя, Николай, твоей мамы родной брат. Царство небесное твоим родителям, Михаилу и Лизавете. Судьбу себе никто не выбирает, Богу виднее, когда кого призвать.

Он перекрестился и незаметно смахнул скупую слезинку с лица.

Наташа вжала голову в плечи и прищурилась.

Николай сразу понял, что происходит в душе маленькой девочки.

– Ты меня, детка, не бойся, я теперь за тебя в ответе. И запомни, в обиду тебя никому не дам. Ты теперь – моя дочка. Было у меня два сына и дочка, стало два сына и две дочки.

Он ласково подмигнул ей, присел на корточки:

– Да ты сейчас упадёшь, не ела сегодня совсем, наверное, да напугана. Иди-ка ко мне на руки, девонька.

Николай бережно поднял её на руки.

– Всё наладится, дитятко, – он поцеловал ребёнка в лобик и прижал покрепче, пытаясь унять её дрожь. – Худенькая ты уж больно, впрочем, мама твоя тоже худенькой всегда была. Любил я твою мамку и оберегал как мог, ну а теперь о тебе позабочусь. Всё проходит, милая, и это потихоньку зарубцуется.

Человека доброго, сильного, с широкой душой дети чувствуют сразу, поэтому Наташе тогда стало спокойно, и она потихоньку стала согреваться. Ей очень захотелось спать, но спать нельзя – а вдруг и этот Николай исчезнет? Она посматривала на дядю и покрепче ухватилась за его воротник, а про себя подумала: «А глаза у него синие, как у мамы, может, и вправду её брат, может, и вправду в обиду не даст!»

Страх и ужас, боль и неизвестность – всё перемешалось в детском сознании, всё произошедшее за последние три дня полностью её измучило, навсегда поселив в душе страх и недоверие к людям.

Николай бережно нёс измученную девочку, тихонько гладил её по голове и что-то всё говорил, говорил. Наконец накопившаяся усталость взяла своё, и она крепко уснула…»

Тогда мне было девять лет, сейчас – двадцать восемь. И меня на руки никто не возьмёт, я – жена врага народа, и у самой на руках двое деток.

«Нет тебя на свете больше, Тадеуш мой. Нет совсем, ты больше не откроешь дверь и не войдёшь. «С честного человека шкуру не снимут», – крутилось у неё в голове. – Ещё как сняли и не поморщились, сволочи! Даже похоронить мне тебя не дали, и на могилку прийти нельзя, её просто нет, прикопали, наверно, где попало. Как мне жить без тебя, как дышать, ходить? Господи, не дай мне озлобиться на всех людей! Господи, покажи правильный путь! Господи, помоги мне справиться, ведь я не одна, у меня дочки! Удержи, спаси от ненависти и безумия! Дай силы, Господи, дай силы, Господи!»

С грохотом нараспашку открылась входная дверь. Раздался Надеждин голос:

– Валечка, придержи дверь, видишь, коляску надо ввести. Наташ, Наташ, ты дома? Диночку пора кормить. Валечка, молоко не опрокинь, его срочно надо вскипятить. Давай, давай, красотка, туфельки побыстрее снимай. Наташ, ты что молчишь? Господи, а бледная стала какая! На том свете побывала, что ли? Ну, говори, говори, что стряслось-то?

Голос Надежды вернул её в действительность. Наташа подошла к коляске, взяла Диночку, которая уже была готова расплакаться.

– Проходите, проходите, сейчас Диночку покормлю и всё расскажу.

– Ну, давай, давай корми. На улице такая красота, уходить не хотелось, погодка держится, ну просто прелесть. По дороге мы молочка купили, сейчас вскипятим. Мне кажется, у тебя молока не очень много. Как бы Диночку голодной не оставить. Ну, идите, идите, кушайте. Валечка, ну а мы кипятить молоко. Да, супчик сейчас разогреем, покушаем. Да, надо проследить, чтобы мама твоя покушала тоже, а то худющая какая стала. Второй день ничего не ест. Твой папа из командировки вернётся, поругает нас, что за мамкой не проследили. Горе мне с вами, да и только.

– Тётя Надя, тётя Надя, а цветочки в вазу поставим, смотри, какие красивые!

– Поставим, поставим, моя лапушка. Всё сейчас переделаем, ничего не забудем.

Надежда нежно погладила ребёнка по голове и чмокнула в макушку:

– Шустрик мой кареглазый, ручки надо помыть.

Наташа кормила Диночку. Молока, наверное, маловато, права Надежда, нужно уже подкармливать. Можно гречневый отвар на разбавленном молоке попробовать, да и овощные супчики тоже, хоть по нескольку ложечек.

Надо поговорить с Надеждой, больше платить ей я не смогу – это раз. Наше общение ей может навредить, и сильно навредить – это два. А как я буду жить без её помощи? На этот вопрос ответа просто нет. Да и вообще, как теперь жить? Может, к дяде и братьям вернуться? И навредить самым близким и дорогим людям? Ну уж нет. Выживать придётся как-то самой.

Диночка уснула, Наташа положила доченьку в кроватку, осторожно прикрыла дверь спальни и прошла на кухню. Надежда разливала супчик по тарелкам. Полевые цветы стояли в очень красивой фарфоровой вазе в центре стола. Валечка сидела на стуле, голову положила на стол и, прищуривая то один глаз, то другой, раскрасневшаяся как спелый фрукт и довольная любовалась на свои цветы.

– Мама, мама смотри, мы для цветочков вон какую замечательную вазочку нашли. Славно так смотрится, правда, мамочка?

– Валечка сядь прямо, пожалуйста, и ты, Наташ, давай уже кушать, я тебе налила.

Наташа села за стол.

– Наденька, я что-то есть не хочу.

– Я твои отговорки больше слушать не буду. Диночка – очень нежный ребёнок, ей материнское молочко просто необходимо. Поэтому бери ложку и наворачивай, потом молока выпьешь. Грудное молоко из ничего не образуется, это всем понятно, кроме тебя.

Надежда взяла ложку, зачерпнула суп и поднесла Наташе ко рту:

– Я не отстану, ты знаешь, ротик открывай, вот так.

Наташе пришлось проглотить, хотя есть совсем было невмоготу.

– Я сама, позволь, я сама ради Диночки поем немного.

– Вот и хорошо, ладно.

– Валечка, и ты кушай, супчик приостыл уже.

Валечке несколько раз повторять не пришлось. Девочка, коренастая, смышлёная, с большими карими глазами, напоминала гриб боровик. Ладненькая, в меру плотненькая, улыбчивая, она совсем не была похожа на свою маму. Наташа обладала необычной утончённой красотой, которая притягивала взгляды людей. Хрупкая, точёная фигурка, но в то же время очень ладненькая и округлённая, с изящными ножками. Она всегда была открыта и доброжелательна. Голубые глаза, обрамлённые длинными пушистыми ресницами, отличались редкостной яркостью и чистотой, их необычная синева просто привораживала. Аккуратный носик подчёркивал её миловидность, нижняя губа была чуть больше верхней. Густые тёмно-русые волосы всегда были красиво уложены, строго и со вкусом. Кожа у неё была светлая, гладкая, а главное, от Наташи исходила особая энергия, она как будто дарила нежность. Пожалуй, Валечка отдалённо чем-то напоминала отца. Тадеуш говорил, что дочка похожа на его сестру, но это сходство было едва уловимым, потому что Тадеуш был высоким, худощавым, и глаза были у него зелёные.

Аппетит у ребёнка был отменный. Она ловко управлялась с ложкой. Надежде всегда доставлял радость этот ребёнок. Вот на земле стоит человечек, всеми двумя ножками стоит, уверенно и прочно. И всё ладно получается, за что ни возьмётся. А Диночка, она вся в маму, хоть ребёнку всего четыре месяца, можно точно сказать, что она будет редкой красавицей, только больно хрупкая, просто эфирный ребёнок, всегда нуждающийся в защите.

Так думала Надежда, которая очень любила этих детей, они вошли в её душу. Своих деток у неё не было, Бог не дал. Так уж сложилась жизнь. Она помогала по дому и с детьми уже три года и стала почти родной. Наташа с ней не спорила, знала, всё, что делает Надя, делает от души и хочет как лучше. Была ей благодарна, старалась подарить что-нибудь красивое: то платьице, то шарфик. Тадеуша Яковлевича Надежда уважала безмерно, считала его очень порядочным и надёжным человеком, а также самым примерным мужем. Да и он относился к ней с почтением. Простая, открытая женщина любила его детей и заботилась о его жене. Что ещё надо? На неё всегда можно было положиться. Супруги с лёгким сердцем оставляли детей на Надежду. С няней им очень повезло, она любила их детей как своих. Побыть вдвоём, пойти в кино или просто поиграть в волейбол, сходить в гости или посетить премьеру в театре – всё это им удавалось благодаря Надежде. На кого-то другого Наташа вряд ли бы оставила своих детей. А с Надеждой им удавалось не пропустить ни одной премьеры в театре, тем более ложа для администрации города всегда была в их распоряжении. Наташа просто светилась от счастья, когда они с мужем вдвоём поднимались по лестнице в свою ложу в театре. Целых два часа она проводила с любимым вдвоём во время просмотра интересного спектакля. Что может быть лучше? Именно в театре она познакомилась с Ноной. При первой же встрече они сразу прониклись друг к другу. Тадеуш как-то рассказал жене, что Нона после их знакомства сказала:

– Вам, Тадеуш Яковлевич, очень повезло с женой, редко встретишь такого приятного человека, и при этом умница, да и красавица редкая.

Ему, конечно, было приятно, но комплименты такого рода он обычно принимал настороженно. И всегда старался оградить свою жену от сомнительных приятельских отношений, тем более с людьми, связанными с его работой. Но в этом случае Наташа его не послушала, ей нравилось это общение. И, хотя женщины были разного возраста, заняты абсолютно разными делами, им было очень комфортно друг с другом. Случайно встречаясь, они охотно вступали в оживлённую беседу, которая могла продолжаться довольно долго, и это общение приносило обеим радость. Они тянулись друг к другу инстинктивно. Рано потерявшая родителей Наташа нуждалась во взрослой умной подруге. А Нона смотрела на Наташу как на свою возможную дочку. У неё не было детей, не могло быть, хотя она об этом очень долго мечтала, как любая женщина. Со временем она научилась жить одной работой, запрятав свои мечты очень глубоко. Но, когда она смотрела на Наташу, зачерствевшее сердце ненадолго оттаивало. Ей нравилась эта голубоглазая девочка с чистым, искренним сердцем. Нона научилась видеть людей насквозь и давно уже не ошибалась. Она могла себе позволить расслабиться, общаясь с ними, и ни о чём не думать, а это уже немало.

Ну, а у Надежды с Валечкой были свои, особые секреты и сокровенные тайны, в которые они никого не посвящали. Уж больно любили они петь и разучивать народные песни. Каких песен только не поведала Надежда девочке, а Валечка их очень быстро запоминала и старалась исполнить, подражая во всём своей наставнице. Обладая хорошим слухом и голосом, девочка просто всё схватывала на лету. Конечно, Надежда не имела никакого музыкального образования, научилась петь у своей матери, но Валентину она старалась обучить по всем правилам и подходила к этому со всей строгостью и важностью. А Валечка прекрасно знала, как задобрить своего педагога. Стоило ей сложить перед собой ручки и ласково, прищурив глазки, произнести: «Пожалуйста, пожалуйста», как Надина строгость улетучивалась, она соглашалась с девочкой во всём. Со стороны трудно было понять, кто кем управляет. Больно нравилась ей девочка, да своих детей нет, а тут такой глазастик славный да ласковый. И самой ей нравилось петь и учить петь ребёнка. Ну, а Валечка была просто в восторге от их занятий. Свою Наденьку она всегда ждала с нетерпением. К разучиванию новой песни Валентина подходила с большой ответственностью, вызывая у своего педагога нескрываемое одобрение. Особенно ей нравилась песня «А в поле верба», которая перекликалась с историей любви родителей. Как-то мама рассказала ей, как папа просил её руки, это было почти как в этой песне. Ботиночки, которые подарил ей тогда папа, мама хранит до сих пор и относится к ним по-особенному. Валечка это понять не могла: зачем хранить старую обувь, когда есть новая? Взрослые – странные. Но мамин рассказ и песенка ей нравились.

Валечка с удовольствием рассказывала всё Надежде.

– Тётя Надя, тётя Надя, представляешь, когда родители были не женаты, у мамы совсем сносились ботиночки, порвались шнурки, а они с папой хотели в кино пойти. Папа, конечно, как мог подлатал ботинки, чтобы они смогли выйти из дома. А на следующий день принёс новенькие, очень-очень красивые. И сделал маме предложение, ну, замуж позвал, значит. Почти как в песне, помнишь: «Я возьму парчу, ножки оберну, как доедем мы до дома – ботики куплю». Ну, мама с папой и поженились, правда здорово?

Неудивительно, что эта песенка стала семейной. Вале очень нравилось её исполнять, а все с удовольствием слушали.

Сейчас Наташе было не до песен, под бдительным взглядом Надежды ей пришлось пропихнуть несколько ложек супа и ещё запить молоком. Нужно поговорить с Надеждой, как ей всё рассказать, скрывать больше нельзя. Она тяжело вздохнула, Надежда поняла настрой своей хозяйки.

– Валечка, ты ступай в свою комнату, отдохни, нам с мамой поговорить нужно.

Надежда стала собирать посуду, потом села напротив Наташи.

– Ну, говори уже, что стряслось-то, вся ведь не своя.

Наташа обречённо посмотрела на Надежду, тяжело вздохнула и произнесла:

– Я, я сразу не сказала, понимаешь, Наденька.

Она подняла руки к вискам, потом судорожно стала мять в руках салфетку.

– Тадеуш не в командировке, его, как Якова… забрали по обвинению, и его уже просто нет.

– Как нет? Ты что несёшь-то?

Набрав побольше воздуха, она выпалила дрожащим голосом:

– Надя, его убили. Кто-то нажал на курок револьвера, всё очень просто, так и с родителями было. Был человек, и нет человека. Ну, а я тетерь – жена врага народа.

Судорожно глотая слёзы и горько ухмыляясь, она продолжала:

– Моё положение сейчас крайне неустойчиво, со мной может произойти всё что угодно. С женой врага народа церемониться не будут. Тебе не стоит общаться с нами, мы тебе можем навредить.

Наташа обхватила голову руками, зарыдала.

– Господи, лучше и мне пулю в висок, так было бы легче, вместе прикопали бы, так и хорошо. А теперь как, я не знаю. Надя, как жить? А главное, за что? Добрее, умнее я и не знала никого. Он никогда не позволял себе человека в неловкое положение поставить, а уж обидеть или унизить, об этом и говорить нечего, воспитан так. Тадеуш – враг народа, глупость несусветная. Кому враг? Наверно, тому, кто хотел сесть на его место или что-то в этом роде. Кому-то нужно набить себе карманы, побольше урвать и всех затоптать, чтобы не отчитываться. Уверена, его арест напрямую связан с переносом столицы в Могилёв. Уж слишком много возни вокруг этого. Тадеуш сам не свой был уже полгода. И кругом одни враги народа, да ведь и Якова неспроста забрали, под мужа копали. Грех на нём, но о покойниках плохо не говорят, не каждый выдержит такие испытания, что-то он подписал. Его заставили написать, били наверняка, чтобы долго не прожил. Теперь всё равно, мужа уже не вернёшь.

Каждое слово, которое произносила Наташа, давалось ей с большим трудом, но сказать нужно, и она говорила. Когда она закончила, подняла на Надежду глаза и просто застыла в нерешительности.

Надежда обхватила лицо обеими руками. Наполненные слезами глаза стали круглыми от услышанного ужаса. Она тихо стала раскачиваться:

– Господи, какого мужика извели, гады, гады, сволочи! Что же это делается?! Кормильца, защитника нашего, опору нашу! Где ж защиты искать?

Наташа подошла к Надежде и нежно обняла её:

– Тише, тише, Наденька. Соседи не должны ничего знать. Какой защиты? Если я высунусь ещё раз, меня – по этапу, детей – в интернат. Если бы я была одна, я так и поступила бы, всё легче, быстрей загнёшься. Детей жалко, я должна их вырастить, уберечь, может, у них всё будет по-другому. Хотя с таким клеймом будет трудновато.

Наташа присела на край стула, не в силах больше стоять.

– С каким ещё клеймом, ты спятила, я не пойму что-то?

– Да, люди клеймить будут, люди у нас хорошие и не очень, мне сегодня, кажется, так сказали.

Надежда от возмущения вся раскраснелась:

– Я таким людям-то быстро зубки подровняю, за мной не заржавеет, ты знаешь!

– Наденька, да тебе от нас подальше держаться надо, ты хоть это понимаешь?

– Ну, ты скажешь тоже, затряслась вся от испуга, в туалет вприпрыжку побежала. Я вас не брошу, детей в обиду не дам, да без меня вы совсем пропадёте. А вместе всё легче будет, что-то придумаем, мы справимся.

– Наденька, а ведь он с утра приходил попрощаться. Ночь тяжёлая была, я уснуть не могла, мучилась, мысли путались, тяжесть меня какая-то скрутила, ну просто не вздохнуть. А под утро стало легко, тяжесть ушла. Я всё про него думала, а его в это время убивали. Терзалась потому, что умирал он в мучениях страшных, пытали его и били страшно. Он боролся как мог, он хотел жить, не хотел со мной расставаться, с девочками. А умер, душа его отлетела, мученья его закончились, мне легко так стало, спокойно, и я уснула… Вот во сне он и пришёл. Сон был такой, словно явь. Стоит он в проёме входной двери в одном нижнем белом белье, измученный. А глаза, Наденька, такие грустные и изнурённые, в них такая боль застыла, что словами и не передать. И говорит, что за Яковом пришёл и с нами попрощаться. Просил, чтоб осторожными были, предупредить хотел. А потом горсть мелочи из кармана достал и на стол положил, а она покатилась и на пол падает, падает.

– Мелочь – это слёзы, сама знаешь, гадать умеешь.

– Да, Наденька, только слёзы нам и остались.

– Ужас-то какой, за Яковом приходил, вот почему ты побледнела вся, когда я сказала о его смерти.

– Да, Наденька, поэтому. Знаешь, мне не даёт покоя одна мысль. Он так сильно меня любил, что даже после смерти заботился. Представляешь, он сразу пришёл ко мне, чтобы предупредить. Во сне меня к себе близко не подпустил, отстранил рукой и мелочь оставил, чтобы я его оплакала, не застыла в горе.

Посмотрев друг на друга, обе женщины не могли больше произнести ни одного слова, слёзы так и брызнули у них из глаз.

Теперь Надя нежно обняла Наташу, поглаживая по спине и тихо приговаривая:

– Плачь, плачь девочка, станет немного легче. Да тебе прилечь нужно, пойдём, я тебе помогу. Передохни, постарайся расслабиться, а я за детками пригляжу. Вырастим их, куда ж мы денемся.

– Спасибо тебе, Наденька, что б я без тебя делала?

– Пойдём, пойдём в кроватку. Силы тебе восстановить нужно. А боль, милая, с тобой останется. Душевная боль только со временем слабее становится. Унять её заботы да хлопоты помогут, так-то, девочка моя. Ложись, ложись, постарайся уснуть, сон лечит и снимает душевную боль и сердечную усталость.

Надя накрыла Наташу пледом и перекрестила. Потом встала перед иконой, спрятанной от чужого глаза за одеждой в шкафу, и тихо стала молиться:

– Матерь Божья, Царица Небесная! Спаси, сохрани рабу твою Наталью! Дай ей силы справиться с бедой и болью! Сжалься над нами, Покровительница наша! Убереги от бед, болезней и напасти.

Несколько раз перекрестилась, поклонилась, вздохнула и пошла мыть посуду.

* * *

– Мамочка, мамочка, ты второй день в бреду, не встаёшь совсем!

Валя сидела на корточках возле Наташиной кровати и гладила её по голове, с надеждой заглядывая ей в лицо.

– Мамочка, очнись, очнись, родненькая. Нужно встать, тётя Надя сказала, что тебе кушать надо, если не кушать, так совсем худо будет. Диночку тётя Надя из бутылочки кормит, говорит, что молока у тебя нет совсем, а сестрёнку кормить надо.

Наташа приоткрыла глаза, разум стал брать верх над горем. Она с большим трудом приподнялась, спустила ноги с дивана.

– Мамочка, ты совсем, совсем нас напугала, ты выздоравливай скорей, нам плохо без тебя!

Наташа подняла глаза, рядом стояла Надя.

– Давай-ка вставай, умойся, сполоснись, я помогу.

Наденька протянула ей руку, Наташа ухватилась за неё и поднялась. Оказавшись в ванной комнате, она медленно сняла с себя одежду. Долго лила на себя воду, становилось легче. Боль, приросшая к телу, ослабевала.

Потом с трудом расчесала волосы и собрала их в пучок прямо мокрыми. Накинула халат и прошла на кухню. Там её ждали Надя с Валюшкой.

– Сейчас немного поешь, чайку попьёшь, и лучше станет, – приговаривала Надежда.

Девочки сели за стол. Валечка сидела тихо, хотя ей это стоило больших усилий. Ребёнок чувствовал, что случилось что-то страшное, их привычный образ жизни изменится, всё будет по-другому и ей лучше помолчать и слушаться. Ей так хотелось, что бы мама снова стала весёлой, радостной, как это было раньше. Но как её развеселить? Нужно тётю Надю спросить, она всё знает.

Пересилив себя, Наташа поела, понимая, что Надежда не спустит с неё глаз, начнёт кормить с ложки. Попила чая с мятой, как Надежда любила. Обхватила голову двумя руками:

– А Диночка, Диночка где же?

– Всё хорошо, спит. Сначала животик болел после коровьего молока, с непривычки, но голод не тётка. Привыкла, все хорошо. Ты уж, Наташенька, возьми себя в руки, другого выхода ведь нет. А мы сейчас пойдём в гостиную, усядемся поудобнее, а Валечка нам споёт, давно она нас не радовала хорошей песней. И на душе светлее станет.

Так они и сделали. Наташа и Надя уселись на диване, а Валечка села на стул перед ними. Посмотрела на Надю, та ей кивнула, и Валечка запела:

«А в поле верба,Под вербой вода,Там ходила, там гулялаДевка молода…

Наташа улыбнулась сквозь слёзы. Перед глазами стоял Тадеуш. Вспомнилось, как они в первый раз встретились глазами, встретились совершенно случайно. Но отвести глаз они сразу не смогли. Оба стояли как зачарованные и смотрели друг на друга. Тадеуш потом говорил, что просто утонул в её голубых глазах. Просто стоял и любовался необыкновенной девушкой, такой нежной, утончённой. И глаза такие синие, тёплые, что у взрослого мужчины перехватило дыхание. Наташа тоже не могла отвести взгляд от зелёных глаз Тадеуша. Он не был похож ни на одного из её ухажёров. Взрослый, уверенный, но такой добрый, сильный и свой. Наташа всё-таки опустила глаза и стала мысленно себя ругать за недостойное поведение. Это движение ресниц побудило Тадеуша мгновенно действовать. Он очень испугался, что потеряет эту девушку, а терять её он уже точно не собирался:

– Позвольте, я помогу вам, донесу сумку. Пожалуйста, не отказывайте мне. Я просто должен, обязан вам помочь.