Шедевр безумия

Ан Ми

Шедевр безумия

Глава 1 "Ритуал»

Алессандро Висконти с его верной правой рукой – Марчелло Бьянки переступили порог закрытого клуба «Il Vecchio Cancello» Это было заведение, куда пускали только по кольцу с фамильным гербом или по личному приглашению одного из капо. Охрана у входа – два угрюмых громилы с шрамами в виде крестов на скулах даже не попросили пропуск. Увидев Алессандро, они мгновенно расступились, склонив головы в почтительном поклоне, их налитые кровью глаза избегали встретиться с холодным взглядом Висконти. Они прекрасно знали, кто перед ними.

Клуб был выдержан в стиле старых флорентийских дворцов – высокие потолки с лепниной в виде виноградных лоз, стены, обитые темно-бордовым бархатом с вышитыми золотом гербами знатных семейств. Массивные хрустальные люстры бросали приглушенный свет на фрески с изображением нимф и сатиров, чьи полуобнаженные тела словно оживали в танце теней. В воздухе стоял густой коктейль ароматов – дорогой кубинский табак, выдержанный 30-летний коньяк и тяжелые восточные духи от девушек, чьи силуэты мелькали в полумраке. Где-то вдалеке играл пианист, но музыку заглушали хриплый смех, шепот сделок и звон бокалов.

Алессандро сразу заметил менеджера – тощего сицилийца Альфонсо в костюме , который явно был на размер меньше. Тот яростно жестикулировал, объясняя что-то новенькой девушке – хрупкой блондинке с глазами испуганной лани. Она судорожно сжимала поднос с шампанским, ее пальцы белели от напряжения.

– Фаббри. Он здесь?– голос Алессандро прозвучал как удар хлыста.

Менеджер резко обернулся, и его лицо исказилось. В глазах мелькнул настоящий ужас – он знал, что Алессандро не просто важная персона, а наследник Дона Висконти, чей гнев мог стоить жизни. Его тонкие губы задрожали, а пальцы начали нервно тереть лацканы пиджака.

– Синьор Висконти! Честь для нашего заведения…– он залебезил, сгибаясь в поклоне. – Да, да, Лоренцо Фаббри в VIP-зале… Пришел развлечься… Может, вам что-то нужно? Виски? Девушек?

Алессандро лишь усмехнулся. Развлечься. Как будто этот выскочка мог позволить себе развлечения на его территории.

Дверь в VIP-комнату была из векового дуба, с бронзовой табличкой – «Только для господ». Но какими «господами» были эти шавки?

Когда Алессандро вошел, его взгляд сразу нашел Лоренцо Фаббри— того самого мелкого капо из клана «Россо», чей отец когда-то лизал сапоги настоящим Донам. Лоренцо развалился на диване из кожи аллигатора, его поза кричала о наглой самоуверенности – одна рука была закинута за спинку, другая медленно гладила бедро полуголой брюнетки. Две девушки обвисли вокруг него, как змеи: одна целовала его шею, оставляя следы помады, другая шептала что-то на ухо, но он даже не слушал – его глаза уже были прикованы к Алессандро. Взгляд Лоренцо говорил: «Я здесь король»

– А, Висконти!– Лоренцо широко ухмыльнулся, выпуская дым сигары. Присоединишься? Или слишком горд для нашего скромного общества?

Он лениво приподнялся, смахнул девушек жестом, словно прогоняя назойливых мух.

– Пошли вон.

Девушки бросились к выходу, их босые ноги скользили по мраморному полу.

Алессандро не двигался. Его черная рубашка , сшитая на заказ в Милане, идеально облегала плечи. Каждый мускул был напряжен, как струна. Руки, спрятанные в карманах, сжимали рукоять ножа. Этот клинок был старше самого Алессандро на три столетия. «Убийца»– так называли его в кругах коллекционеров. Рукоять, вырезанная из бивня африканского слона, украшена витиеватой резьбой : переплетающиеся змеи, символ молчания, и герб Висконти – скрещенные кинжалы над пылающим сердцем. Говорили, что этим ножом в XVI веке Джузеппе Висконти заколол кардинала-предателя, посмевшего встать на сторону Борджиа. Отец вручил его Алессандро в день его первого убийства со словами: «Пусть он пьёт только вражескую кровь»

– Почему твои люди работают на моей территории?– его голос был тихим, но каждый звук резал воздух, как бритва. – Это всегда были земли Висконти. Все это знают.

Пауза.

– Или ты метишь куда выше?

Последние слова он произнес с ледяной насмешкой, нарочито подчеркивая пропасть между ними. Лоренцо – сын мелкого Дона, чей клан держался лишь на старых долгах и подачках. Алессандро – наследник «Nostra Ombra» – самого могущественного семейства Флоренции.

Лоренцо встал. Медленно, с нарочитой небрежностью, но пальцы его слегка дрожали, выдавая нервозность.

– Я намерен показать потенциал нашей фамилии— он прошипел, как гадюка. И скоро вся Флоренция будет знать имя Фаббри. У меня есть кое-что… что может в мгновение уничтожить тебя, Висконти.

Алессандро не ответил. Он просто смотрел– без эмоций, только расчет.

– Ты хорошо подумал?– его голос был тише шепота, но в нем звенела сталь.

Лоренцо усмехнулся. Его губы искривились в кривой ухмылке, глаза блестели от наглости. Он наклонился вперед, будто делился грязным секретом:

– Ты не посмеешь тронуть меня. От меня зависит весь твой бизнес или хорошая его часть. Он нагло подмигнул. Давай по-хорошему: отдашь мне квартал, который

мне нужен, и я сделаю тебе скидку.

Алессандро медленно обошел его, наливая виски из хрустального графина с тонкой гравировкой. Капли янтарной жидкости плавно стекали по стенкам бокала, издавая тихий переливающийся звук. Он сделал небольшой глоток, ощущая, как обжигающий напиток растекается по горлу, затем аккуратно поставил бокал на полированную столешницу, оставив влажное кольцо на темном дереве.

Лоренцо воспользовался моментом. Его рука резко рванулась к внутреннему карману пиджака, пальцы обхватили рукоять пистолета с привычной уверенностью. Выстрел прозвучал внезапно, гулко отозвавшись в замкнутом пространстве комнаты.

Алессандро успел увернуться, пуля прошла около плеча, едва задев кожу. Кровь медленно проступила на черной ткани, но Алессандро даже не поморщился, будто не ощутил боли. Его лицо оставалось абсолютно спокойным, лишь в глазах вспыхнула холодная ярость.

Лоренцо уже тянулся для второго выстрела, его палец сжимал курок, но Алессандро действовал быстрее. Его рука молниеносно скользнула в карман, и через мгновение древний нож с рукоятью из слоновой кости уже летел по воздуху. Лезвие с легкостью вонзилось точно в середину шеи, перерезая важные артерии.

Лоренцо осел на колени, его руки судорожно потянулись к ране, пытаясь остановить хлещущую кровь. Он хрипел, пузыри алой жидкости вырывались из его рта, смешиваясь с прерывистыми попытками говорить. «Ты не можешь» Его глаза затягивало мутной пеленой, но сознание еще цеплялось за жизнь.

Алессандро присел рядом на деревянный ящик с выгравированными инициалами винодельни. "Ох, как ты ошибаешься," – произнес он почти с сожалением, наклоняясь ближе к умирающему.

Он крепко вцепился в волосы Лоренцо, резко запрокинув его голову назад, заставляя смотреть в свои глаза. "Смотри на меня. Хочу видеть, как из тебя уходит жизнь," – его голос звучал мягко, почти ласково, но в словах не было ни капли сострадания.

Кровь продолжала растекаться по полу, образуя липкую, медленно расширяющуюся лужу, в которой отражался тусклый свет ламп. "А пока ты не сдох, запомни: не стоило этого делать. Я и только я буду Доном после отца," – продолжил Алессандро, его пальцы все еще сжимали волосы Лоренцо.

Алессандро медленно перевел взгляд на Марчелло, который все еще стоял в боевой стойке, его пистолет был направлен на Лоренцо. Пальцы Марчелло крепко сжимали рукоять оружия, суставы побелели от напряжения. В его обычно невозмутимых глазах читалось легкое удивление – он не ожидал, что все решится так стремительно, что Лоренцо осмелится на выстрел, а Алессандро ответит с такой жестокой эффективностью.

"Что полагается сделать, чтобы его отец сразу понял, за что погиб этот ублюдок?" – спросил Алессандро, его голос звучал спокойно, почти деловито, будто он обсуждал обычную хозяйственную проблему. Но в глубине глаз тлел холодный огонь – он уже знал ответ, но хотел услышать его от своего верного солдата.

Марчелло не сразу ответил. Он на мгновение опустил глаза к телу Лоренцо, где кровь продолжала медленно растекаться по дорогому паркету, образуя причудливые узоры. Затем поднял взгляд и, не меняя выражения лица, протянул Алессандро свой пистолет.

"Отмёрта, босс. Он слишком много говорил," – произнес Марчелло, и в его голосе не дрогнуло ни единой ноты.

"Значит, надо убрать язык," – кивнул Алессандро, принимая оружие. Его пальцы обхватили рукоять с привычной уверенностью, большой палец автоматически снял предохранитель. Он резко наклонился, левой рукой разжал окровавленные зубы Лоренцо, а правой вставил дуло пистолета глубоко в рот, до самого основания языка. Металл с глухим стуком ударился о зубы. Тело Лоренцо дернулось в последней судороге, затем окончательно обмякло, став просто куском мяса. Запах пороха смешался с медным запахом крови, заполнив пространство комнаты.

"А теперь мне нужен трофей," – произнес Алессандро, вытаскивая нож из шеи Лоренцо с мокрым звуком. Он без колебаний вонзил лезвие в запястье, одним точным движением отделив безымянный палец с фамильным перстнем. Струя крови брызнула на его руку, но он лишь хладнокровно завернул отрезанный палец в шелковый платок и убрал в карман.

Алессандро добрался до дома уже за полночь, тяжело захлопнув за собой массивную дубовую дверь с бронзовой инкрустацией. День выдался длинным – завтра предстояло объяснять отцу ситуацию с Лоренцо, а сейчас нужно было прийти в себя. Он медленно расстегнул окровавленную рубашку, слыша, как ткань с хрустом отлипает от засохшей крови, и бросил ее на мраморный пол прихожей.

В зеркале венецианского стекла отразился его спортивный торс, покрытый сетью шрамов – белых тонких линий на смуглой коже. Каждый шрам был историей, уроком, напоминанием. Свежая рана на плече все еще сочилась кровью – неглубокая царапина, но достаточно болезненная. Он подошел к хрустальной стойке с виски, взял бутылку "Macallan" 25-летней выдержки и вылил обжигающую жидкость прямо на рану. Алкоголь пенился в ране, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

Он медленно прошел в Белый зал, и каждый его шаг по мраморному полу отдавался глухим эхом в полной тишине этого таинственного помещения. Это была святая святых его дома – место, куда не ступала нога посторонних уже много лет. Сам дом, стоявший в самом сердце Ольтрарно, скрытый за пятиметровыми каменными стенами , но Белый зал был чем-то большим – не просто жилищем, а тщательно оберегаемым убежищем, куда он приходил только когда требовалось восстановить душевное равновесие.

Небольшая белая комната встретила его почти ледяной пустотой, нарушаемой лишь мягким гулом системы вентиляции. Он лично оборудовал это пространство с почти научной точностью. Специальная система климат-контроля, спрятанная за фальш-стенами, поддерживала идеальные для хранения холстов условия: 18 градусов тепла и 55% влажности.

В центре комнаты, на полированном черном полу из вулканического камня, стояли несколько специальных мольбертов, расставленных по строгому кругу с математической точностью. Каждый мольберт был оснащен индивидуальной системой подсветки с регулируемой температурой света.

Но главное – это сами картины. Напротив входа, располагалась "Юдифь и Олоферн" Караваджо. Каждая складка на белых простынях, каждая капля алой жидкости была прописана с пугающей достоверностью.

Справа, стоял "Святой Себастьян" Боттчелли. Худой юноша, пронзенный стрелами, смотрел в небо с выражением, балансирующим между экстазом и мукой. Золоченые стрелы казались вбитыми прямо в холст, создавая жутковатый эффект трехмерности.

Но последней жемчужиной коллекции, занимавшей почетное место была небольшая работа Рене Магритта "Любовники". Два силуэта с головами, плотно обернутыми белой тканью, застыли в вечном поцелуе. Ткань на картине была написана с такой точностью, что в определенном свете казалось, будто она шевелится от дыхания изображенных людей.

Алессандро подошел к "Любовникам" ближе, его пальцы непроизвольно сжались. В этом образе было что-то одновременно пугающее и притягательное. Он подошел к ней вплотную, и волна накрыла его с новой силой. В висках застучало, в глазах потемнело – это был тот самый синдром Стендаля, знакомый до мурашек. Он узнавал эти симптомы сразу: легкое головокружение, учащенное сердцебиение, странное ощущение, будто земля уходит из-под ног.

Впервые это случилось десять лет назад в галерее Уффици. Он помнил каждый момент с пугающей четкостью, будто это было вчера . Восемнадцатилетний мальчишка, только что выполнивший первый "заказ" отца, еще не научившийся делать это чисто и профессионально. Его сердце бешено колотилось, ладони дрожали, а под ногтями засохли темные корочки крови, которую он тщательно оттирал влажными салфетками, оставляя на них ржавые разводы.

Он и сам не понимал, что привело его тогда в музей – может, подсознательное желание успокоиться, может, потребность убежать от только что совершенного. И тогда его взгляд упал на Неё – "Рождение Венеры" Боттичелли.

Он застыл на месте, будто вкопанный, ощущая, как сердце бешено колотится в груди, словно маленькая птица, бьющаяся о прутья клетки. В висках пульсировала кровь, в ушах стоял непрерывный звон, а в горле пересохло так, что он не мог сглотнуть. Дыхание перехватило – он физически не мог сделать вдох.

Золотистые волосы богини, рассыпавшиеся по плечам, нежное перламутровое свечение ее кожи, этот загадочный, всепонимающий взгляд… В тот миг его охватило осознание – он должен обладать этой красотой. Не просто любоваться, а владеть ею физически, полностью. Его пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя на кровавые полумесяцы. В голове проносились навязчивые образы: вот он срывает картину со стены, чувствуя под пальцами шероховатость холста; вот несет ее, прижимая к груди, в свой палаццо; вот вешает над кроватью, чтобы каждое утро просыпаться под этим взглядом. Чтобы это совершенство принадлежало только ему. Чтобы никто больше не смел даже взглянуть на его Венеру.

Охранники быстро увели его тогда, приняв за сумасшедшего – он не сопротивлялся, все еще находясь во власти видений. Отец жестоко избил его за этот позор, но даже боль от ударов не могла затмить то чувство – жгучую, всепоглощающую потребность обладать красотой, держать ее в руках, чувствовать, что она принадлежит только ему.

Для Алессандро искусство стало наркотиком: картины вызывали головокружение, учащенное сердцебиение, ощущение удушья. В его палаццо во Фьезоле хранились сотни редких шедевров, купленных с единственной целью – обладать ими. Эти сокровища были спрятаны от чужих глаз, как драгоценные пленники. Каждый холст, каждая скульптура становились частью ритуала: после убийства он часами стоял перед ними, переживая катарсис, где боль и восторг сливались воедино. Это была не коллекция – это был приватный музей его безумия, где красота служила одновременно искуплением и проклятием.

Сейчас он стоял перед своим последним приобретением – «Любовниками» Магритта, и знакомое противоречие снова сжимало его грудь, словно невидимые тиски. Глаза, медленно скользили по холсту, впитывая каждый мазок, каждый нюанс: два силуэта в строгих чёрных костюмах с белоснежными воротничками, их лица намертво скрыты под плотной белой тканью, застывшие в вечном, безвоздушном поцелуе. Ткань была написана с такой пугающей реалистичностью, передавая каждую складку и неровность, что казалось – вот-вот зашевелится от их сдавленного дыхания, от их безнадёжной попытки прорваться сквозь этот саван.

Его указательный палец с тонким шрамом у основания медленно повторил контур верхней фигуры в воздухе, сохраняя почтительную дистанцию, не касаясь поверхности, будто боясь осквернить святыню или, что ещё страшнее, обнаружить, что холст холодный и безжизненный под его прикосновением. «Как они дышат под этой тканью?» – пронеслось в голове, и это был не просто вопрос, а навязчивая идея, которая заставляла его собственные лёгкие сжиматься в ответ. Его взгляд, острый и цепкий, зацепился за мельчайшие складки материи – они были неестественно чёткими, глубокими, почти осязаемыми, будто художник писал их с реальных людей, задушенных этой тканью. Верхний край ткани у левого любовника слегка приподнят, образуя зловещую складку, будто тот пытается сорвать её в последнем, отчаянном порыве, но сил уже не осталось.

Его остро эмоциональная реакция на красоту противоречивое чувство – одновременно животный страх и возвышенное восхищение. Картины словно дышали, шептали ему что-то на забытых языках. Он чувствовал, как по спине бегут мурашки, а в горле стоит ком. Это состояние одновременно пугало и восхищало его – он испытывал невероятные эмоции, словно заново открывал в себе способность чувствовать.

В этом состоянии изменённого восприятия он почти верил, что стоит ему достаточно долго, до изнеможения, смотреть на эту красоту – и она смоет с него всю грязь, все грехи, как волна смывает кровь с берега. Подсознательно он скупал всё более редкие, всё более совершенные шедевры, словно пытаясь найти тот единственный, что сможет окончательно очистить его душу. Каждая новая картина, каждый новый экспонат в его коллекции становились своеобразным покаянием – после каждого жестокого убийства он с болезненной одержимостью искал встречи с прекрасным, как будто в этом экстазе от созерцания искусства мог смыть с рук невидимую кровь.

Что каждый купленный шедевр – это не просто трофей, а камень в фундаменте его личного чистилища, кирпичик в стене, отделяющей его от пропасти. Он собирал их с маниакальной тщательностью, выбирая только те, что вызывали в нём тот самый трепет, тот самый священный ужас перед совершенством. Что если собрать достаточно прекрасного, накопить критическую массу возвышенного – оно сможет перевесить, как чаша весов, все то ужасное, что он совершил, все жизни, которые он забрал.

Когда он попытался прийти в себя от переизбытка эмоций, его тело вдруг содрогнулось – тёплая струйка крови потекла из носа, алая капля упала на мраморный пол. Он тяжело дышал, ловя ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Глаза дико метались по комнате, пытаясь зацепиться за что-то реальное. И вдруг – резкий щелчок в сознании, как будто кто-то переключил тумблер. Он пришёл в себя, но теперь перед картиной стоял уже другой человек – холодный, расчётливый, с каменным лицом, на котором не осталось и следа от недавнего экстаза. Только тонкая кровавая дорожка под носом напоминала о том, что произошло. Он механически вытер её тыльной стороной ладони, оставив на коже алый мазок, и медленно повернулся к выходу. Ритуал был завершён.

Глава 2 "Дон Висконти"

Утром он подъехал к вилле отца, и даже после всех этих лет позолоченные ворота с фамильным гербом Висконти по-прежнему открывались с торжественной медлительностью, словно впуская его в другой мир. Машина плавно остановилась на гранитной площадке перед парадным входом, окруженной идеально подстриженными кипарисами. Алессандро вышел и пропитанный ароматами средиземноморских трав воздух напомнил ему детство – то особенное ощущение, когда понимаешь, что твой дом – это крепость, возвышающаяся над всем городом.

Вилла сверкала белоснежным мрамором в лучах утреннего солнца. Высокие венецианские окна с витражами отражали небо, а массивные дубовые двери с бронзовыми львиными головами намертво впились в память – именно здесь, на этих ступенях, отец впервые объяснил ему простую истину: "Висконти не плачут. Висконти берут то, что им принадлежит".

Он вошел в холл, где хрустальная люстра бросала блики на стены, украшенные фресками эпохи Возрождения. Среди фамильных портретов в золоченых рамах висел и ее образ – матери в темном платье, с той самой жемчужной нитью на шее улыбка, которая больше не коснется его кожи.

И вдруг – воспоминание ударило, как нож под ребра.

Он маленький. Сидит у нее на коленях, заливаясь смехом. Жемчужины перекатываются между его пальцами, холодные и гладкие. Он тянет – нить рвется, бусины рассыпаются по полу, звеня, как падающий дождь.*

– Мама, прости!

Но она не сердится. Никогда не сердится. Только смеется, целует его в лоб, прижимает к груди. От нее пахнет лавандой и чем-то теплым – так пахнет дом.

– Ничего, мой мальчик. Это просто вещи. Ты для меня важнее всех жемчужин на свете.

Ее пальцы в его волосах, голос, как колыбельная. Он прижимается щекой к ее плечу, чувствует, как бьется ее сердце.

– Мама, пойдем рисовать!

Она улыбается.

Он бежит по мраморному полу, спотыкается, падает. Колено разбито в кровь, боль острая, жгучая. Слезы тут же заливают глаза.*

– Ма-ма…

Она уже тут, на коленях перед ним, руки дрожат, когда она осматривает ссадину. Губы ее шевелятся в беззвучной молитве.

– Тихо, солнышко, сейчас пройдет…

Она прижимает его к себе, целует в макушку. Ее пальцы вытирают слезы, и он уже готов перестать плакать, но—

– ЧТО ЭТО?!

Голос отца режет воздух, как лезвие. Алессандро вздрагивает, инстинктивно прижимается к матери, но слишком поздно – железная хватка впивается в его плечо, отбрасывает назад. Он ударяется спиной о стену, воздух вырывается из легких.

Перед глазами – отец. Его лицо искажено яростью, жилы на шее набухли, как канаты. Он хватает мать за горло, сжимает так, что ее ногти тут же впиваются в его запястья, оставляя кровавые полосы.

– Ты растишь из него слабака! Тряпку!

Он хватает ее за горло ее глаза расширяются, губы синеют. Она хрипит, пытается говорить, но пальцы отца сжимаются еще сильнее.

– НЕТ! МАМОЧКА!

Алессандро бросается вперед, цепляется за руку отца, но тот, не разжимая хватки, бьет его кулаком в лицо. Мальчик падает, кровь тут же наполняет рот – он прикусил губу. Голова звенит, в глазах темнеет.

Мать хрипит, ее пальцы судорожно бьют по рукам мужа, но он не отпускает. Ее лицо становится багровым, глаза выкатываются, слюна капает на подбородок.

– Посмотри на нее! – отец шипит, наклоняясь к Алессандро. – Это твоя вина! Ты заставляешь ее меняться!

Вдруг – хруст. Мать издает странный, булькающий звук. Отец наконец разжимает пальцы, и она падает на колени, давясь кашлем, изо рта течет слюна с кровью.

Алессандро ползет к ней, но отец хватает его за волосы, заставляя встать.

– Ты – мужчина. Ты – мой наследник. Ты не имеешь права на слезы.

Он срывает с себя ремень. Кожаный, толстый, с массивной пряжкой на конце.

Первый удар обжигает спину, будто раскаленный прут. Алессандро кричит, но отец бьет снова. И снова. Пряжка разрывает кожу, кровь тут же проступает, заливая рубашку.

– Будешь ныть? Будешь слабым? Я выбью это из тебя!

Мать пытается встать, тянется к нему, но отец бьет ее ногой в живот. Она падает, хватаясь за пол, но он наступает на ее пальцы, давит – хруст костей, ее крик.

Алессандро рвет вперед, но отец хватает его за шею, прижимает к стене.

– Смотри! Смотри на нее! Ты хочешь быть таким же жалким?

Мать лежит на боку, держится за живот, изо рта у нее течет кровь. Ее глаза встречаются с его взглядом – в них столько боли, столько ужаса… и любви. Даже сейчас.

– Про…сти…– шепчет она.

Отец бьет его снова. Пряжка попадает по виску – мир взрывается белой болью. Алессандро падает, кровь заливает глаза. Последнее, что он видит перед тем, как сознание гаснет – отцовские туфли, приближающиеся к матери…

Алессандро застыл перед портретом. Он больше не тот мальчик. Но боль никуда не делась. Она жила в нем. И хотя воспоминания давили грузом, теперь он понимал их истинную цену.

Жесткие уроки отца – ремень и унижения, где каждый шрам был экзаменом на право носить их фамилию. Тот самый "холодный взгляд", который когда-то пугал, теперь жил в его собственных глазах – и Алессандро был благодарен за этот дар.

Он прошел по мраморной лестнице, каждый сантиметр этого дворца был частью его закалки. Даже теперь, когда его лоферы звонко стучали по мрамору, он слышал эхо отцовских слов: "Ты не идешь по коридору. Ты утверждаешь свое право здесь ходить."

Кабинет Дона Висконти, главы клана «Nostra Ombra», встретил его густым, почти осязаемым ароматом кубинского табака, смешанным с терпковатым запахом векового красного дерева, пропитавшегося за десятилетия властных решений. Воздух здесь был плотным, словно насыщенным невысказанными угрозами и кровавыми обещаниями, которые висели тяжелее, чем дым от гаванских сигар.