Дочки-матери и другие истории о любви

– Может, его к врачу свозить?! – предложил я.

Ирка недоверчиво на меня посмотрела.

– Какой врач? Тут бабку надо искать, чтобы его отшептала. Вроде, есть такая в Красивке, но Толька ни в какую не соглашается ехать.

День ото дня наши разговоры приобретали все больший философский оттенок. Правда, мировоззренческие установки Ирки, да и Толика, дальше колдовства, порчи и сглаза не уходили. Оба считали, что если бы не давешний сглаз Большухи, сейчас у них все было бы хорошо, и жизнь наладилась бы. Мои робкие призывы – искать причины в себе – отвергались напрочь.

– Раньше же он так не пил, – твердила Ирка. Толик заученно поддакивал, выплескивая в глотку стакан за стаканом.

Через два дня разговоры о черной магии мне порядком наскучили. Тем более, что рано или поздно они заканчивались намеком на то, что на баболином доме тоже может быть порча. Бабка, мол, с Большухой разругалась в свое время. Пришлось поменять тактику и перевести разговор в иное русло. На работе у нас сказали бы: перешли от чернухи к позитиву. И к субботе, когда Ирка позволила себе небольшую передышку в сдерживании питейных порывов мужа и выпила вместе с ним, за компанию, мы и вовсе стали травить анекдоты. Травил, по большому счету, один я, потому что Толик по обыкновению дремал, изредка вскидывая голову, а Ирка анекдотов не знала, кроме совсем древних, так что даже над старыми запиленными шутками она искренне хохотала. У нее оказались на редкость красивые зубы, ровные и плотно, без единой щелочки подогнанные. «Ее бы подкрасить и переодеть, она бы ничего себе вышла, – подумал я, глядя на ее зубы. – В других условиях она могла бы и Ремедиос Прекрасной быть». Я представил Ирку в легком платье, которое колышет ветер, длинные волосы разметались в разные стороны. Она стоит у околицы деревни и улыбается, глядя куда-то за линию горизонта. Прямо хрестоматийный образ романтической девушки.

– Блин, прикольно, – сказала Ирка, просмеявшись. – Что там еще у вас в городе рассказывают?

Ремедиос Прекрасная мгновенно была унесена ветром, и передо мной осталась немолодая уже идиотка, запуганная на излете двадцатого столетия колдунами и ведьмами.

За неделю своего вынужденного заточения в Петровке я понял, почему здесь пьют. Большуха тут явно не причем. Тоска, безысходность и неумение занять себя – вот три слагаемые части деревенского несчастья. Я тоже пробовал пить. Но мне – в силу выработанной годами привычки – нужна после этого хорошая компания, адекватный разговор, на худой конец – танцы. Здесь же ни первого, ни второго, ни третьего. Да и от местного самогона никакой радости. Дурнота одна. После первого стакана хочется найти веревку, перекинуть ее через сук и удавиться. После второго – начинаю искать веревку и дерево. После третьего, слава Богу, ложусь спать. Так что со своим вечерним чаем вместо самогона я, наверняка, казался Ирке с Толиком не вполне здоровым.

– Прикольно, – повторила Ирка. – Ну, рассказывай еще.

Толик приподнял голову, пробормотав что-то невнятное, и тут же уронил ее на стол. Я пожал плечами:

– Вроде все.

– Да-а?! – разочарованно протянула Ирка. – Может, вспомнишь? Я давно так не смеялась.

От самогона она совсем раскраснелась, глаза блестели, и если бы она еще молчала…

– Слава, – Ирка впервые за все время назвала меня по имени. – Вот ты человек образованный, все знаешь. Скажи мне, – она помолчала, раздумывая – говорить или нет. Решившись, она выдохнула: – У меня Толька ничего уже не может… Понимаешь?.. Это порча? Или можно вылечить?

Я покосился на Тольку, безмятежно сопевшего, уткнувшись лицом в стол. Откровение Ирки озадачило меня. На роль духовника я никак не претендовал.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Сейчас многое лечат. Импотенцию тоже.

– Угу, – поджала губы Ирка. – Если порча, вряд ли. У тебя такого не было?

– Да вроде нет, – покраснел я.

– А ты вообще-то симпатичный, – разглядывая столешницу, сказала Ирка и придвинула свой табурет ближе ко мне.

Я смутился совершенно. Пару раз мне признавались в любви, не без этого, но здесь, в деревне, услышать почти признание от полупьяной женщины мне почему-то показалось верхом неприличия. Но Ирка, видимо, так не считала, потому что спокойно расстегнула мне брюки и стала теребить, причем иногда достаточно больно, мой член. Я никогда не был пуританином и лицемером, и если женщина сама просила, всегда шел ей навстречу. Однако нынешняя ситуация была не из привычных. Больше того, ситуация была нелепейшей, да я, честно говоря, испугался: не проснется ли Толик. Она поняла одну из причин моей сдержанности, потому что, наклонившись к уху, прошептала:

– Он теперь долго будет спать. Пойдем.

Она так и повела меня в спальню, держа за член. Абсурд – не выходило из головы. Империя петровских чувств какая-то.

Ирка скинула с себя халат и повалилась на кровать, увлекая за собой и меня. Мне пришлось ей уступить. Наверное, я слишком слабохарактерный, если так легко уступаю под напором чужой воли. У меня от волнения даже ладони вспотели. Какой там секс, я был уверен, что и лечь на нее не смогу. Но надо отдать ей должное: в рамках своего деревенского образования она была мастерицей и все-таки добилась того, чтобы я принял боевую позицию…

– Спасибо, – сказала Ирка, отвернувшись к стене. – Я думала, что уже забыла, как это делается.