Мой Ленинград, мой Петербург

Яна Ульянова

Мой Ленинград, мой Петербург

Часть первая

Мой Ленинград 1983

I

Мне двенадцать лет (исполнилось в январе) и этим летом я перешла в седьмой класс. Мы живем в небольшом поселке на западном побережье Камчатки. До города можно доехать на автобусе за четыре часа. Я учусь в средней школе, где моя мама работает учителем русского языка и литературы. Раньше мы два года жили в другом поселке на берегу Охотского моря, но когда мне было семь, переехали в райцентр. Он тоже от моря недалеко, всего девять километров, но климат здесь совсем другой. Много зелени, есть толстые деревья – сантиметров двадцать в диаметре, а летом бывают такие теплые дни, что можно ходить без куртки.

Мой брат Женя старше меня на три года, но в этом году он окончил восемь классов. Мой день рождения в январе, а у Жени в декабре, так что на самом деле разница между нами всего два года. К тому же я пошла в школу на год раньше. То есть этим летом я должна была закончить пятый класс и перейти в шестой. Я младше своих одноклассников на один год. Это потому что мама отдала меня в школу, когда мне было шесть лет, хотя всех берут с семи. Просто я к тому времени уже умела читать, считать и писать (меня Женя научил), а мама тогда работала в школе директором. Поэтому меня взяли в первый класс в середине октября.

Наша школа – каменная, двухэтажная и десятилетняя, из-за чего ее и называют средней. Если в школе только восемь классов, то она восьмилетняя, то есть неполная. После восьмого класса можно либо перейти в следующий класс, девятый, либо уйти из школы и поступить в техникум, педагогическое, медицинское училище или ПТУ. ПТУ означает профессионально-техническое училище. Там учат на рабочих. Слесарей, швей, трактористов. Обычно в ПТУ после восьмого класса уходят те, кто не слишком хорошо учится.

Женя много читает, без ошибок пишет, но не очень усидчивый. И совсем не понимает математику. Наверное, поэтому мама решила, что в девятый класс ему идти не стоит. Еще она очень переживает, что Женя со своими друзьями натворит что-нибудь, и его посадят. Например, как-то раз пропали инструменты из школьной мастерской, и оказалось, что их украли Женины друзья.

Но сам Женя не стал бы таким заниматься, он просто очень общительный и у него много разных друзей. Он редко ссорится и был только один случай, когда он подрался с одноклассником. Обычно он шутит, смеется и всех веселит.

Для поступления в техникум или педагогическое училище надо сдавать экзамены. Скорее всего, Женя не сможет их сдать, у него не хватит терпения подготовиться. Поэтому мама и выбрала профтехучилище. Об этих ПТУ говорят ужасные вещи. Там всегда происходят драки и издевательства. В нашем поселке нет ПТУ, поэтому Жене придется уезжать из дома в город, жить в общежитии, где все это особенно страшно.

Но недавно мама в газете «Комсомольская правда» прочитала, что в Ленинграде есть необычное ПТУ, оно называется интернациональное, там, кроме наших, учатся ребята из Вьетнама, Лаоса и Кампучии.

Вечером в воскресенье по телевизору в передаче «Международная панорама» я видела документальный фильм про Кампучию. Мне было очень страшно смотреть про Красных Кхмеров и их главаря Пол Пота. Они настолько жестоки, что едят людей, а особенно вкусным считают мясо десятилетних девочек. Еще в том фильме меня удивили женщины, они все без исключения худощавые, маленькие и носят широкие черные брюки. Но в июне этого года, говорили по радио, режим Пол Пота окончательно пал и президентом Демократической Кампучии стал принц Сианук. Я по вторникам веду политинформацию в своем классе, поэтому по привычке стараюсь быть в курсе событий, хоть сейчас и лето.

Так вот про училище. Его выпускников берут на работу на ленинградские заводы, дают жилье и прописку в Ленинграде. То есть это очень интересная возможность пожить во время учебы в красивом большом городе, культурном центре, а потом еще и остаться там.

      Мы с мамой в Ленинграде никогда не были. Но отец ездил туда уже два раза.       Он строитель, прораб, и в прошлом году его поставили директором строящегося в нашем поселке мясо-молочного комбината. По делам стройки он и ездил в эти командировки.

Отец с мамой развелись, как только я родилась. Когда мне было четыре, мы с мамой уехали на Камчатку, а он остался в Приморском крае, где мы жили до этого, но у него там была уже своя семья. Через два года они с мамой помирились, и он к нам вернулся. С этого времени у нас дома начались постоянные скандалы. Родители все время ругаются, потому что отец сильно пьет и изменяет маме. Поселок маленький, поэтому ей все рассказывают с подробностями, она плачет, и я очень боюсь, когда иду из школы домой, что с мамой что-нибудь случится. Мама приходит с работы днем, и всегда ложится немного поспать. Меня пугает ее лицо, когда она спит. Я подхожу и прислушиваюсь, дышит ли она. Я очень боюсь, что мама умрет.

Когда отец первый раз поехал в командировку, мама в день его отъезда вымыла полы в квартире и в подъезде до самой входной двери. Я помню, раньше она говорила, что если кто-то уезжает из дома, то в тот день нельзя выносить мусор или подметать. Но тут она что-то уж очень разошлась. Наверное, не сильно хотела, чтобы отец возвращался.

Но он вернулся, трезвый и даже привез подарки. Из большого чемодана по очереди он доставал удивительные пластмассовые баночки – прямоугольные с надписью «Сыр Янтарь плавленый», и в форме белого ведерка с крышкой, на котором написано «Yalostaya Turku», брусничный джем. Это финский, сказал отец. Мне он подарил пушистую белочку на пружинке.

Вторую его поездку я не запомнила, но как-то раз он привел домой своего нового знакомого, инженера, который приехал из Ленинграда в наш поселок на строительство комбината. Это был очень вежливый, скромный мужчина, среднего роста, лет сорока, с темными волосами. Его звали Валентин Григорьевич. Даже отец при нем не пил. Мама приготовила для гостя обед, и Валентин Григорьевич сердечно ее благодарил, а потом присылал нам к праздникам открытки и приглашал в гости.

Теперь, когда мама решила, что Женя поедет учиться в Ленинград, она вспомнила про Валентина Григорьевича и написала ему письмо с просьбой встретить Женю и помочь ему на первых порах. Валентин Григорьевич и его жена откликнулись на ее просьбу и обещали сделать все, что смогут, чтобы мама даже не думала волноваться.

II

Мама всегда очень волнуется за Женю. И я тоже. Особенно, когда он долго не возвращается с улицы или из магазина. Иногда он уйдет за хлебом утром и не приходит несколько часов. Тогда мама отправляет меня его искать. И я иду сначала в магазин, потом захожу к Жениным друзьям и спрашиваю – не видели ли они его. Обычно я его быстро нахожу и начинаю на него кричать, что его ищет мама. Он сразу бежит домой, потому что, наверное, боится, что от мамы влетит. Но она всегда сначала его отругает сильно, пообещает не пускать никуда, а сама на следующий день снова отпускает. Тогда я ей высказываю, зачем она его отпустила, на что мама посмеивается надо мной и называет «прокурор» за мои требования справедливости.

Но дело не в справедливости. Просто мне всегда так страшно, что Женя не вернется. И я даже пообещала один раз себе, когда обошла всех его друзей, но никто его не видел, что если найду его, то обязательно пойду в церковь и буду молиться богу, когда вырасту. Хотя дома у нас, конечно, никто не молится и в церковь не ходит. Да и церквей в нашем поселке тоже нет, я их только в Волгоградской области в гостях у родных издалека видела. Мы с другими детьми как-то раз забрались на крышу сарая во дворе и оттуда увидели вдалеке небольшой белый храм с блестящими на солнце куполами. Он напугал меня своими крестами, как на кладбище.

Маме кажется, что если она отправит Женю в Ленинград, в это хорошее училище, а оно, конечно же, хорошее, ведь о нем написали в «Комсомольской правде» и там учатся иностранцы, то с ним все будет в порядке. Тем более, что в Ленинграде Валентин Григорьевич живет, а он добрый человек и если что-то случится, обязательно поможет.

К тому же вместе с Женей в Ленинград в это училище еще двое его одноклассников поедут, Олег и Андрей. Втроем они точно не пропадут.

Мама, правда, немного расстроилась, когда к ней в школу на работу заглянул ее бывший ученик, Вася Лужников, и, узнав, что мама отправляет Женю в Ленинград учиться в ПТУ на токаря, удивленно спросил – Людмила Николаевна, а разве тут, на Камчатке, негде на токаря выучиться? Мама не стала ему объяснять, что в наших местных училищах одни хулиганы, ведь Вася тоже учился в одном из таких училищ, а он никакой не хулиган, а очень даже серьезный и уважаемый молодой рабочий. Просто Вася совсем не такой, как Женя, он еще в школе стал взрослым, ответственным и к тому же может за себя постоять, вон он какой огромный.

А Женя еще совсем маленький. В своем классе он едва ли не ниже всех ростом. Но он очень любит спорт, играет в волейбол, постоянно участвует в соревнованиях, даже ходил на секцию дзюдо, но недолго, потому что тренер уехал из поселка. Чтобы скорее вырасти, Женя установил в проеме между ванной комнатой и кладовкой турник и подолгу висит на нем, от этого позвоночник растягивается и рост увеличивается.

Между прочим, в кладовке, на наружной стенке которой прикреплен турник, Женя устроил фотолабораторию. Кладовка небольшая, не больше полутора метров в длину и метра в ширину. Но Женя в ней как-то смог разместить все необходимое оборудование. Сначала он закрыл окно из кладовки на кухню плотной тканью, так, чтобы ни один лучик света не проникал. Потом смастерил что-то наподобие стола вдоль стены. На этом столе мы поставили фотоувеличитель. Там же было еще немного места для ванночек с проявителем и закрепителем. В верхнем углу висел фонарь, светивший таинственным красным светом.

Сначала я просто смотрела, как он заряжает пленку в фотоаппарат, позже стала помогать ему готовить растворы, проявлять пленку в специальном черном бачке, а когда она высохнет – заправлять в увеличитель и печатать черно-белые фотографии, которые потом тоже сушились на веревке, зацепленные деревянными прищепками. На тех фотографиях были наши соседи по двору, уличные собаки, а также одна улыбчивая старшеклассница с ямочками на щеках и длинными, вьющимися волосами, которая, как и Женя, любила играть в волейбол и участвовать в школьных спектаклях.

Скоро Жене надо будет уезжать. С собой у него должно быть свидетельство о рождении, только мама почему-то не может его нигде найти. Приходится взять копию, она написана на листочке в клетку аккуратным маминым почерком, но чтобы эта копия стала настоящим документом, ее нужно заверить печатью. К сожалению, сейчас выходные и нотариус не работает. Тогда мама просит отца поставить на копию печать его мясокомбината. Отец ставит печать, пишет, что копия верна и теперь точно можно отправляться в путь.

Мама сама не может поехать с Женей в Ленинград. Мальчиков повезут родители Олега. А там их встретит Валентин Григорьевич и поможет добраться до училища.

Однажды Женя уже уезжал из дома. Это было два года назад, как раз когда была олимпиада. Женю отправили в «Артек» по путевке. Первое время после его отъезда мне все казалось, что вот сейчас он взбежит по лестнице, распахнет дверь, и дома станет шумно, весело, мы будем играть в какие-нибудь игры, может в шахматы, а может быть в азбуку Морзе, или мастерить маленький снегоход на полозьях из белого провода с бороздкой посередине и с моторчиком из магазина, как в журнале «Юный техник», или будем читать книжку по очереди, «Двенадцать стульев», например, а вечером за ужином наперебой рассказывать маме, как дела у нас в школе или во дворе. Но никто не взбегал по лестнице, а дома было тихо и непривычно пусто. Хорошо, что через месяц мы с мамой поехали в отпуск, к тете Вале, маминой сестре, в Севастополь, а там как раз и у Жени закончилась смена в лагере.

И вот Женя снова уезжает. Но теперь не на один месяц, а почти на целых полгода, до самых зимних каникул.

III

      Пришла телеграмма от Жени – они с ребятами благополучно добрались до училища. Жена Валентина Григорьевича сказала маме по телефону, что лично проследила за тем, как мальчики заселятся в общежитие. Она дала свой телефон и адрес Жене, чтобы он звонил и приходил в любое время.

Теперь мы каждый день ждем от Жени писем. Почтовые ящики стоят в двух домах от нашего, и я заглядываю туда всякий раз, как прохожу мимо – и утром, и днем, возвращаясь из школы, и просто в любое время, когда окажусь рядом.

Женя пишет, что у него все хорошо, денег хватает, гуляли с Олегом по Ленинграду. Андрей, полный высокий мальчик из Жениного класса, который поехал вместе с Женей и Олегом, поступил в другое училище, железнодорожное, а Женя с Олегом учатся вместе и живут в одной комнате.

Недавно в письме пришли фотографии. На одной из них Женя сидит на лавке в каком-то саду среди высоких, аккуратно стриженых деревьев, а на заднем плане здание музея, похожего на тот, что на открытке, которую присылал нам Валентин Григорьевич. Лицо у Жени почему-то очень грустное и еще он сильно оброс, челка почти закрывает глаза, а волосы у висков чуть ли не превратились в бакенбарды. На другом фото он в своей короткой курточке стоит возле дверей училища и все-таки улыбается. Мне показалось, что он как будто стал выше ростом.

С отъездом Жени дома у нас намного тише и спокойнее. Теперь я в нашей с ним комнате живу одна. Сплю на диване, а раньше спала на кресле-кровати и если ложилась головой между деревянными подлокотниками, то обязательно снились страшные сны, как будто я в гробу.

Родители стали меньше ссориться. Может быть, это потому что отец заболел. Недавно он лежал на раскладушке под стеллажом с книгами и неожиданно как подскочит, как заорет не своим голосом. Что-то у него с сердцем произошло. Мама вызвала скорую помощь, приехала доктор, неказистая женщина маленького роста, она недавно появилась в нашем поселке. Сделала отцу какие-то уколы и ему стало легче. После ее ухода мама заметила, что женщина хоть и довольно некрасивая, но, по всей видимости, добрая и хороший врач.

Потом он лежал в больнице, мы с мамой к нему даже ходили туда, навещали. Мама испекла ему блинов. Он вышел к нам в тамбур, посмотрел на передачку и говорит маме: «Нахуй ты мне эти блины принесла». Больше мы с мамой к нему в больницу не ходили.

Сегодня вечером мы с мамой пойдем к родителям Олега, он живут недалеко от нас в таком же деревянном двухэтажном доме, как наш, только на втором этаже. Мама Олега получила от него письмо и хочет поговорить с нашей мамой.

В квартире у родителей Олега тепло от печки, на полу лежит ярко-красная ковровая дорожка и пахнет сладким печеньем. Нас пригласили пройти в комнату, но мама ответила, что мы спешим. Тогда мама Олега встревоженным голосом сообщила, что у ребят в училище происходит что-то странное и дала нашей маме прочитать письмо. Олег писал, что их в училище каждый день бьют старшекурсники и отбирают все деньги. Однажды, когда у них не было денег и за это их могли сильно избить, они сбежали из общежития и попросились к Валентину Григорьевичу. Тот устроил их на ночлег в общежитии консерватории, где работает его жена. Но потом им все равно пришлось вернуться к себе в комнату, потому что в консерватории нельзя долго находиться посторонним.

Мы шли домой по вечернему поселку, поскрипывал недавно выпавший снег, уличные фонари освещали тропинку, и мама вслух рассуждала, что Олег, скорее всего, сильно преувеличил, он мнительный мальчик, и пишет вот это все, чтобы разжалобить своих родителей, которые к нему всегда были довольно строги. Не боится напугать мать. Женя не пишет такого, потому что не хочет зря волновать маму, да и вообще смотрит на мир более жизнерадостно.

Конечно, мама послала Жене телеграмму и позвонила Валентину Григорьевичу, который ее успокоил, сказал, что ребята действительно разок переночевали, но ему они сказали, что у них в общежитии было в тот раз сильно холодно, то ли из-за двери поломанной, то ли из-за разбитого окна. С Женей мама тоже говорила по телефону, вызвала его на междугородний разговор, и он сказал, что все в порядке, никто их не обижает. Но с этого времени все равно мама постоянно говорит о том, что Женю надо забрать домой.

IV

Через некоторое время после телефонного разговора с Женей и Валентином Григорьевичем мама немного успокоилась и перестала повторять, что хочет забрать Женю из училища. От Жени приходили бодрые письма, в которых он рассказывал смешные истории про общежитие и учебу. Олег тоже больше ни разу не писал своим родителям, как у них отбирают деньги и бьют.

Так прошло первое полугодие, наступила зима, а с ней и долгожданные каникулы. Прилетел Женя, и дом снова загудел от его многочисленных друзей, нескончаемых идей и бурной энергии.

Как-то раз он принес из сарая старые санки, доски и теперь каждый день мастерит что-то втайне от меня на кухне.

На этих санках в прошлом году мы еще катались с большой горки на краю поселка. Там собственно нет никакой горки, это просто очень крутой и длинный спуск в конце улицы. Зимой там машин не бывает, да и летом тоже, потому что эта дорога старая, по ней уже много лет почти никто не ездит.

Летом мы с мамой выбираемся в ту сторону на велосипедах или пешком, иногда просто так, а иногда в поход, чтобы разжечь костер и посидеть возле него, или за ягодой. Дорога идет через небольшой лесок и среди деревьев изредка попадаются развалины домов. Когда-то здесь тоже был поселок, назывался Ленинский увал.

А зимой все дети, кто живет с нашей стороны поселка, приходят сюда, чтобы кататься с горки на санках. Мы привязываем санки одни за другими, получается паровозик. Только спинку надо обязательно снять, чтобы можно было лечь на санки головой вперед, так скорость больше. Паровозик летит с горы, иногда переворачивается на всем ходу, мы валимся друг на друга, получается куча мала, из которой надо скорее выбраться, пока сверху кто-нибудь в нас не въехал.

Бывают паровозики еще более быстрые, если в его начале поставить не санки, а снегокат «Чук и Гек». Если снегокатом во время спуска рулить в разные стороны, то паровозик превращается в хохочущую змейку. Однажды кто-то недалеко от горки нашел капот от сломанной машины, мы уселись на него, человек десять, и с визгами слетели с горы. Куда там снегокату, с такой скоростью с этой горки еще никто не спускался. Но затащить капот наверх, чтобы съехать снова, нам не хватило сил. В конце горки мальчишки соорудили трамплин из снега, самые смелые едут прямо на него, подлетают в воздух, и не всегда плавно приземляются, бывает, что так кувыркаются, смотреть страшно, но пока еще никто себе ничего не свернул.

Но в этом году мы, конечно, не ходили на горку, там одна малышня.

Женя вообще любит мастерить, строить. В тот раз, когда из школьной мастерской его друзья стащили инструменты, мама купила отвертки, пилу, молоток и много еще разных строительных мелочей, чтобы у Жени все было свое. В прошлом году он построил на заднем дворе за нашим сараем курятник. Его начал делать отец, потом забросил, а Женя достроил. Там у нас даже жили курочки, они несли белые яйца, которые надо было выкапывать из опилок, а потом долго отмывать от помета.

Сегодня воскресенье и мама натопила титан. Он стоит у нас в ванной и топится дровами. А по всей остальной квартире идут батареи, вода в которых нагревается от кухонной печки. Это называется локальное отопление. Для печки дрова обычные, а для титана нужны короткие, обычные в него не влезают.

Мы по очереди искупались, пока мама готовила ужин. Последним моется отец, он сегодня трезвый и не ругается. Пока он в ванной, мама кормит нас с Женей, потому что на кухне не очень много места. Кальмары, жареные в сметане, с луком, и картофельное пюре, мне кажется, что вкуснее ничего быть не может. Мы доедаем, пьем свежезаваренный чай, и как раз отец выходит из ванной, в белой майке и синих спортивных штанах. Он сушит темную курчавую голову полотенцем, улыбается. Без очков его голубые глаза с длинными черными ресницами смотрят так беззащитно и немного растерянно.

Бывает, что мы не топим титан, а ходим с мамой в баню. Баня находится в одноэтажном длинном бараке за речкой, на краю села. Идти туда надо почти час. В бане мне не нравится. Я стесняюсь ходить голая среди таких же голых, в основном полных женщин. Но ходить приходится, ведь спрятаться негде. Сначала надо набрать в мятый алюминиевый тазик воду, из-под крана, горячую, затем разбавить ее холодной. Потом споласкиваться под душем, а вымывшись выходить в предбанник, и одеваться там при всех.

Маме тоже не очень нравится такая баня, поэтому иногда мы ходим в душ, это там же, но с другой стороны. В душе никого, кроме меня и мамы, нет. Она мылит мне голову желтым, сладко пахнущим шампунем с нарисованным на бутылочке утенком, а после купания я сижу в коридорчике, жду маму и пью лимонад «Дюшес» или «Крем Сода». «Крем Сода» мне нравится больше.

Прошло несколько дней, и Женя наконец-то достроил свою секретную конструкцию. Это оказались огромные санки, даже сани. Вечером мы с ним пойдем на горку, только не на ту, где мы катались раньше, и где сейчас одни малыши, а на другую, недалеко от нашего дома. Там тоже спуск, он короче, но намного более крутой, чем та, общая горка.

На улице уже стемнело, зимой всегда темнеет очень рано. Дорога, с которой мы будем кататься, засыпана рыхлым снегом, но есть небольшая тропинка, накатанная санками. Кто-то до нас здесь уже катался. Я смотрю вниз и мне немного не по себе, таким крутым кажется этот съезд. Но Женя смеется и говорит, что я трусиха. Он съезжает на своих самодельных санях с горки первым и машет мне снизу, как будто говоря – вот видишь, ничего не случилось!

Когда он взбирается на горку, я уже не так сильно боюсь и готова скатиться, но только вместе с ним. Он садится впереди, я крепко обхватываю его руками, и мы несемся вниз, а в лицо мне летит ветер со снегом, санки мчатся все быстрее и быстрее, полозья свистят, и я еще сильнее вцепляюсь в Женю. Но вот скорость понемногу снижается, и мы плавно тормозим на небольшом, хорошо утоптанном пятачке среди нескольких одноэтажных домов.

Больше мне уже не страшно, и мы гоняем на этих сумасшедших санках при лунном свете под темно-синим звездным небом то вместе, то по очереди, и даже пару раз переворачиваемся, зарывшись на всем ходу в сугроб. Но, вытряхнув снег из рукавов пальто и из-за воротника, снова и снова взбираемся наверх, чтобы в очередной раз ухнуть в эту снежную скорость, вдохнуть всем сердцем этой вечерней морозной сказки, пока не обнаруживаем, что уже восемь вечера и пора домой, а то мама будет волноваться.

V

После каникул Женя вернулся в Ленинград, а наша с мамой жизнь снова сосредоточилась вокруг почтовых ящиков. Письма от Жени приходят веселые, со всякими забавными историями про общежитие и учебу. Когда мама пишет ему ответ, она каждый раз старается вложить в конверт то красненькую десятирублевую бумажку, то даже сиреневые двадцать пять рублей.

Правда, с отцом отношения у мамы совсем испортились. Он снова сильно пьет, а по утрам, когда еще не успел опохмелиться, становится противным, злым и начинает учить меня подметать полы: «С углов, с углов выметай, а то никто замуж не возьмет». Еще он часто повторяет, что я «настырная», я понимаю это, как «упрямая», но в чем мое упрямство – не знаю, я вообще стараюсь с ним не разговаривать.

После очередного скандала мама разделила нашу двухкомнатную квартиру на две части. В ту комнату, где раньше была наша с Женей детская, она перетащила все отцовские вещи, а в большой комнате мы с ней теперь живем. Двери в большую комнату нет, но мама устроила подобие баррикады из шкафа и стола, чтобы отец к нам не лез, и повесила в дверном проеме бело-красное шерстяное одеяло.

Как-то ко мне зашла в гости одноклассница, Ира, она новенькая девочка в нашем классе, и еще ни разу у меня не была. Увидев все эти нагромождения, она удивленно подняла брови: «Это вы так живете?», с ударением на слове «так».

Да, вот так мы живем. Конечно, ей странно, ведь моя мама уважаемая учительница, я хорошо учусь, а живем мы, как бичи. Я заходила к Ирке недавно. У них дома порядок, цветы красивые висят на стенках, даже есть настоящий камин в комнате. Раньше в этой квартире жил Женин тренер по дзюдо. А дом самый обычный, такой же, как наш: деревянный, двухэтажный.

Вчера отец зачем-то написал записку маме: «Люся, я ушел в никуда» и действительно ушел, хлопнув дверью. Мама со смехом попросила меня проехать за ним на велике и посмотреть, где это «никуда» находится. Как и ожидалось, он направился прямиком к своим пьяницам-друзьям в строительное общежитие.

Отца не было несколько дней, и мама заметно повеселела. Иногда она говорит – вот бы уже и не приходил. Я тоже об этом постоянно мечтаю. И, кажется, на этот раз моя мечта сбылась. Отец еще возвращался пару раз ненадолго, но потом окончательно от нас съехал. Говорят, он живет с той докторшей, которая приходила к нам, когда у него сердце схватило. Мама еще тогда пожалела ее, надо же, говорит, какая страшненькая женщина. Сейчас мама смеется над той ситуацией, и я вижу – она правда рада, что отец ушел. А сколько она плакала из-за него раньше, теперь в это даже не верится.