Сказка о Непринцессе-Несмеяне

Милана Лаговская

Сказка о Непринцессе-Несмеяне

Сказка о Непринцессе-Несмеяне

Поэтическая повесть

Предисловие (которое читатели обычно не читают, но писатели стараются и пишут)

«– Погодите, что Вы сказали? Я же верно услышала?..

– Да, всё так. Антидепрессанты будете пить. У Вас депрессия, хотя и слабо выраженная.

В таких случаях кажется, что в мире должно что-то перевернуться. Магнитные полюса, например. Ну или гроза разразиться, или потолок упасть, а пол – рухнуть.

Но ничего не случилось: видимо, за сегодня я не первая, кому врач-психиатр это говорит: «Назначаю Вам антидепрессанты».

– А… То есть антидепрессанты лёгкие, да? Ну раз слабо выраженная.

– Не бывает лёгких или тяжёлых. А вот дозировка разной может быть.

Пол на месте, потолок тоже. А вот голова кругом. В неё это не укладывается. А уложится ли это в голову родителей, непонятно».

Эту запись я откопала в своих заметках, когда, уже спустя год после этих событий, от нечего делать читала переписки, зачитанные до чёрных дыр, и чистила память на телефоне.

Оговорюсь сразу. Если вы думаете, что эта книга будет мрачной и депрессивной, то вы… будете правы, но процентов на 5. Потому что как написать о том, о чём так сложно говорить, не раскрыв трудностей и преград.

Но не закрывайте книгу сразу на первой странице. Это не излияния страданий и нытья. Это поиск света и выхода (который есть даже из пасти льва, да ещё и не один). Но тогда, в марте 2020 какого-то года мне это пока было не ведомо.

Скажи мне кто-нибудь о том, что мои заметки и отрывки из переписок станут чем-то большим, я бы грудью закрыла телефон и с шашкой наголо кричала бы: «Это моё!!! Не трожь мою душу!»

Ну а после стало ясно, что переживания – не только мои. Они и родительские, и дружеские – с ними-то я щедро делилась горестями-печалестями. Да и в мире, на самом деле, от депрессии страдает 350 миллионов человек. А треть из них даже не обращается за помощью.

Если Вам сейчас грустно и больно, внимательно читайте заголовки. В них я вынесла дисклеймеры, например, «читать только в здравом уме и трезвой памяти». Пропускайте эти главы, как страшный сон. Не надо вам такое, да ещё и на ночь.

А если вам всё также не терпится узнать, что же в них было (потому что запретный плод сладок), то обязательно заложите палец на этой странице. Потому что ниже будет очень важная мысль.

У меня нет психологического образования. Я даже филфак ещё не окончила. Там, конечно, у меня были психология и педагогика (а сейчас я пишу это, параллельно читая билеты к зачёту), но их я благополучно либо прогуляла, либо проспала. Да и рассказывали на них всем давно известные вещи. Например, вы представляете, но у нас есть… Память! Вот это да.

Ну всё, поёрничала, теперь – к главной мысли. К ней я пришла, пока писала эти строчки.

Выход есть всегда. Даже из палатки и пасти льва есть выход, и даже не один.

Про название этих записок

Во-первых, все эти строки я печатаю. Значит, это не записки, а… запечатки? Может быть. Пусть будет так.

Запечатки. А что? Мне нравится.

Люблю придумывать новые слова. В детстве изобрела контролярус (музыкальный инструмент, по звуку напоминающий гулкое, как контрабас, стекло, а по форме – свирель из стекляруса) и бельвинницу (разумеется, место, где хранят постельное бельё).

А всё, что выходит из моих рук или из-под пера, я называю фрикоделками. Как фрикадельки, фрики и поделки.

Могла всё это дело озаглавить «Моя голова – перекрёсток железных дорог». Только тогда пришлось писать про Башлачёва, а писать о его песнях немного грустно. Да и надо придумать что-то своё.

Записки сумасшедшего – уже есть. Записки на манжетах – тоже написаны. А это будут запечатки на телефоне и ноутбуке.

Название родилось из сказки, которую я пишу.

То, что я зову сказкой, вовсе не выдумки, а реальная история. Просто сказка – вещь добрая, мягкая, можно про самые страшные вещи нестрашно рассказать.

Собственно, о депрессии

«А начиналось всё довольно незаметно…» Так я начинаю свой рассказ уже не впервой. Эту историю я пересказывала друзьям, родителям,

Мне просто не захотелось в один прекрасный день сентябрьский день начала второго встать с постели. Вот прям типичный симптом, что-то должно насторожить, но не насторожило.

Да ну, ерунда какая-то. С кем не бывает. Встала, накрасилась, постаралась улыбаться, улыбнулась и пошла.

А после этого было вот что.

Ночь. Абсолютная тишина и темнота. В блоке никого. Пусто. Душно, форточка открыта на проветривание.

И тут – мысль, как будто бы занесённая ветром из этой форточки: а не сигануть ли мне с 12 этажа? Ой, а в косметичке ножницы лежат, а не порезать ли ими руку.

И сразу после этого наваждения: откуда это? И, главное, зачем?

На какое-то время мысли улетели, чтобы вновь вернуться в декабре. Началось с обычных мысленных описаний того, как я уйду (почему-то я всегда произносила это иносказательно, как будто боялась самих слов, да и звучит это метафорически).

А до этого были неразделённые любови, проверка дружбы моим характером, кризис второго курса.

Что такое депрессия?

Об этом написана куча статей, а люди всё равно не понимают, что это такое, пока сами не столкнутся. А как представишь, что из мира выключили радость, включили автоответчик, который на репите повторяет одно и то же?

«Ты никто,

звать никак,

в голове бардак,

в сердце тьма,

в мире мрак».

Прямо репчик, йоу.

Можно долго вспоминать и лелеять воспоминания о счастливом детстве, о трудном переходном возрасте, о том, что никто не хотел со мной дружить…

Но в педагогических целях делать этого не буду. Ещё чего. Я же обещала, что нытья не будет. Поэтому выдумала вот что.

Расскажу-ка я лучше сказку. А сказки должны кончаться хорошо. По крайней мере, детские.

Говорят, что если ты что-то понимаешь, то способен это объяснить шестилетнему ребёнку. А лучше всего дети понимают именно сказки.

Так вот, жила-была маленькая принцесса. Когда она появилась на свет, всё королевство безумно сильно обрадовалось, потому что ребёнок был долгожданный и любимый уже тогда, когда крохотное тельце барахталось и толкалось в мамином животике. И назвали ту принцессу Миланой. Потому что очень милое было у неё личико. Как у матрёшки или куколки.

Принцесса Милана в детстве гуляла, смотрела мультики и никак не могла прижиться ни в одном из садиков. То там каша не вкусная, то воспитатель строгая (конечно, то, что взрослые бывают очень-преочень строгими, принцесса знала, бабушка у принцессы всю свою жизнь была педагогом, а когда была помоложе, от стука её каблуков приходили в благоговейный ужас школа, продлёнка и политехнический колледж), то дети задираются. А посмеяться было над чем: принцесса эта была настоящей плаксой. Чуть что, сразу в слёзы: колготки – кусачие, свитер – колется, картинка – не раскрашивается, конкурс – не выигрывается, эстафета – не бегается, дети – обзывают плаксой-ваксой, и, самое ужасное, в тихий час надо спать.

Только принцессе этой «повезло»: она очень часто болела. Чуть только почувствует, что сил её принцессиных нет, сразу раз – и болеет. А болела принцесса знатно – с температурой, всё как надо.

Так и получилось, что особо друзей заводить она не научилась. Но ничего, может, в школе всё получится?

А в школе завёлся страшно вредный орк Никита, с которым принцессе пришлось сражаться вместе со своей мамой, мамой орка (да, и у орков мамы бывают). И вечно этот орк задирался и дразнился. Но самое противное, так это то, что он на свою, на тёмную сторону

Что поделать? В школе плакать нельзя – там смеются и ругают. Дома скажешь, что плакала – будут вздыхать и устроят беседу на час, что плакать нельзя.

Ходила принцесса в школу, там её не то чтобы сильно любили одноклассники, вовсе не принцы и не принцессы: мало того, что плачет, так ещё и учится хорошо и учителя её любят. Может быть, ей отличные оценки ставят, чтобы она не плакала. Или потому, что она плачет, ей пятёрки так и летят в дневник.

А принцесса не хотела никого разжалобить. Просто плакала она от несоответствия мечты и реальности.

И тогда принцесса сковала себе броню и перестала плакать. Ходила себе в школу, улыбалась и смотрела на мир по-королевски. То есть хладнокровно и с полным достоинства взглядом.

Смелость на словах немного стоит —

Я решилась, и теперь мне не до смеха:

Оттого, что жду и не дождусь героя –

Я влезаю в старые доспехи.

Я почти не выросла из них —

Только руки длинные из лат.

Стала старше я героев детских книг —

Жаль, что детство не вернёшь назад.

Помню клятву, слыша звон клинков

(Только знать бы точно: друг иль враг):

До царапин, ссадин, синяков

Бить, не отступая ни на шаг.

Быть мечтала рыцарем со шпагой —

Мне велят не драться и играть в принцесс.

Ну, а мне не занимать отваги.

А играть в принцесс – нет интереса.

И я снова надеваю латы.

Знайте, это не моя вина.

Знайте – я не виновата.

И во всём вините Крапивина.

Да, тяжело оставаться принцессой, когда вокруг ни одного рыцаря.

А потом принцесса поступила в институт, подросла и поняла, что не одна она на свете самая умная и прекрасная, что будут люди и поумнее. И вдруг почувствовала она, что никакая она не принцесса, а самая обыкновенная девочка-девушка. Так и будем её называть дальше – непринцесса.

И стала не-принцесса горевать и себя со всеми сравнивать. И что-то как-то так получилось, что все сравнения не в её пользу: пока она в школе на пятёрки училась, да ничего не кто-то интересными вещами занимался: программирование, танцы, рукоделие, космос да мало ли чего. И какие компьютерные игры сейчас в моде,

А в довершение принцесса посмотрела на себя в зеркало, увидела вместо девочки-припевочки уставшую девочку, разглядела в зеркале кривые ноги, вздернутый кончик носа, брови, которые растут как им вздумается, широкие плечи и бёдра, из-за широких плеч – сутулые лопатки, губы бледные, как у бледной моли и пальцы короткие, не музыкальные. В общем, внешность заурядную увидела принцесса и пригорюнилась ещё больше.

А потом принцесса Милана стала вспоминать, кто её, и когда за её почти двадцатилетнюю жизнь обидел. А список вышел большой-пребольшой:

Во-первых, садовские (читать: садистские) одногруппники и не менее противные одноклассники (всех поимённо я перечислять не буду), которые дружить не хотели, потому что завидовали;

Во-вторых, тут уже без имени не обойтись, на орка Никиту, который весь класс против настроил, и на гоблина Гришу, вредного и пронырливого, с которым приходилось сидеть за одной партой и с которым принцесса имела свои счёты.

В-третьих, на маму-королеву, что она воспитывает из неё человека, а воспитание иногда требует крайних мер, особенно со строптивой девчонкой, которая не хочет заплетать по утрам косы и перестать, наконец, закатывать истерики в магазине игрушек, будет ровно писать палочки в прописях и вовремя выполнять домашнее задание.

В-четвёртых, на папу-короля, который всё время пропадал на работе (тяжело быть королём: вечно эти подчинённые министры – вот вроде бы взрослые люди, а понять не могут, что на работу надо приходить вовремя и по форме, и шпагу вовремя на склад сдавать. Да ещё и перед Премьер-Министром надо всю отчётность представлять. Всё-таки мы в современной сказке живём, куда без бюрократии и документооборота).

В-пятых, на Вредного Рыцаря, по совместительству двоюродного брата, с которых принцессу вечно сравнивают. А потом Вредный Рыцарь вырос и сейчас учится на моряка (но планирует стать пиратом). Получается с переменным успехом (ох уж эта математика с сопротивлением материалов). Но когда Рыцарь-Моряк был помладше, на него нахвалиться не могли. И читает он много, и танцует хорошо, и поёт, и вкус у него, у мальчика!, хороший. А ты вот в ритм не попадаешь, через слово запинаешься и ровно аппликацию склеить не можешь. Ужас.

Ну, и на жизнь обиделась немного, так, по всякой мелочи.

И так сильно она этой обидой обиду обиделась, что стала грустить вдвойне.

А ещё в институте завелась у принцессы Миланы страшная преподавательница-колдунья. Заставляла целыми днями писать, не поднимая головы, манускрипты древние, словарями именуемые. А на семинарах она грозилась обречь бедных, ни в чём не повинных первокурсников на вечную муку пересдач. Прямо Северус Снейп и МакГоннагал в одном флаконе. Строгая, но достаточно справедливая. А тут ещё древние рукописи читать надо, это уже реально новости временных лет повести (вот такая она, учёба на филфаке, непростая). И всё-то принцессе кажется, что она мало старается, ничего у неё не выходит. На семинарах ответить не может. Шутки смешные шутить тоже. И всё-то она себя заставляет и пинает: учись! Шути! Ну-ка, быстро пошутла смешно! Улыбайся! Спину ровно!

И хочется принцессе учиться с утра до ночи, лишь бы только по всем предметам отличницей быть. А с другой стороны, и погулять-то хочется, молодость, всё-таки.

Вот такая вот дилемма, прямо замкнутый круг. И стала грустить принцесса в три раза больше.

А потом принцесса Милана задумалась у будущем. Тут вообще всё мрак-мраком. На работу без опыта берут разве что учительницей, а принцессе всегда хотелось быть редактором в каком-нибудь очень культурном журнале, а с детьми никаким боком не пересекаться.

Стала Милана грустить в четыре раза больше. А куда больше-то? Неужели ещё семь причин найдётся? И нашлось.

Глубоко вздохнула принцесса. И стала наша прежде весёлая принцесса Царевной-Несмеяной.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Сначала принцесса считала, что это такой запоздалый переходный возраст: ничего не хочется, только лежать да ничего не делать, а потом укорять себя за безделие, винить за страдания, но в тайне упиваться ими, как поэты-романтики, как, в частности, Байрон (жил-был такой английский поэт, который всё мечтал как-нибудь романтично погибнуть, например, в бою) или как Миша Лермонтов (уж не знаю, почему я зову его так снисходительно). Стала принцесса капризничать, хулиганить, руки жечь и резать.

Ничего, думали окружающие принцессу люди. Перерастёт, перебесится.

А потом подумали-подумали, поняли, что-то тут не ладно. Не бывает такого, чтобы принцессы долго грустили, пусть даже такие чувствительные. Стали разных лекарей искать, снадобья искать. И нашли.

Антидепрессантами называются снадобья. А лекарей зовут психолог, психотерапевт и психиатр. И не такими уж они страшными оказались.

Вот такая вот сказочка со счастливым условным концом.

А потом…

А что будет потом, никому не известно, ведь конца у этой сказки пока нет, а продолжение пишется каждый день. Живёт сейчас эта принцесса Милана в стольном граде Москве, учится сейчас она на преподавателя русского и литературы.

Заболела эта принцесса неприятным, но исцелимым недугом, который зовётся депрессией. Лечить его долго, но одних таблеток недостаточно.

Сказка ложь (но в каждой шутке есть доля шутки), да в ней намёк добрым молодцам (и девицам, у нас равноправие!) урок.

Вот пишу всё это, и даже не верится мне, что я могла по таким вопросам загоняться. Ну я же разумный взрослый человек. Вот, вроде бы, всё понятно. Все страдания по полочкам разложены.

Эта была хорошая, добрая сказка. После прочтения неё, в принципе, можно закрыть книжке и пойти порадоваться солнышку, облачкам, дождику или что там сейчас у вас за окном.

Но иногда в моей голове такое родится… (продолжение следует!

Внимание! Читать следующую главу только в нормальном настроении, а то испортится!)

Глава запретная. Читать только в трезвом уме и здравой памяти

Однажды непринцесса-несмеяна сидела и писала ненавистные конспекты и тут в голову пробралось что-то мрачное и чëрное.

Какое изящное лезвие. Удивительно, как эти маленькие маникюрные ножницы способны на столько. Какие холодные. А рука горячая. В ней – вены, по которым течёт жизнь. Которую способны пресечь эти маленькие ножницы. Возможно, меня успеют спасти. Даже непонятно, чего хочется больше. Ох уж это честолюбие. Даже перед таким вопросом его не сломить.

Рубиновые бисеринки, рубиновые бусины, рубиновая змейка. На белом. Ванна… Кафель…

Белое. Красное. Чёрное…

***

Но ничего этого не произошло. Хотя и не то чтобы этого хотелось.

Ох уж эти болезненные филологические фантазии…

Про книги и писательство

Когда-то давным-давно у меня появилась одна мысль: в мире написано столько всего и сейчас пишется, вот прямо в эту секунду кто-то тоже строчит.

И этого всего так много, и столько уже гениального, талантливого и просто хорошего было написано, что писать что-то сверх этого уже бессмысленно.

А ещё проносилась такая идея: «Как?! Ты же не читала Бальзака, и Дюма у тебя не читан! Даже «Мушкетёров», и тех не одолела! У Гюго «Отверженные» открыты и благополучно закрыты! А как же Гюстав Флобер!? Как же «Госпожа Бовари»!?»

Но эти мысли я отогнала сразу: а вот Пушкин, например, Достоевского не читал. И ничего, писал как-то. Ну я сравнила, конечно: я – и Пушкин, солнышко наше, наш весь и всё!

Зато Вальтера Скотта читал, и ему нравилось. А мне вот не зашёл «Айвенго», что же тут такого? Зато какой фильм снят по нему, м-м-м… С песнями Высоцкого!

Почему же взялась за перо? Не знаю. Как-то шла по улице, а слова, что раньше прыгали в голове и норовили вырваться, как пар из чайника, вдруг приобрели стройную форму. И написано было самое первое стихотворение о том, что моё стихотворение, скорее всего, утонет в огромном океане творчества и самодеятельности.

Если я напишу эти строки,

в море не родятся новые волны,

в небе не зажгутся новые звëзды,

а морские суда

так и будут ходить туда и сюда.

Если я пишу эти строки,

то становится меньше пустого места.

но оно не пустое, и надеюсь,

что верю не я одна:

Пустота – это то, что ценится меньше всего на свете,

И имя ей – тишина.

Ветер –

Ветер – это воздух, в котором она обитает,

соревнуясь с птицами в том,

кто больше выведет клиньями не понятные людям послания.

Снег идёт.

Снег идёт и тает,

лишь коснувшись губ, ждущих (жаждущих!) признаний,

(впрочем, им длится не век,

они тоньше, чем первый лëд,

ненадëжней, чем первый снег).

Если я напишу эти строки,

в мире станет сотней букв (или битов? байтов? или чем там ещё измеряется знание?)

станет больше,

чем было

за секунду до этого.

Если я напишу эти строки,

В мире меньше не станет тьмы и страдания,

ведь судьбе и истории

– будем честны –

фиолетово,

сколько стихов

напишет за жизнь недоучка-поэт

или люди, которые влюблены.

Может, будет лишь пара сотен,

а может, и ста не найдëтся

букв, бит или байтов, или в чём там ещё измеряется

бремя того,

что помнится и остаëтся,

того,

что хранится и сохраняется.

После меня.

Потому что на свете всë сказано.

Сказано отсутствием слов.

Не судите строго, проба пера. В последний раз до этого я написала «Птички весело поют – птички радостно живут», когда мама вела меня, понурую, в школу. Да, птичкам-то хорошо, им в школу к орку Никите не надо.

***

Я подумывала о том, что кому было бы интересно читать то, что я тут о себе накарябала (странно так говорить о том, что было напечатано).

Читая, мы часто думаем: о, это написано про меня.

Я так перечитывала «Героя нашего времени». Когда дошла до исповеди Печорина, поняла, что это про меня. Потеря веры в людей, а в первую очередь – в себя. Вечный поиск смысла жизни. Кажется, что предыдущие годы прошли впустую. Было какое-то призвание… А ведь мне ещё и двадцати нет.

Так я написала следующее стихотворение, хотя всем говорила о том, что оно не обо мне, а Мише Лермонтове.

В полусне, нет, во сне,

В чуть белëсой пелене,

Пролетает, как в тумане,

Жизнь моя недолгая

(Четвертины века нет!)

С долгими тревогами —

Двадцать лет.

Нет, не утешай, не стоит —

Не замедлишь бег:

Вот уже рука выводит:

«Мой окончен век».

Как ужасно в девятнадцать

(Даже в двадцать!) лет

Убиваться – упиваться,

Заклеймив стихом весь свет!

Тёмной, тяжкой, бренной жизни

Жду конца.

Мне не быть поэтом света —

Горечью травлю сердца.

Вариант:

Мрачным взглядом, томным взглядом, бледностью лица

Правлю стихотворным мраком,

Горечью травлю сердца.

Мне не быть поэтом света:

Тягостная жизнь поэта

Ждëт конца.

Про правлю стихотворным мраком. Тут прямо Гиппиус проскальзывает.

О пустоте

Внезапно поняла, что писать о себе не как о себе, а как о не-Принцессе-Несмеяне проще. Вот и буду я дальше сказку свою писать.

Я – никто. Песчинка. Даже не мыслящий тростник.

Я ничего не запоминаю и не помню.

У меня не выходит шутить так же смешно, как у моей подруги.

На свете нет ни одной темы, в которой я бы разбиралась хорошо.

У меня нет работы. А кто-то уже работает в Останкино, учась на филфаке. Кто-то за деньги редактирует. Кто-то не работает, но читает много книг и смотрит много фильмов.

Повесила себе на стенку флажки (сама нарезала и расписала) со строчкой You’re so f***in’ special из песни Creep моей любимой группы Radiohead. Эту растяжку я подарила соседней комнате, хотела соседку поддержать. А потом сняла её по-тихому из-под потолка и повесила рядом с подушкой.

Ну, шутите, что именно прослушивание Radiohead вогнало меня в депрессию. Шутите-шутите. Да только вот что я вам скажу. Нельзя впасть в депрессию по собственному желанию! Нельзя! Понимаете? В уныние – да, в печаль – да.

А депрессия подкрадывается из-за угла, накрывает тяжёлым ватным одеялом, сбивает тебя с ног навзничь и не слезает, паршивка, пока ты её не начинаешь пугать.

А напугать её сложно: она тебя по рукам и ногам сковывает.

***

Иногда я сижу на паре. Рядом со мной – подружки, с которыми мы сейчас пойдём в столовую и будем пить морс из облепихи, который там так вкусно варят. А всё равно на душе как-то…

Как будто в груди кто-то выдолбил пещеру, в неё влетел ветер, и никак не может из неё выбраться. Поэтому воет и стонет.

Пустота это тоже пространство

Я его заполняю нещадно

Несчастно

Желчью зависти

Горечью горести

Обиды болью

Раньше часто