Эхо Кассандры

Он остановился у окна и посмотрел на поток машин внизу.

– Я думал, вы поможете мне понять, как он думает. А вы мне заявляете, что его не существует.

– Я не говорил, что его не существует. Я говорил, что он, возможно, не тот, кем вы его считаете, – попытался возразить я, но Соколов меня уже не слушал.

– Хватит. Консультация окончена. Можете забрать свои теории. Мне нужен результат, а не философия.

Он не смотрел на меня. Он смотрел на свой город, на свое поле битвы. И я понял, что для него признать мою правоту – все равно что признать, что он воюет с ветряными мельницами. А для такого человека, как майор Соколов, это было хуже поражения. Это было бы концом всего.

Глава 8

Сцена 1: Редакция ток-шоу «Ночной Пульс»

– Стоп! Снято! Отлично, Игорь! – продюсер в дорогом костюме жестом остановил запись. – Но в следующем блоке дай больше драмы. Больше пафоса.

Ведущий Игорь, человек с хищным лицом и идеально уложенными волосами, смахнул со лба воображаемую каплю пота.

– Куда уж больше? Я и так чуть не заплакал, когда говорил про виолончель.

– Заплакать можешь, когда увидишь рейтинги. Слушай меня, – продюсер наклонился к нему, его голос стал заговорщицким шепотом. – Забудь про «неуловимого преступника». Скучно. Давай так: он не просто преступник, он – темный мессия. Он не наказывает, он «очищает». Он приходит за теми, кто возомнил себя богом – гениями, творцами. Понимаешь? Он – это карающая длань, ответ на нашу гордыню. Нам нужна мифология, Игорь. Дай им не просто маньяка. Дай им Люцифера. И скажи оператору, чтобы свет на тебя ставил снизу. Чтобы тени на лице играли.

Сцена 2: Кафе «Библиотека»

Две женщины средних лет, элегантно одетые, пьют капучино. Перед ними на столике лежит глянцевый журнал с фотографией Элеоноры Васкес.

– Ужас, просто ужас, – говорит одна, но в ее глазах горит не страх, а возбуждение. – Говорят, он невероятно умен. Интеллектуал. Оставил у архитектора этот лабиринт… Я читала в сети, это какая-то отсылка к Минотавру. Он запирает их не в подвале, а в лабиринте их собственного разума.

– А я слышала, что он богат, – подхватывает вторая, понижая голос. – Как он иначе мог бы так легко проникать в эти элитные дома? И он, наверное, красив. Таким всегда прощают больше. Знаешь, есть в этом что-то… запретное. Притягательное. Этот протест против всех этих выскочек. Все носятся со своими гениями, а он просто приходит и говорит: «Вы – никто». Это даже… в каком-то смысле, справедливо.

Она сделала глоток капучино, оставив на краю чашки след ярко-красной помады.

Сцена 3: Интернет-форум «Городские Легенды»

Экран компьютера, заваленный открытыми окнами. В центре – ветка форума под названием «Кто такой Маэстро? ВЕРСИИ». Сообщения сменяют друг друга с калейдоскопической скоростью.

Пользователь Watcher_23 пишет:

Это не человек. 100%. Это проект спецслужб по устранению неугодных умов. Ремпель работал над независимыми технологиями. Волкова создала ИИ, который мог выйти из-под контроля. Все очевидно.

Пользователь ArtFreak отвечает:

Бред. Это бывший профессор искусствоведения, которого уволили. Он мстит современному искусству за его бездарность. Уничтожает его символы. Это перформанс. Радикальный, но перформанс.

Пользователь CassandraTrue пишет:

Вы все слепы. Это не мужчина. Это женщина. Униженная и оскорбленная. Обратите внимание, его жертвы в основном мужчины-творцы. Это классический фрейдистский бунт против патриархального мира гениев. Она не уничтожает их. Она их кастрирует. Символически.

Пользователь OrdoRealitas пишет:

Забудьте спецслужбы и феминизм. Это Город. САМ ГОРОД. Он избавляется от раковых клеток, которые угрожают его стабильности. Маэстро – это его иммунная система. Мы все – лишь клетки в его теле.

Последнее сообщение висит на экране несколько секунд, прежде чем его перекрывают десятки других, полных насмешек и оскорблений. И где-то в темной комнате за этим экраном сидит одинокий человек, и в свете монитора видно, как его губы растягиваются в улыбке. Миф рос. Он набирал силу. Он обрастал плотью из страхов, желаний, тайных комплексов и конспирологических теорий. И этот монстр, слепленный миллионами умов, становился реальнее любого человека из плоти и крови.

Глава 9

Палата была белой. Стерильно, агрессивно белой. Белые стены, белая простыня, белая тумбочка. Элеонора Васкес сидела на кровати, и ее темная одежда казалась дырой, прожженной в этой белизне. Она была худой, почти прозрачной. Только огромные, темные глаза казались живыми, но они смотрели не на меня, а куда-то сквозь меня, на невидимую точку за моей спиной. Мне стоило огромных усилий убедить главврача и Соколова разрешить эту встречу. «Она неконтактна, ее состояние нестабильно». Но я настоял. Мне не нужен был свидетель. Мне нужен был сейсмограф.

– Элеонора, – сказал я тихо, сев на стул у ее кровати. – Меня зовут Лев. Я не из полиции. Я просто хочу понять, что вы чувствовали.

Она не ответила. Ее руки лежали на одеяле, пальцы нервно перебирали несуществующие струны.

– Я знаю, что произошло с вашей виолончелью, – продолжил я так же тихо. – Это было… неправильно. Музыка не должна так умирать.

Ее пальцы замерли. Взгляд медленно, с видимым усилием, сфокусировался на моем лице. В ее глазах не было страха. Там было что-то другое. Глубокое, изначальное недоумение, как у человека, который увидел, что законы физики перестали работать.

– Он не приходил, – сказала она. Голос был хриплым, как будто она не говорила много дней. – Все спрашивают, как он вошел. Он не входил.

– А что он сделал?

– Он… появился. Не как человек. Как… как сквозняк в комнате без окон. Вы чувствовали когда-нибудь, как меняется давление перед грозой? Воздух становится тяжелым, плотным. Вот так. Только это было не в комнате. Это было внутри меня.

Она сделала паузу, чтобы перевести дыхание.

– Тишина… – она произнесла это слово с трудом, будто оно обжигало ей губы. – Тишина стала… неправильной. Весомой. Будто на уши положили что-то тяжелое. И звуки…

– Какие звуки? – я подался вперед, стараясь не спугнуть ее.

– Не те. Не мои. Музыка. Но она шла не из динамиков. Она шла из стен. Из водопроводных труб. Будто весь дом начал играть свою собственную, больную мелодию. Сирены на улице… они выли не в такт. Все сбилось с ритма. Вселенная… расстроилась, как старое пианино.

Ее взгляд снова ушел в пустоту.

– Они спрашивают, как он выглядел. Был ли он в маске. Они не понимают. Там не на кого было смотреть. Это было… отсутствие. В том месте, где он был, мир был немного… размыт. Как испорченная фотография. Он ничего не говорил. Он ничего не делал. Он просто был там. И этого было достаточно.

Она замолчала. Я тоже молчал, давая ей время. Ключевая фраза еще не прозвучала. И вот она произнесла ее.

– Это было давление. Вот, что это было. Сильное, постоянное давление. Будто весь город, все эти миллионы людей, вся эта тяжесть бетона и асфальта, – она подняла свою хрупкую руку и показала на окно, за которым виднелись крыши. – Будто все это навалилось на мою музыку. И просто ее раздавило. Струны… они лопнули не от его рук. Они лопнули от этого давления.

Она посмотрела на свои ладони.

– Мою музыку просто… стерли. Как опечатку в важном документе.

Она снова замолчала, и я понял, что больше она ничего не скажет. Я тихо встал и вышел из палаты. Белый коридор казался бесконечным. Сейсмограф зафиксировал землетрясение. Элеонора дала мне не портрет маньяка. Она дала мне описание самого феномена. Невидимое, всепроникающее давление. Не человек, совершающий преступление. А среда, которая отторгает инородное тело. Давление. Вот оно. Ключевое слово.