Кощей – Дальнобойщик

Ghenadii Eni

Кощей – Дальнобойщик

Представьте: вы – Кощей. Да-да, тот самый, Бессмертный. Вот только вместо мрачного замка у вас – пропахшая дизелем кабина фуры Volvo по имени «Старуха», вместо золота и сундуков – груз сантехники до Воронежа, а вместо проклятой иглы в яйце – идиотское карамельное проклятие от бывшей пассии-ведьмы. Теперь любая попытка закурить превращает сигарету в липкий леденец «Петушок». Для Геннадия «Генчика» Бессмертного, дальнобойщика с многовековым стажем и философским взглядом на вечность, это хуже девяти кругов ада. Особенно когда на горизонте маячит самый безумный рейс в его бесконечной жизни.

Загадочная и властная Ядвига Карловна, бизнес-леди с глазами Снежной Королевы и повадками Бабы-Яги, владелица фармацевтической империи «Живая Вода & Мертвая Вода», нанимает Генчика для сверхсекретной миссии: доставить из Москвы в Урюпинск таинственный, вибрирующий и светящийся контейнер. Груз настолько важен, что от него зависит ни много ни мало – равновесие миров. И, разумеется, его нельзя перевозить магией. Только по старинке, по ухабам российских дорог, где за каждым поворотом вместо поста ДПС может поджидать леший-гаишник с радаром из мухомора, а придорожное кафе оказаться корчмой для нечисти, где в меню – «борщ из поганок» и «кофий из жареных желудей».

Но это еще полбеды. По пятам за Генчиком несется банда дорожных чертей под предводительством отмороженного Лиха Одноглазого на ржавой «девятке», жаждущего заполучить контейнер. А в довершение всего, на одной из стоянок в кабину «Старухи» подсаживается очаровательная попутчица Василиса – аспирантка-фольклористка с диссертацией о «малых мифологических персонажах» и слишком уж осведомленным взглядом. Кто она – случайная спутница, шпионка Ядвиги или ведьма под прикрытием, призванная то ли помочь, то ли окончательно свести Генчика с ума?

Сможет ли Кощей-дальнобойщик, отбиваясь от нечисти, преодолевая козни «Изнанки Дорог» и борясь с непреодолимой тягой к никотину (и отвращением к леденцам), доставить «Сердце Мира» по назначению? И что окажется страшнее: проклятие бывшей, коварство врагов или перспектива провести вечность без единой сигареты, зато с неиссякаемым запасом «Петушков»?

«Кощей – Дальнобойщик» – это гремучая смесь городского фэнтези, черного юмора, отвязного дорожного приключения и гротеска на грани фола. Это история о том, что даже у Бессмертного есть слабые места, что настоящая магия может скрываться в самых неожиданных вещах (и существах), и что иногда, чтобы спасти мир, нужно просто крепче держать баранку, верить в свою «Старуху» и иметь в запасе пару-тройку… ну, вы поняли чего. Пристегните ремни – будет трясти! И, возможно, немного сладко. До оскомины.

Геннадий Алексеевич Ени

Глава 1. Рассвет цвета старой меди и привкус вечности

Тяжелая фура Геннадия «Генчика» Бессмертного, которую древние, как кости мамонта, документы именовали безликой «Volvo FH16», а сам он мысленно кликал «Старухой», рассекала предрассветную мглу с упорством ледокола, идущего сквозь паковые льды вечности. Для Генчика, чья собственная дата выпуска давно затерялась в анналах, не отмеченных даже пылью времен, «Старуха» была больше чем металл и дизель – она была его панцирем, его скитом на колесах, единственной константой в калейдоскопе эпох.

Рассвет этого дня, тысячного или стотысячного в его нескончаемом календаре, был неотличим от прочих – такой же неохотный, цвета старой, окислившейся меди, он скупо сочился сквозь залапанное лобовое стекло, оседая на ресницах Генчика инеем усталости. Кабина была его микрокосмом, пропитанным сложным, как характер старого пьяницы, букетом ароматов: терпкий дух вчерашнего кофе, въевшийся в пластик дешевого стаканчика, словно татуировка; вечная, как сам Генчик, дизельная гарь, пропитавшая каждый шов обивки; и пыль. Пыль российских дорог, взвесь эпох и судеб, такая древняя, что помнила, казалось, скрип тележных колес и посвист разбойничьих атар. И над всем этим – едва уловимый, тревожащий ноздри запах озона, тончайшее напоминание о тех бесчисленных моментах, когда смерть лишь облизнулась, глядя на Генчика, да и пошла своей дорогой, искать добычу попроще. Этот озоновый шлейф был его аурой, его невидимым клеймом.

Он потянулся, с хрустом, напоминающим треск сухого дерева, разминая суставы, которые несли на себе память о тяжести кольчуги и ледяном прикосновении стали. Взгляд, мутный от недосыпа и вековой скуки, привычно скользнул по приборной панели. Навигатор – бездушное китайское поделие, подаренное каким-то экзальтированным логистом – тускло светил картой до Воронежа. Сантехника. Опять. Тонны фаянсовых унитазов и хромированных смесителей, что отправятся служить людям, чьи жизни – лишь краткий всполох на фоне его бесконечного пути. В этом была какая-то злая ирония, почти поэзия абсурда.

«Эх, курнуть бы…» – эта мысль, как заезженная пластинка, каждое утро начинала свой тоскливый концерт в его голове. Рука сама, как верный пес, потянулась к бардачку, где в иллюзорном мире его надежд все еще могла лежать пачка «ядреных», способных воскресить и мертвого. Вдохнуть бы полной грудью этот горький, смолистый дым, чтобы он продрал до самых печенок, выжигая изнутри эту серую, бесконечную усталость…

Эта фантазия была его личным маленьким раем и адом одновременно. Уже лет двести, а может, и все триста, с тех самых пор, как его путь пересекся с Магдаленой – ведьмой, чья красота была сравнима лишь с ее же злопамятностью – простое удовольствие закурить стало для Генчика чем-то из разряда полета на Луну на метле.

Рация, надсадно крякнув, изрыгнула в эфир цветистую тираду о качестве дорожного покрытия под Рязанью. Генчик поморщился и убавил звук. Обычно этот разноголосый хор служил ему чем-то вроде колыбельной, но сегодня он царапал слух. В самом воздухе этого утра, в медленном танце пылинок в луче восходящего солнца, сквозило нечто… фальшивое. Предчувствие. Старый, знакомый зуд под кожей, как перед грозой или перед особенно крупной неприятностью. Оно было тоньше запаха озона, острее пыли дорог – это был привкус перемен, от которого Генчик давно отвык и которого подсознательно жаждал и боялся одновременно.

Он повернул ключ. «Старуха» вздрогнула, ее дизельное сердце рявкнуло, а затем забилось ровно, мощно, как у доисторического зверя, пробудившегося ото сна. Фура плавно влилась в поток, и предчувствие на миг отступило, задавленное ревом моторов и монотонностью дороги. Но Генчик знал – оно притаилось, как волк в засаде, ожидая своего часа.

Пару часов дорога была просто дорогой – серой лентой асфальта, разматывающейся под колесами. Но когда старенький кнопочный телефон, переживший вместе с Генчиком не один десяток передряг, издал пронзительную, почти ультразвуковую трель, которую он не слышал с тех пор, как последний раз имел дело с навьями на болотах Полесья, Генчик понял – началось. Номер не определился – дурной знак.

– Бессмертный у аппарата, – буркнул он, используя фамилию, придуманную для особо назойливых кредиторов еще в девятнадцатом веке. Имя «Кощей» давно стало легендой, которую он сам предпочитал не ворошить. Генчиком его звали те немногие, кто смел приблизиться. Таких не осталось.

– Геннадий Вековечный? – Голос в трубке был женский, холодный и острый, как осколок льда, с едва заметным дребезжанием, словно говорила древняя, но идеально сохранившаяся фарфоровая кукла. От этого голоса веяло не столько духами, сколько запахом старинных гримуаров, пылью забытых склепов и едва уловимой ноткой цветущего папоротника. – Мое имя Ядвига Карловна. У меня есть для вас дело, Геннадий. Дело, от которого такие, как вы, обычно не отказываются. Особенно, когда на кону стоит нечто большее, чем просто деньги.

Генчик почувствовал, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с утренней прохладой. Предчувствие, дремавшее в глубине его души, вскинуло голову и облизнулось. Похоже, сантехника до Воронежа действительно отменялась. Этот рейс обещал быть симфонией абсурда и опасности. Но что такое опасность для того, кто танцевал со смертью столько раз, что она стала ему кем-то вроде назойливой старой знакомой? Так, очередная строчка в бесконечной балладе его жизни.

Глава 2. Золото и тлен в чертогах Снежной Королевы

Офис фармацевтической гигантессы «Живая Вода & Мертвая Вода» гнездился в одном из тех стеклянно-бетонных ульев, что жались друг к другу на окраине столицы, словно пытаясь дотянуться до равнодушного неба. Но уже у вращающихся дверей, отполированных до зеркального блеска тысячами рук, ищущих если не панацею, то хотя бы облегчение, Генчик ощутил знакомый диссонанс. Фасад был безупречен, но за ним, как за улыбкой профессионального игрока в покер, скрывалось нечто иное. Воздух в холле был кондиционирован до состояния арктической пустыни, пах озоном, дорогими чистящими средствами и… едва уловимо, на грани восприятия – сушеным аконитом и болотным мхом. Словно в вентиляционных шахтах кто-то тайно перегонял эликсиры сомнительного свойства.

Кабинет Ядвиги Карловны встретил Генчика ледяным великолепием и тишиной, такой плотной, что казалось, ее можно резать ножом. Огромный стол из черного, как ночь без звезд, эбенового дерева. Панорамное окно во всю стену, за которым копошился город, похожий отсюда на муравейник, залитый расплавленным солнцем. И здесь, в этом святилище современной бизнес-ведьмы, царила та же двойственность, что и в ее имени. Левая стена – каскад мерцающих экранов, транслирующих финансовые апокалипсисы и триумфы в реальном времени. Правая – тяжелый, как вещий сон, гобелен, изображавший то ли охоту Дианы на единорога, то ли жертвоприношение какому-то клыкастому божеству среди сплетения терновых ветвей. Цветы в строгих кадках из вулканического туфа: слева – белоснежные орхидеи, холодные и совершенные, как ледяные скульптуры; справа – нечто извивающееся, темно-лиловое, с бархатистыми листьями, похожими на крылья гигантской ночной бабочки, и едва заметным, дурманящим ароматом, в котором смешались ваниль, тлен и обещание запретного. «Интерьер под стать хозяйке, – криво усмехнулся про себя Генчик. – Живая вода в одном флаконе с мертвой».

Сама Ядвига Карловна была ожившей Снежной Королевой из сказки, переписанной для журнала «Форбс». Возраст? Неопределим. От тридцати пяти до трехсот пятидесяти. Пепельные волосы, уложенные в сложную, но строгую прическу, напоминали серебряный шлем. Брючный костюм цвета грозового неба сидел на ней, как вторая кожа. Ни единого украшения, лишь отблеск холодного огня в глубине глаз – глаз цвета замерзшего озера, в которых отражались века, мудрость и вселенская усталость, неожиданно роднившая ее с Генчиком.

– Прошу, Геннадий Вековечный, – ее голос, лишенный малейших модуляций, заструился по кабинету, как ледяной ручей. – Присаживайтесь. Кофе? Чай? Или, быть может, капля лунного света, дистиллированного в полночь на Лысой горе?

Генчик опустился в предложенное кресло. Кожа, покрывавшая его, была мягкой, как грех, и холодной, как раскаяние.

– Благодарю. Крепкий черный чай. Без лунного света, если не затруднит, – его собственный голос прозвучал неожиданно хрипло.

Ядвига Карловна едва заметно кивнула, и из тени у двери возникла секретарша – высокая, тонкая, с лицом, словно вырезанным из слоновой кости, и глазами, скрытыми за непроницаемыми стеклами очков. От нее веяло пылью архивов и легким запахом формальдегида. «Тоже из «своих», – без удивления отметил Генчик. – Кадровый резерв у Ядвиги, видать, обширный».

Чай оказался на удивление хорош. Густой, как южная ночь, с нотками бергамота, чабреца и чего-то еще, неуловимо-древнего, от чего на языке оставался привкус дорожной пыли и забытых легенд.

– Итак, Геннадий, – Ядвига Карловна не тратила времени на светские прелюдии. – Мое предложение просто, как всё гениальное, и сложно, как любая попытка обмануть судьбу. Контейнер. Доставить из этой точки, – она изящным жестом обвела панораму Москвы за окном, – в Урюпинск.

– Урюпинск? – Генчик позволил себе изобразить удивление, хотя после встречи с лешим-гаишником его уже мало что могло удивить. – Глубинка, край непуганых… кого там обычно не пугают? Содержимое, надо полагать, соответствует пункту назначения? Не мощи святого Бонифация? Не очередное яйцо Фаберже с сюрпризом для местного олигарха?

Тень улыбки, тонкая, как лезвие бритвы, коснулась губ Ядвиги.

– Ваша проницательность не уступает вашей репутации, Геннадий. Содержимое… уникально. И крайне чувствительно к любым проявлениям магии в процессе транспортировки. Порталы вызывают у него мигрень, телепорты – морскую болезнь. Поэтому – только старым дедовским способом. На колесах. Ваших колесах. С вашей легендарной способностью доставить что угодно, куда угодно, даже если для этого придется проложить дорогу сквозь преисподнюю.

– Легенды – товар скоропортящийся, Ядвига Карловна, – Генчик отхлебнул чай. – Какова цена легенды в наши дни? И насколько «уникально» содержимое? Не хотелось бы, чтобы на полпути из этого вашего ящика Пандоры вырвалось нечто с аппетитом к бессмертной человечине.

В ледяных озерах ее глаз на миг сверкнул озорной огонек.

– Гарантирую, Геннадий, упаковка надежна. Как швейцарский банк. Что до цены… – Она назвала сумму, от которой у Генчика на мгновение перехватило дыхание. За такие деньги можно было купить небольшой европейский замок с привидениями в комплекте. Или безбедное существование на пару-тройку обычных человеческих жизней. – Плюс полное покрытие любых… сопутствующих расходов. И щедрая премия за пунктуальность и абсолютную герметичность информации.

– За такие деньги я готов лично отконвоировать Бабу-Ягу на международный симпозиум по нетрадиционной медицине, – Генчик не удержался от шпильки. – Но все же, Ядвига Карловна, какова природа этого «уникального»? Хотя бы намекните, чтобы я знал, с какой стороны ждать подвоха.

Ядвига Карловна чуть склонила голову, и в ее серебряных волосах мелькнул отблеск, похожий на лунный свет.

– Назовем это… зерном. Первозданным зерном, из которого может произрасти нечто новое. Или возродиться нечто очень старое. Оно необходимо для восстановления… равновесия. Его нельзя подвергать вибрациям выше допустимых, температурным перепадам и, упаси вас Мироздание, любопытству. Оно должно достичь Урюпинска не позднее чем через пять суток, в час, когда полная луна коснется маковки старой колокольни. Иначе… – она сделала паузу, и в этой паузе Генчик услышал шелест крыльев надвигающегося хаоса. – Иначе равновесие качнется так, что мало не покажется никому. Ни на этом свете, ни на том.

Он молчал, ощущая, как под ложечкой засосало от смеси азарта и дурного предчувствия. Деньги были колоссальные. Но интуиция, отточенная тысячелетиями выживания в самых невероятных передрягах, шептала, что этот рейс – не просто работа. Это игра с огнем, где ставкой может оказаться нечто большее, чем его собственная, порядком надоевшая ему вечность. Но скука, эта серая, вязкая спутница бессмертия, была куда худшим врагом.

– Идет, Ядвига Карловна, – его голос прозвучал тверже, чем он ожидал. – Где этот ваш чудо-контейнер?

Хозяйка кабинета коснулась невидимой сенсорной панели на столе. Стена с гобеленом бесшумно отъехала в сторону, открыв взгляду Генчика небольшую нишу, облицованную тусклым, как старое серебро, металлом. Там, на антигравитационной платформе, парил он. Контейнер. Длиной чуть больше метра, идеальной прямоугольной формы, без единого видимого замка или стыка. Он был сделан из материала, незнакомого Генчику, – теплого на вид, но излучающего внутренний холод. Изнутри исходило слабое, прерывистое свечение, похожее на дыхание спящего дракона, и едва слышная вибрация, от которой по полу расходились почти невидимые концентрические круги. И запах… Запах озона, смешанный с ароматом первой весенней грозы, первозданной глины и чего-то еще, от чего по спине Генчика пробежал ледяной озноб. Это был запах судьбы, безжалостной и неотвратимой.

– Вот он, ваш бесценный груз, Геннадий, – в голосе Ядвиги Карловны проскользнула нотка, похожая на благоговение. – А это, – она легко, почти небрежно, подвинула к нему тонкий платиновый кейс, – ваш аванс. Остальное – по факту доставки. И помните, Геннадий: этот груз – ключ. От очень многих дверей. И от очень многих замков. Не подведите. Ни меня, ни тех, кто ждет.

Генчик молча кивнул, взял кейс. Невесомый, но содержащий в себе груз ответственности, куда более тяжелый, чем платина и купюры.

– Будет исполнено, Ядвига Карловна. Урюпинск. Пять суток. И пусть все боги и демоны этого и других миров будут мне свидетелями. Или наоборот, пусть лучше не мешают.

В коридоре, уже на выходе, он едва не налетел на безмолвную секретаршу. Она улыбнулась ему одними уголками губ, и в полумраке, пахнущем полиролью для мебели и вечностью, Генчику показалось, что в ее непроницаемых очках на миг отразились два красных уголька. Или это просто игра света на линзах. В последнее время его слишком часто подводили глаза. Или нервы. Вечность – та еще штука, расшатывающая даже самые крепкие организмы.

Глава 3. Карамельное проклятие и горечь несбывшихся затяжек

Едва колеса «Старухи» коснулись раскаленного асфальта за пределами сверкающего ледяного ада бизнес-центра, Генчик первым делом пристроил платиновый кейс в сейф, вмонтированный под спальное место – реликвию тех времен, когда он возил контрабандные алмазы из Антверпена в Стамбул. Аванс был таков, что хватило бы на покупку небольшой банановой республики вместе с ее президентом и всем населением. Если бы не одно проклятое «но», размером с хороший такой чупа-чупс.

Контейнер – это средоточие мирового баланса, по словам Ядвиги, – два молчаливых типа, похожих на ожившие статуи с острова Пасхи, облаченные в строгие костюмы от Армани и с повадками профессиональных гробовщиков, погрузили в фургон с такой благоговейной осторожностью, будто это был не металлический ящик, а сердце умирающего бога. Замкнули на дюжину хитроумных замков, каждый из которых мог бы выдержать прямой удар тарана, и опечатали сургучной печатью с гербом, на котором извивалась гидра, пожирающая собственный хвост. Генчик черканул свою подпись на накладной, выполненной на коже какого-то невиданного зверя, пахнущей мускусом и древней магией. Бюрократия, она и в мире ведьм бюрократия.

Отъехав на безопасное расстояние, где цивилизация уступала место буйной зелени и пению непуганых птах, он свернул на едва заметную лесную дорогу, заглушил двигатель. Тишина, густая и тягучая, как майский мед, окутала кабину. Лишь неумолчный стрекот кузнечиков да ленивый шепот листвы, переговаривающейся о чем-то своем, вечном. И вот оно – мгновение, которого его душа, измученная веками и Ядвигами, жаждала, как умирающий в пустыне жаждет глотка воды. Священный ритуал.

С трепетом, который он не испытывал, даже стоя перед троном какого-нибудь Чингисхана, предвкушая этот первый, божественный глоток горького, смолистого дыма, который должен был обжечь легкие и прочистить мозги, Генчик полез в заветный тайник в недрах бардачка. Там, завернутая в промасленную ветошь, покоилась она – его прелесть, его отрада – последняя пачка «Беломора» фабрики Урицкого, спасенная от тлена времен и неумолимого прогресса. Эти папиросы были квинтэссенцией эпохи, ее самым ядреным и бескомпромиссным ароматом.

Пальцы, помнившие прикосновение к спусковым крючкам мушкетов и рукоятям казацких сабель, слегка дрожали, извлекая из пачки одну-единственную, драгоценную, как слеза единорога, папиросу. Белоснежная гильза, туго набитая табаком цвета старого дуба, источала аромат, в котором смешались терпкость чернослива, горечь полыни и едва уловимая сладость запретного плода. Он любовно размял ее, поднес к губам, уже ощущая на языке фантомный вкус…

И тут мир взорвался!

Неяркая, предательски-веселая оранжевая вспышка ослепила его на мгновение. Папироса в пальцах обратилась в горстку пепла, а на ее месте, прямо во рту, нагло и бесцеремонно возник… леденец. Ярко-красный, глянцевый, вызывающе торчащий на пошлой белой палочке. Классический, чтоб его трижды переехало Камазом, «Петушок».

Генчик застыл, статуей печали и вселенской несправедливости. Приторная, химическая сладость ударила по рецепторам, как кувалдой. В ушах зазвенел тонкий, издевательский смешок, и перед внутренним взором возникло лицо Магдалены – рыжее пламя волос, зеленые, как болотные огни, глаза, и улыбка, полная яда и колдовской силы.

– Маг-да-ле-на-а-а!!! – его беззвучный, яростный вопль сотряс бы стены Вавилона, если бы тот еще стоял. Он с хрустом, от которого свело бы зубы любому стоматологу, разгрыз ненавистный леденец. Осколки карамели посыпались на потертую обивку. Вкус был тошнотворно-клубничный, как дешевая помада забытой любовницы.

Память, эта безжалостная стерва, тут же подсунула ему яркую, как лубок, картинку. Века эдак три назад. То ли Прага, то ли Краков – города слились в его памяти в один бесконечный средневековый лабиринт. Маленький домик, утопающий в диком винограде, на краю дремучего леса, где по ночам выли волки и хохотали лесовики. И она, Магдалена. Ведьма от кончиков огненных волос до острых, наманикюренных ноготков. Их роман был подобен лесному пожару – всепоглощающий, яростный, оставляющий после себя лишь пепел и горький дым. А финал… финал был банален, как вселенская глупость. Он то ли забыл дату их первого поцелуя под кровавой луной, то ли подарил ей на Вальпургиеву ночь краденый у другой ведьмы амулет. Деталь, ничтожная для вечности, но смертельная для женского самолюбия, особенно ведьминского.

«Ах ты, Кощей проклятый, пень стоеросовый! – шипела она тогда, и зеленые искры сыпались из ее глаз. – Чтоб ты до скончания своего бессмысленного века, вместо благородного табака, петухов этих сахарных сосал, да меня, Магдалену, вспоминал!» И звонко щелкнула тонкими пальцами, на которых сверкнул перстень с кроваво-красным рубином. Он тогда лишь отмахнулся. Мало ли проклятий он слышал за свою долгую, слишком долгую жизнь? Но это… это было верхом цинизма и изощренной мести. Ударить по самому сокровенному, по единственной маленькой слабости, что еще связывала его с простыми человеческими радостями.

С гримасой отвращения Генчик выплюнул остатки карамельного петуха в окно. Дрожащей рукой достал вторую папиросу. Огненная вспышка! На языке – лимонная кислота очередного леденца. Третья попытка. И снова – карамельное фиаско, на этот раз со вкусом зеленого яблока. Он истребил всю пачку, превратив кабину «Старухи» в передвижной филиал кондитерской лавки времен развитого социализма. Десять папирос – десять разноцветных, издевательски блестящих «Петушков».

– Да чтоб тебя… семь веков икотки и диареи, стерва рыжая! – Генчик со всей силы грохнул кулаком по рулевому колесу. «Старуха» жалобно скрипнула, словно разделяя его горе. Он сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь унять бурю, бушевавшую в его бессмертной, но такой уязвимой душе. Спокойствие. Только спокойствие, как говаривал один его знакомый прохвост с пропеллером. Это всего лишь леденцы. Мелкая, ничтожная пакость. Он – Геннадий Бессмертный, он же Кощей Неумирающий, он пережил татаро-монгольское иго, испанскую инквизицию и три нашествия Наполеона. Неужели его сломит какая-то дурацкая карамелька на палочке?

Он бросил взгляд на часы. Время, этот безжалостный палач, не ждало. Урюпинск, Ядвига, контейнер с неведомым «зерном»… Аванс, способный обеспечить безбедную старость даже ему. И целая гора леденцов в качестве персонального проклятия.

Генчик с тяжелым вздохом завел мотор. Выруливая на трассу, он, сам не зная зачем, сунул в рот один из «Петушков». Просто чтобы чем-то занять рот, ставший вдруг таким пустым и ненужным без привычной сигареты. Вкус был все таким же мерзко-клубничным. Но где-то на самой окраине сознания, там, где еще теплился его черный юмор, мелькнула шальная мысль: «А что, не так уж и плохо. По крайней мере, кариеса точно не будет. Да и руки чем-то заняты».

Он криво усмехнулся. Дорога предстояла долгая. И, судя по всему, очень, очень сладкая. До тошноты.

Глава 4. Молочные реки кисельных берегов и протокол на бересте

Путь на юг поначалу был обманчиво-банален. За окном «Старухи» мелькали пейзажи, знакомые Генчику до оскомины, до каждой трещинки на асфальте, до каждой придорожной березки, склонившейся в вечном поклоне ветрам и судьбам. Но чем дальше он уносился от московского спрута, тем сильнее в воздухе начинала ощущаться… аномалия. Сначала его верный, как старый пес, навигатор, обычно болтливый и уверенный в себе, начал заикаться, путать право с лево, а потом и вовсе затих, испустив последний печальный писк и выдав на экране витиеватую китайскую грамоту, похожую на прощальное письмо утопленника.

– Вот тебе и двадцать первый век, – проворчал Генчик, извлекая из недр бардачка замусоленный атлас дорог издания тысяча девятьсот затертого года. – Бумага, она надежнее. Она не глючит.