Рыжая коса

Сергей Большаков

Рыжая коса

Часть I. Глава 1. Серебро уклеек, золото карасей

Весна непременно раскрашена яркими сочными красками. Жизнь всюду, от макушки до корней, берёт своё. Небо, словно очищаясь от зимней серости, наполняется радостным светом, красками любви и чистоты. Солнце, взирая на эту вдохновляющую красоту, не желает оставаться в стороне от пробуждения, согревает поля, деревья, травы, каждый предмет и, конечно, воду, пребывающую в извечном движении. Ручейки соединяются в ручьи, канавы, наполняясь водой, подпитывают озерки, речки, запруды. Свет и тепло побуждают всё живое к действию, предписанному свыше. Прошла пора березового сока, лопнули и развернулись в лист не только почки белоствольных красавиц, радующих глаз каждого русского человека, но и ароматные, липкие тополиные. Следом бросились в своеобразную погоню почки беспокойных ив, к ним присоединились не желающие отставать, набравшие силу клёны и неторопливые, знающие, что их время ещё впереди, липы. Пчёлы давно покинули свои зимовья, ещё по первому робкому теплу совершив разведовательно-очистительный облёт, и, не откладывая дела на потом, приступили к сбору перги и прополиса. У трудолюбивых насекомых каждый час на учёте, и всегда находятся важные первоочередные дела. Жизнь дружно поднимает голову, расправляет клеточки, словно крылья, в каждом организме, в каждом звуке. Уже вдохновенно запели звонкоголосые весёлые птахи, озорно качаясь на гибких ветвях кустов, прижавшихся к межевому ручью, народом называемому без дополнительных уточнений – Межа. Сказали «Межа» – значит, имеют в виду выкопанную в давние времена канаву, первоначально обозначавшую границу села и принадлежавшей церкви земли. Помимо межевого разграничения, канава выполняла мелиоративную функцию, вбирая в себя излишки влаги с ближних полей и лугов, а также пополняла водой старинный барский водоём, именуемый Банным прудом. В том пруду жители села стирали и полоскали бельё, с удовольствием купались в его мягкой воде, очищались сами и приводили к чистоте домашних животных. Ещё Межа по весне служила транспортной артерией для речных и прудовых рыб, которых вечный закон жизни приводил в движение, заставлял искать и осваивать новые пространства. Первыми по талой воде из реки поднимались нетерпеливые щуки, затем устремлялась к пруду разная серебристочешуйчатая мелочёвка, вроде плотвы и уклеек. Последними приходили в себя осторожные карасики. Им тоже хотелось заглянуть за пределы ограничивающего возможности водоёма, чтобы мир посмотреть и себя показать. Куда только не заносило весенней порой бестолковую рыбёшку. Например, в небольшой яме, вымытой в земле сточной водой, вытекающей из пруда через отводную трубу, проложенную под насыпью дороги, с первым устойчивым теплом собиралась удивительная рыбья разносортица, отличавшаяся не только внешним видом, но и повадками. Преобладали в этом скромном водоёме беспокойные серебристобокие уклейки и их родственницы – маленькие красноглазые плотвички. По привычке старались зарыться в мягкий намывной песок осторожные мальки карасей, чьи золотистые бока предательски блестели, отражая солнечный свет. Каждая рыбка занималась здесь своим делом, преследуя какую-то важную для себя цель. Неспешные размеренные движения рыбьего молодняка гармонировали с колебаниями причудливого вида водорослей, напоминающих видом своим тропические пальмы и лианы. До поры всё соответствовало спокойствию подводного мира. Вдруг стайки рыбок взволнованно разбежалась по укромным местам, словно не они только что резвились на быстром течении свободного от растений мелководья. Через мгновение стало ясно, что причиной беспокойства мальков стал притаившийся в водорослях небольшой, ещё не утративший первородной зелени щурёнок. Чем он испугал беспечно резвящуюся рыбью молодь, непонятно. Может быть, неопытный хищник слишком рано рассекретился, а возможно, сделал недвусмысленное движение в сторону потенциальных жертв. Так или иначе, скоро всё вернулось в прежнее состояние. Но развязка охоты была лишь отложена на какое-то время. Вот щурёнок вновь безучастно застыл на месте, словно кодируя жертвы: «Я обычный мёртвый сучок старого сухого дерева. Не бойтесь меня!». Рыбки, казалось, верили в свою безопасность, беспечно перемещались против течения как раз в сторону хищника. Бросок «охотника» за жертвой был так стремителен, что не всякий человеческий глаз мог его заметить. Зато любому были отчётливо видны последствия броска – серебристые чешуйки, медленно кружась, опускались на дно. Хищник же желал продолжить удачную охоту. Мгновение – и следом за серебристой чешуёй на дно стала оседать «позолота» угодившего в острые зубы, потерявшего бдительность карасика.

Наблюдавший за происходящим молодой человек с выбивающимися из-под незамысловатого головного убора прядями огненно-рыжих волос, одетый в просторную длиннополую одежду невесёлого, будничного цвета, повернулся в противоположную заходящему солнцу сторону и, мелко шевеля губами, перекрестился, подумав: «Жизнь такая штука, все под Богом ходим – и уклейка, и карасики, и человек. Никто смерти не ищет, но и не знает наперёд, где встретится с ней. Господи, Господи, спаси и сохрани раба твоего грешного Никодима». Прочитав молитву и осенив себя повторно крестным знамением, юноша твёрдой походкой направился в сторону родного села, где значился в храме псаломщиком, дополнительно исполняя обязанности звонаря. Его предки тоже всегда держались храма. Там и прокормишься, и оденешься, и грамоту постигнешь. С любой стороны посмотреть – польза! Особенно нашему герою нравилось последнее – грамота. С детства тянулся Никодим ко всему, что расширяло его познания. Тянулся, как растение к свету и теплу. Помогавший постигать науку сосед-священник так и напутствовал:

– Ученье – свет, а знания – тепло! Не ленись, и откроются тебе дивные горизонты знаний.

– А ты зришь их? – спрашивал ученик.

Священник, улыбаясь, отвечал:

– Мои познания ничтожны. Если записать их буквами, уместятся в одну книгу, край – в две. Тебе, при твоей сноровистости и способностях, сие будет недостаточным. Ты должен выйти за пределы моих горизонтов, ибо плох тот учитель, ученики которого не превзойдут его. Я так мыслю!

И Никодим старательно впитывал в себя знания, не только черпая их из тех немногих книг, которые были ему доступны, но и из общения с людьми, для чего выходил в базарные дни на площадь, к торговым рядам, где слушал, слушал, слушал… Слушал, даже если обвиняли его в напрасном вороватом любопытстве и гнали прочь. Иногда ему удавалось уловить воистину интересное. Так, он узнал, что всего в нескольких верстах от их села в непроглядном прошлом была битва русского войска с полчищами каких-то степняков и ту битву русские проиграли, после чего несколько столетий Русь платила завоевателям дань, а басурмане были хозяевами нашей земли. В ту пору даже князья склоняли головы и становились на колени перед посланниками Великого хана, который решал, кто из местных князей достоин более других править Русской землёй. Тяжёлые были времена. Удалось услышать и о погибшем в той битве владимирском князе Юрии Всеволодовиче. Тогда-то и родилась в голове парня идея непременно посетить Божонку, пообщаться с тамошним народом, расспросить, узнать, понять, чтобы иметь ясное представление о тех далёких временах. Пока же Никодим интересовался, что знает о битве его наставник. Тот был не очень словоохотлив, подтвердил, что битва, действительно, была на Сити у Божонки и что русское войско было разгромлено в жестоком сражении. Сказал он, что Никодиму желательно встретиться со священником храма того села, который несомненно знает много больше о том давнем времени и может поделиться с Никодимом имеющимися знаниями, а он со своей стороны может поспособствовать встрече, если ученику сей вопрос действительно важен и интересен. Решили, что Никодим отправится в Божонку один, а наставник напишет сопроводительное послание, в котором изложит основные вопросы и суть интереса его ученика. Оставалось дождаться зимы, чтобы установился прочный санный путь и дорога в Божонку стала наиболее доступна.

Часть I. Глава 2. Огненноволосые Знаи

Отрок терпеливо ждал, а чтобы не терять время напрасно, донимал расспросами домашних. Мало знают они о битве? То – не беда. Пусть рассказывают о предках, ведь неспроста в селе их кличут Знаевы. Значит, должны дед и бабушка знать нечто такое, что покажется важным для их любознательного внука. И он не ошибся в своих ожиданиях. Дед повёл свой рассказ издалека, начав близко от времени битвы. Говорил о том, что его предки хранили память о родоначальнике Знае, прозванном так за широту своих познаний. Помимо просвещённости Знай выделялся огненной шевелюрой. Именно от него и пошли рыжеволосые Знаи. Самым причудливым цветом волос природа наделила женщин рода. Их шевелюру нельзя было спутать ни с какой другой. Позже, когда простые русские люди обзавелись фамилиями, народное творчество создало что-то вроде местной шутки-присказки: «Если ищешь рыжих девок, обращайся к Знаевым!» И почитатели рыжего, практически медно-красного цвета волос, дополнительно обожающие белоснежную кожу, украшенную щедрой рябью веснушек, сватались к любвеобильным рыжим девушкам. Дед рассказал, что одна из огненноволосых красавиц их рода оказалась в числе пленниц монгольского войска. Дальнейшая судьба той пленницы – Огнёвки – была неизвестна. Как ни хотелось Никодиму узнать больше о своих предках, дед ничего припомнить не смог, только пообещал покопаться на досуге в памяти и, ежели что там всплывёт, поделиться, раз внуку интересны дела давно минувших дней.

Но до снега дедушка ничего нового в своей памяти не обнаружил. Когда пришла зима и стало понятно, что осталось совсем недолго ждать поездку в Божонку, Никодим перестал дожидаться дедовских дополнений к предыдущим повествованиям о предках Знаях. Юноша ждал, всё чаще смотрел на небо, радуясь то падающему на землю белому холодному пуху, то крепнувшим морозам, сопровождавшим ясные солнечные дни. Любая погода была ему на руку, любая, кроме оттепели.

Наконец настал его день. День, когда отец Иоанн вручил ему письмо для настоятеля храма села Божонка отца Василия и сообщил, что до места назначения его доставит конюх Михей, а из Божонки через день-два они вместе вернутся в Лаврово. Поездка с первых минут полностью увлекла Никодима. Деревни, нанизанные бусинками изб на дорогу, сменяли друг друга, удивляя разнообразием завалинок, плотно охватывающих стены, оставив незакрытыми только украшенные великолепием морозного узорочья окна. Привлекали внимание путешествующего мудрёные хозяйственные постройки, те, которые невозможно было встретить в их селе. Дорога везде была уже хорошо накатана, сани на поворотах легко сносило в сторону. Лошадь шла без натуги, лишь застывший на морде Савраски пушистый иней выдавал, что даже такое движение требует от неё определённой траты сил. В то же время было заметно, что лошадка радовалась поездке. Двигаться, вдыхая чистый свежий воздух, много лучше, чем стоять в тесном стойле, не ведая, когда и как далеко потребуется ехать её хозяину. Здесь же по неторопливости Михея можно было понять, что сегодня предстоит недалёкий путь. В эту сторону все большие деревни и сёла находятся поблизости:

– Вот и Божонка, – сказал Михей, махнув рукой в сторону небольшой церквушки, украшавшей вершину взгорка. – Любуйся!

– Я всякий раз, когда бываю здесь, смотрю затаив дыхание и пытаюсь представить, что и как могло тут происходить во время битвы, – рассуждал о своём возница. – Сить справа от нас, там высокий берег, за рекой – плоская равнина. Село небольшое, особенно если сравнивать его с нашим Лавровом. Не бывает здесь ни базара, ни ярмарок. Другое назначение у Божонки. У нас – торговля, у них – воинская слава и исторические загадки, которые до сих пор остаются не разгаданы. А ещё…

Михей сделал паузу и лишь затем продолжил:

– Ещё где-то рядом, в бескрайних болотах, обосновался Болотей. – Михей многозначительно пожевал воздух спрятавшимся в густой бороде ртом, закончил:

– Ну как обосновался – нет там ни избы, ни сарая, ни огорода, просто стоит полуистлевший от времени деревянный идол. Вот и все тамошние примечательности.

– А ты там был? – поспешил спросить Никодим, боясь, что если умолкнет Михей, клещами будет не вытащить из него информацию.

– Может кто и бывал, разговоры-то не сами по себе рождаются, но я точно нет! – сказал как отрезал Михей, давая понять, что разговор окончен.

Отец Василий встретил гостей приветливо, подсказывая матушке, что предстоит долгий разговор и потому самовар должен быть полным и горячим, а на столе к чаю уместны разнообразные варенья и обязательный мёд. Под душистый чай, заваренный какими-то только хозяевам известными травами, потекла размеренная беседа. Прочитав письмо лавровского священника, Василий, разгладив широкой ладонью ухоженную бороду, уточнил: верно ли изложена в письме цель приезда Никодима. Получив подтверждение, хлебосольный хозяин продолжил:

– Тогда верно я предположил, что разговор у нас получится долгим.

Гость, отставив чай, весь превратился в слух, ведь он ждал этого момента, как ждут чего-то необычайно важного, даже волшебного.

Как же интересно рассказывал отец Васиий о давно минувших временах – заслушаешься! Опережая возможные вопросы, он признался, что в храме хранятся записи, сделанные священниками храма о прежнем времени, начиная с битвы до недавней поры. Молодому гостю, конечно, хотелось узнать всё, особенно то, что касается битвы. Отхлёбывая остывающий чай, священник рассказывал, как держали монголы пленных русичей в церкви, как сожгли деревянный храм, как погнали полонённых на безымянную тогда гору, для того чтобы вымести русский дух с завоёванной земли. Гнали всех без разбора, и молодых и старых, и мужчин и женщин. На той горе, прозванной позже Вымел-гора от слова «вымести» – очистить, освободить – степняки решили устроить беспощадную расправу над пленниками. Никто не мог предположить, что позже на том месте возникнет деревня Вымел – Вымлы. А тогда, после битвы, пленников безжалостно истребляли, скидывая тела убиенных в выкопанную полонёнными перед собственной смертью яму.

«Должно быть, по сю пору лежат там останки принявших мученическую смерть наших предков. Их следует непременно найти и перезахоронить по-христиански», – решил тогда Никодим, хоть и не произнёс своё решение вслух. Перед отъездом пытливого парня домой отец Василий пригласил его в храм и, внимательно присмотревшись к гостю, отметил:

– Какие удивительные у тебя волосы! Мне довелось видеть немало в жизни рыжеволосых, но у тебя они особенные, неповторимые.

– Дед утверждает, что цвет моих волос – природный дар, передаваемый из поколения в поколение, особенно по женской линии, но и мужчины не обделены сей особенностью, – улыбнулся Никодим.

– Носи их с гордостью, сын мой, – сказал священник и добавил, что в записях, названных «Божонской летописью», встречается упоминание об огненноволосой девушке, которая не поддалась соблазну стать наложницей одного из завоевателей, за что была предана смерти вместе с остальными мучениками на «Вымелской горе» и там же обрела вечный покой. Звали ту девушку Огнёвка. И проведя рукой по волосам гостя, священник сказал:

– Не удивлюсь, если та девушка доводится тебе родственницей. Уж больно описание её волос схоже с цветом твоих.

Возвращался в Лаврово Никодим с твёрдым намерением найти захоронение в Вымлах, осмотреть его. Хотел поделиться своими мыслями с дедом и бабушкой, но не стал этого делать, боясь, что они посчитают его свихнувшимся на своих изысканиях. Поделился соображениями лишь с отцом Иоанном. Тот выслушал, но не похвалил и не отругал, лишь задумчиво покачал головой и произнёс:

– Бог тебе в помощь! Хотя прах умерших беспокоить не рекомендуется, но я могу помочь снять с тебя грех. Доведётся откопать убиенных, я непременно отпою. Только обещай, что похоронишь их, как того требуют наши традиции и правила.

Никодим согласно кивнул огненноволосой головой.

Всё оставшееся до тёплых дней время юноша провёл в неменьшем ожидании, чем то, в котором пребывал перед поездкой в Божонку. Сам себя ругал за придуманную заботу, но свернуть с намеченного пути не считал возможным. Более того, был убеждён, что отказ от принятого решения будет предательством. Если не суждено отыскать в Вымлах рыжеволосую Огнёвку, то хотя бы похоронят они убиенных русичей по-христиански, а не оставят брошенными в канаву, как бездомных животных или безбожников Болотея.

Часть I. Глава 3. «Это – Огнёвка!»

Весна неспешно, но необратимо навалилась теплом на высокие сугробы, с каждым днём всё больше вжимая их в оттаявшую землю. Когда в ближайших к Лаврову перелесках зазвучали бодрые напевы звонкоголосых птиц, Никодим стал всё чаще спрашивать наставника, готов ли тот к намеченному ранее и уже многократно оговоренному? Тот слабо реагировал, чем вызывал немало вопросов у Никодима. Однако никаких слов неудовольствия не прозвучало. Не дело ученику высказывать претензии к поступкам учителя. Во время следующей встречи священник сам поинтересовался настроем молодого человека и, получив подтверждение, что тот с нетерпением ожидает установления тёплых сухих дней, заверил, что готов молиться об успешной поездке в Вымлы. Успех им, разумеется, необходим, но прежде всего требуется помощь Спасителя, поддержка Матери Божией и всех святых угодников. Никодим выбрал день, когда в их Казанском храме будет мало верующих. Особенно усердно в этот раз он молился Тихвинской Божией Матери. Остановился подле неё, внутренне ощутив, что сегодня наиболее правильно будет обратиться за поддержкой именно к этой иконе, хотя первоначально он думал просить о помощи святого Николая. Из храма вышел, уверенный в правильности своих идей и мыслей. Настроение ему не испортил даже такой неприятный для него человек, как встретившийся на улице ровесник и извечный соперник Никита Подножкин. Так уж получилось, что они не доверяли друг другу, постоянно ссорились, и нередко дело доходило до шлепков, пинков и злых слов. Никодим никогда не являлся инициатором ссор, они возникали исключительно по инициативе Никиты, но и терпеть безосновательные придирки односельчанина Никодим не собирался, тем более, получив пощёчину, подставлять под удар другую щеку. Никита это знал, но продолжал провоцировать. Объяснял своё поведение тем, что не любит церковь, иконы и всех, кто отирается при храме, желая получать дармовой, по его мнению, хлеб. Подножкин, как его отец и дяди, считал, что все «прислонившиеся» к церкви – дармоеды, не умеющие или не желающие жить своим трудом, рассчитывая на подачки. Если старшие Подножкины не разглагольствовали о своём отношении к официальной Церкви, то молодой Никита, не сдерживаясь, нёс своё и чужое. Например, он горделиво заявлял, что представители его рода – едва ли не главные во всей округе приверженцы истинного хозяина здешних мест. Добавлял, что лично он уважает Болотея за то, что тот не лезет в душу крестьянам, не собирает копейки каждого из них, не учит жизни. Никита считал, что Болотей уважает выбор и свободу людей, не устанавливает посты, не требует выполнения каких-то заповедей, не обязывает крестить, венчать, отпевать и много чего ещё. Конечной целью всего вышеперечисленного, по мнению Никиты, является сбор денег. А глупый народец отказывается понимать, что благолепие в храме создано на его деньги, что сверкающие позолотой купола тоже светятся их пожертвованиями. Много чего мерзкого и неприятного для слуха и разума Никодима говорил Никита, понимая, что в ответ, скорее всего, не услышит претензий, тем более, не получит физического наказания, особенно здесь, возле храма. Знал и усмехался, гордясь тем, что не связан законами православия. Хочется ударить – бей, потому что у ударившего первым больше шансов победить, а распустишь нюни – будешь валяться в грязи и пыли. Таких принципов придерживался Подножкин. Придерживался без колебаний, сомнений, без желания что-то менять. Некогда было Никодиму препираться с Никитой, потому он решительно возвратился в храм.

В Вымлы Никодим пошёл один, священнику делать там пока нечего, не станет же он копать землю, искать останки убиенных. Другое дело – юноша. Его затея, ему и надлежит реализовать задуманное. По дороге неожиданно накатили такие бодрость и радость, будто не шёл раскапывать останки людей, а направлялся на встречу с давними друзьями, чтобы выручить их из беды. Миновал деревню, не заходя в неё, вышел на край холма, стал присматриваться к местности: «Должно же что-то подсказать, где то место, которое его интересует. Но там и тут кучковались кусты и неказистые деревья. А вот и неглубокая, едва приметная канава. Вдруг это и есть тот самый ров? Стоит попробовать копать. Он погрузил в землю хорошо заострённый штык лопаты. Почва была мягкой, что подтверждало: это не целина, а уже когда-то тронутая земля. Глубоко не копал, делал на пробу маленькие шурфы, не желая расходовать силы понапрасну. Когда услышал скрежет лопаты о что-то твёрдое, подумал, что, возможно, это камень либо обломок какого-то бесхозного предмета. Мало ли что могли оставить или бросить за ненадобностью жители деревни. Наклонившись, поднял серую полуистлевшую кость. Приглядевшись, понял, что кость человеческая. Стал копать ещё и ещё вглубь и в стороны от первоначальной находки. Скоро под кустом черёмухи, где он решил складывать находки, лежало с полдюжины костей, осколки глиняной посуды и несколько кусков рыхлого ржавого металла. «Так я буду копать до морковкина заговенья», – отчаявшись подумал парень. Но не сдаваться же в самом начале! Да, ничего значимого не нашёл. Впрочем, он и не рассчитывал, что пару раз копнёт и сразу найдёт нечто, что сразу оправдает его надежды и чаяния! Так не бывает. Потому – копай, копай. Копай и не смей раскисать! И он продолжил копать. Чем дольше это делал, тем, казалось, легче поддавалась земля. А вот и первая значимая находка – череп с сохранившимися остатками человеческой плоти и достаточно густой бороды. Это хорошо, что не всё истребили время и тлен. Значит, остаётся надежда, что не будут напрасными его труды, его усилия. «На сегодня, пожалуй, достаточно», – решил он и ударил лопатой, отступив немного в сторону, боясь повредить возможные находки. Увиденным он был так поражён, что едва не лишился речи. Краем лопаты он подцепил и извлёк из земли плеть рыжей девичьей косы. «Неужели?» – удивился Никодим, отказываясь верить своим глазам. Этого не может быть! Рыжая коса из волос именно такого цвета, который может принадлежать лишь представителям его рода, рода Знаевых. Откопав череп той, кому принадлежали при жизни роскошные волосы, он уже не сомневался, что это Огнёвка. Теперь он обращался к найденному исключительно по имени:

– Я нашёл тебя, Огнёвка! Поиск оказался не таким уж и сложным. Намного легче было тебя найти, чем мне представлялось ранее. Не обошлось здесь без божьей помощи.

Подумав так, он перекрестился:

– Слава тебе, Господи, – шептали его губы, а мысли устремились в дальние дали. Теперь есть с чем идти к наставнику, есть что ему сообщить. Ничего не было напрасным – ни поездка в Божонку, ни общение с дедом и священниками, ни долгие ожидания. Одно было непонятно. Как теперь поступить с прахом Огнёвки и её косой? Что это была именно её коса, Никодим уже не сомневался. А вот как быть с нею дальше, не знал. Не знал и не мог решиться на что-то, а посоветоваться было не с кем. Так или иначе, следовало вернуться в Лаврово. Юноша решил, что череп Огнёвки оставит здесь, для последующего отпевания и перезахоронения, а косу заберёт с собой. Он уже придумал, что стает хранить её в укромной нише на колокольне, где с детства хранит всё самое ценное. Там никто, кроме него, не бывает, разве только священник иногда поднимается, но что-то таить от отца Иоанна он не собирается. Юноша непременно расскажет наставнику про всё и попросит совета. А тот подскажет, что следует делать, как правильно поступить в данной ситуации. Укрыв череп Огнёвки и все откопанные косточки, запомнил место, ориентируясь по кусту черёмухи, в котором для верности выломал достаточно толстую ветку со стороны деревни. Осмотревшись ещё раз, парень, опоясав себя косой Огнёвки, пошёл в направлении Лаврова, положив ставшую теперь ненужноой лопату на плечо, придерживая её за гладкий, прямой черенок. Застать дома священника не удалось, пришлось идти в храм. Там тоже отца Иоанна не оказалось. Звонарю сообщили, что его наставник отправился в соседний Стретинский храм по какой-то срочной надобности.

Часть I. Глава 4. Высоко сижу, далеко гляжу

Пользуясь свободным временем, юноша решил подняться на колокольню, посмотреть, всё ли там в порядке, оставить в тайнике косу и глянуть с высоты на окружающие просторы. Ему нравилось смотреть с высоты на Лаврово и ближние деревни, примечая изменения, которые на земле невозможно разглядеть. Первым делом обозрел село. Здесь всё оставалось неизменным. Главная улица Лаврова тянулась от деревни Ивановское до сельского кладбища, на котором выделялась старая часовня Преображения Господня. Перпендикулярно главной улице лежал короткий проулок, от торговой площади в сторону Дуракова. Он практически весь состоял из домов церковных служащих, в том числе и дома Знаевых, которых всё чаще соседи и друзья называли Знайцевы, а особо невзлюбившие их односельчане величали то ли в шутку, то ли всерьёз – Зазнайцевы. Мол, ничего из себя особенного собой не представляют, кроме рыжих шевелюр, а ведут себя, словно у них в родственниках митрополит или министр какой. В родном проулке, как и проулке, идущем в сторону Красного Холма, было всё спокойно. Зато там, где находятся деревни Спиридово и Смердыни, он заметил поднимавшийся в небо дым. Через пару минут стало понятно это – пожар. Помня об обязанности звонаря извещать село и округу о несчастных случаях, он решил, что пора бить в колокола, точнее в один – набатный колокол. Потянулся было к верёвке, но заметил, что та сильно обветшала и может лопнуть, оборваться. Следовало искать выход. И он его нашёл! Вспомнил, что до сих пор подпоясан косой Огнёвки. Рыжая коса была достаточно длинной и, несмотря на долгие годы, проведённые в земле, оставалась прочной. Никодим понял это, затягивая в узел концы косы. Приведение в рабочее состояние набата было делом техники и сноровки. Убедившись в том, что может смело ударить в колокол, Никодим ещё раз посмотрел в сторону пожара. Там вовсю полыхало зарево, облизывая красными языками край темнеющего неба. Ему показалось, что колокол звучит сегодня особенно тревожно и громко. Бил в него, уже не переставая. Остановился, когда понял, что недавно созданная распоряжением уездных властей пожарная команда отреагировала на сигнал набата. Он громко сообщил проезжавшим внизу пожарным: «Смердыни горят! Что именно – не разглядел. Вполне возможно, сараи в поле у родников!»