Проект: Невеста

Леся Ильен

Проект: Невеста

Глава 1. Пробужденная

Я умерла. По-настоящему. Врач долго не говорил напрямую, но я прочитала приговор в его глазах еще до того, как он открыл рот. Слишком молчаливый. Слишком вежливый. Он смотрел не на меня, на маму – так, как врачи обычно смотрят на родных, когда исчерпаны все схемы лечения и остается только ждать, пока организм сдастся. В его взгляде была сочувственная обреченность, замаскированная под профессиональное спокойствие. Мама все поняла сразу.

Рак. Агрессивный. Неоперабельный. Метастазы, как спички, разлетелись по легким, костям, печени. Я угасала, день за днем, превращаясь в собственную тень. Мне было двадцать один. И каждое утро начиналось с мыслей не о будущем, а о том, сколько мне осталось.

Крионика казалась чем-то далеким от реальности, чем-то из научной фантастики, но для нас, для богатых, она могла стать последним шансом – заплатить миллионы за гроб, который когда-нибудь снова откроется. Я помню, как держала маму за руку, а она шептала, что однажды я проснусь – в новом времени, с излеченным телом, с жизнью, которую у меня отнял диагноз. Я помню этот голос. А потом – ничего.

Пустота не была тьмой. Она была… чем-то другим. Безвременье, в котором нет мыслей, нет ощущений. Ни страха, ни боли. Ни меня, ни мира. Я не существовала. И потому, когда все вернулось, это было мучительно.

Вначале – звук. Нечто далекое, ритмичное. Будто капала вода. Или стучало сердце. Затем – свет. Пронзительный, белый, врывающийся в сознание так резко, что хотелось спрятаться обратно во тьму. Я попыталась закрыть глаза и вдруг поняла, что не могу даже этого. Веки не слушались. Тело было чужим и неподвижным. Все, что я ощущала, – прохладный воздух на коже, колющий легкие при каждом вдохе, и липкую панику, затопляющую сознание.

Я очнулась в капсуле. Прозрачная крышка нависала надо мной, а по ее поверхности стекал конденсат. Я была наполовину в растворе, наполовину в чем-то, похожим на гель. Мои руки были худыми, с синюшной кожей. Трубки тянулись из шеи и запястий, что-то пищало рядом, и где-то наверху мерцали синие огоньки.

Затем я услышала голос. Механический. Женский. Без эмоций.

– Протокол пробуждения активирован. Объект Ф-92.

Я попыталась пошевелиться. Пальцы едва дернулись. Боль откликнулась во всем теле – тянущая, глухая, как от долгой неподвижности. Слезы подступили сами собой – не от боли, от страха.

– Жизненные показатели в норме. Уровень когнитивной активности: стабильно высокий.

Мне казалось, что я задохнусь. Горло саднило, язык был, как наждачная бумага, губы потрескались. Я не могла заговорить, не могла закричать.

– Не пытайтесь говорить. Вам требуется стабилизация голосовой мускулатуры. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие.

Сохраняйте спокойствие? Вы серьезно?!

Я умерла. А теперь… что? Жива? Или в аду? Или…

В следующий момент стеклянная крышка сдвинулась в сторону с легким щелчком, и внутрь ворвался поток холодного воздуха. Я задрожала всем телом. Хотела закрыться руками – и только тогда поняла, насколько обнажена. Мое тело было в чем-то, напоминающем тонкий медицинский комбинезон – почти прозрачный, холодный и влажный от геля. Я чувствовала, как воздух касается кожи. Слишком остро. Слишком… живо.

В комнату вошли двое. Высокие фигуры в белых костюмах, похожих на скафандры. Их лица были закрыты, только глаза виднелись через тонированные экраны. Один подошел ближе, заглянул в какой-то прибор, сказал:

– Она стабилизировалась. Все по протоколу. Переходите ко второму этапу.

– Объект идентифицирован как Кристина Артемовна Волкова, – произнесла женщина из-за стекла. – Родилась в две тысячи десятом году. Гражданство: Российская Федерация. Статус при заморозке: клиническая смерть, добровольное участие в криопрограмме. Время хранения: двести двадцать семь лет.

Двести двадцать семь. У меня закружилась голова.

Я сжала кулаки, хоть и с трудом. Мир плыл. Мозг отказывался воспринимать реальность. Все во мне протестовало – я не хотела понимать, не хотела принимать. Это должно было быть чудом. Я должна была проснуться где угодно, но не здесь. Молодой. Здоровой. В окружении своих родственников из далекого будущего ― по крайней мере, так мне обещали. А вместо этого – стерильные стены, незнакомые люди и мое имя, звучащее из чужого рта, как приговор.

***

Меня не оставляли одну ни на секунду. Уже через час после пробуждения меня перевели в другой отсек – из капсулы на носилках, как хрупкий артефакт, который нельзя повредить. Комната была похожа на палату в клинике, только без окон. Все белое. Холодное. Без запаха. Без времени.

Я лежала под одеялом, которое не грело. Слева – экран, на котором бегали линии и цифры, отображающие мои жизненные функции. Справа – капельница, из которой капала прозрачная жидкость. Мое тело постепенно приходило в норму, но я все равно не могла уверенно встать. Только сидеть.

Где-то на второй день мне позволили поговорить. Я едва смогла выдавить:

– Где я?.. Почему… никого нет? Моя семья?..

Женщина в белом, периодически проверяющая показатели на приборах, остановилась рядом, посмотрела на меня. Она казалась молодой, но ее глаза были слишком… спокойными. Неестественно спокойными.

– Вы в Центре восстановительной биогении. Территория Земли. Континентальный сектор три. Вашей семьи… уже нет в живых, как и большинства жителей вашей эпохи. Остались только архивы.

Я отвернулась. Слезы не текли, точно внутри не было влаги. Все вытекло в те два столетия, пока меня не существовало.

– Вы прошли криосохранение в рамках государственной инициативы «Проект: Надежда». Ваш организм, несмотря на болезнь и клиническую смерть, сохранился в идеальном состоянии. В настоящее время ваша болезнь легко поддается лечению, так что вы полностью здоровы, с чем я вас поздравляю.

По спине пробежали мурашки, внутри все сжалось. Не при таких обстоятельствах я бы хотела услышать эту новость.

– Зачем вы меня разбудили? Почему именно сейчас?

Пауза. Женщина посмотрела на меня внимательно. Потом сказала:

– Вы обладаете фертильностью. Это крайне редкое биологическое качество для настоящего времени.

Я моргнула.

– Что?..

– Люди больше не способны к естественному размножению. Гены стерильны. Репродукция осуществляется исключительно искусственно. Ваш организм – уникален. Вы – Живородящая. Так мы называем восстановленных женщин старой эпохи. Или, по-простому, Виталки.

Слова болезненно вбивались в разум, как ржавые гвозди. Голова резко разболелась.

– Вы прошли все предварительные этапы оценки. Через несколько недель вы будете переведены на территорию Внешнего Сектора, где состоится ваша официальная регистрация как участницы программы «Проект: Невеста».

Я долго молчала, осмысливая услышанное.

– Я… не давала на это согласия. Я не хочу.

– Согласие было подписано вашими доверенными представителями в момент заморозки. Контракт действителен.

– Это… безумие. Никто из моей семьи не мог это подписать, никакой программы не было.

Женщина мягко улыбнулась.

– Добро пожаловать в будущее, Кристина. Здесь никто не спрашивает согласия у тех, от кого зависит будущее человечества.

Я с трудом сдержала рвущийся изнутри протест. Все во мне кричало: это ошибка! Я не подписывалась на подобное! Я не вещь! Я человек! Но слова застревали в горле, жалкие, бесполезные.

– Что вы имеете в виду? – наконец спросила я хрипло. – Что значит «Проект: Невеста»? Это… какое-то брачное агентство? Генофонд? Репродуктивная ферма? Объясните!

Женщина напротив выпрямилась, ее лицо оставалось безупречно спокойным, но глаза… я впервые заметила в них нечто живое – усталость, что ли.

– «Проект: Невеста» – государственная и корпоративная инициатива, направленная на воспроизводство фертильного населения с участием представителей достерильной эпохи. Таких, как вы – единицы. Всего сто девяносто семь жизнеспособных Виталок, обнаруженных и успешно пробужденных за последние тридцать лет. Каждая из вас закрепляется за одним из кланов Согласованной Доминанты – союза элитных династий, контролирующих глобальное управление.

Она говорила, как на брифинге. Сухо, четко, будто перечисляла цифры в отчете. Только это был не отчет – это была моя судьба.

– Закрепляется? – переспросила я севшим голосом. – Это значит… продается?

– Обменивается. Инвестируется. Заключает альянс. Вы – ресурс, Кристина. Но, в отличие от любых других благ, вы живойресурс. Вы можете рожать.

– А если я откажусь?

– Вы не можете отказаться, не имеете права. С юридической точки зрения вы – актив замороженного фонда. Согласно статье двадцать семь-цэ «О восстановленных субъектах», ваше тело находится в управлении консорциума до момента выполнения заявленной цели пробуждения. И эта цель – репродуктивное участие.

Я выдохнула. Долго. Глубоко. И все равно не отпустило.

– Мне будет позволено выбрать?

– Боюсь, нет.

Я отвела взгляд. Горло снова сжалось.

– Вы хотите, чтобы я полюбила того, кого даже не знаю?

– Мы не ожидаем любви. Только результата.

– А ребенок?.. – я еле выговорила. – Он будет мой?

Женщина опустила глаза к планшету. Пальцы чуть сжались на стекле.

– Генетически – да. Юридически – нет. Все дети, рожденные в рамках проекта, принадлежат клану, в который вы будете введены. Вы – только носитель.

Только носитель.

Меня качнуло. Я обхватила себя руками, силясь не закричать в отчаянии.

– Вас пробудили во имя спасения нового мира, – добавила женщина тише. – Вы получили шанс на жизнь, когда все ваши знакомые сгнили в земле. Ваше тело – высший дар. А дар не упускают просто так.

Я не ответила. Не смогла. Словно вся боль, которую я не почувствовала при смерти, теперь накатила с удвоенной силой.

– Через три дня вы начнете курс адаптации. У вас будет наставник, физическая и эмоциональная подготовка, протокол взаимодействия, изучение текущих норм. Вам предоставят все условия. Комфорт. Безопасность. Но не свободу.

Она подошла ближе. Наклонилась так, чтобы мы оказались лицом к лицу.

– Примите это, Кристина. Чем раньше вы примете, тем меньше вы будете страдать.

И вышла, оставив меня одну. В камере, где все было стерильно, монотонно. Кроме моего собственного ужаса.

Глава 2. Зона адаптация

Я не знала, сколько времени прошло после того, как дверь за ней закрылась ― точнее, задвинулась. Искусственный свет почти сразу погасили, и я догадалась, что наступило время отбоя. По распорядку. Как в психушке или тюрьме.

Комната оставалась той же – белой, ровной, но теперь погруженной в полумрак, освещенной лишь слабым мерцанием приборов и наполненной такой плотной тишиной, что казалось: она вытягивает из меня все, что еще оставалось теплым и живым.

Я лежала на кровати, не пытаясь уснуть, не пытаясь думать. Просто лежала. Бессмысленно, молча, как будто мне вновь предстояло умереть – только теперь не от болезни, а от сознания, что вся моя жизнь отныне принадлежит не мне.

Сон пришел резко. Не мягко, не спасительно, а словно кто-то выдернул шнур из розетки, и я провалилась в ничто. Без снов, без времени.

А проснулась я от того, что на потолке зажглись холодные лампы, а воздух заполнился тихим гудением, точно здание само дышало, а я – всего лишь часть его ритма.

Створка двери отъехала в сторону без стука, без предупреждения, и в комнату вошла уже другая женщина: невысокая, в сером костюме с какими-то странными опознавательными знаками, с планшетом в руках. Я сразу начала разглядывать ее лицо – на удивление обычное, даже почти дружелюбное, с веснушками и прядями светлых волос, выбившихся из аккуратной прически.

– Кристина Волкова? – спросила она, не поднимая глаз от экрана. – Меня зовут Тера. Я ваш наставник. Ваша программа адаптации начинается через двадцать минут. Подъем, пожалуйста.

Я не ответила. Просто медленно села на край кровати. Тело все еще ощущалось тяжелым, будто бы я не спала, а вынырнула из бетона… будто бы мне заново приходилось учиться управлять собой.

Тера подошла к стене, дотронулась до гладкой панели, и та мгновенно отъехала в сторону, открывая скрытую нишу. Внутри аккуратно висела сложенная форма – серая, безупречно выглаженная, выполненная из тонкой матовой ткани. Без застежек, без пуговиц. Ни логотипа, ни имени ― ничего.

Рядом стояли мягкие тапочки и что-то вроде тонкого браслета на запястье.

– Это ваша одежда. До начала программы адаптации примите водную процедуру и приведите себя в порядок, пожалуйста. Завтрак состоится позже, – голос наставницы был вежлив, но ровен, что ввергало меня в отчаяние еще больше. Что вообще может быть хуже отсутствия эмоций? Да хоть каких-нибудь. ― Вы готовы приступить?

Я кивнула, не сразу сообразив, что она от меня хочет. Только когда Тера отступила в сторону и коснулась другой панели, на которую я раньше не обратила внимания, стена рядом с кроватью бесшумно раздвинулась, впуская холодный свет из другого помещения.

Ванная.

Она не напоминала ничего из моего времени, и все же не была пугающе футуристичной. Скорее – это минимализм, доведенный до совершенства. Гладкие стены, подсвеченные изнутри, зеркало во всю высоту с мягким светом по краям. Прозрачная душевая кабина, встроенная прямо в пол, без поддона. Вода не текла из крана – она как бы разбрызгивалась прямо из воздуха, тонкими ровными струями, появляясь при приближении. На панели у входа отображались мои параметры: температура тела, водный баланс, даже показатели стресса.

Когда я прошла внутрь, дверь автоматически закрылась, заставив меня вздрогнуть. Я осталась совсем одна, наедине со своим отражением.

И впервые за все время увидела себя по-настоящему.

Застыла, не узнавая себя. Худоба была болезненной: ребра четко проступали под тонкой кожей, ключицы остро торчали, а запястья казались слишком тонкими, как у девочки-подростка с анорексией. Даже пальцы – длинные, дрожащие – выглядели, как кости без плоти. Под ногтями – чуть заметный синеватый оттенок, как следы от забытого холода.

Кожа была бледной, почти фарфоровой. Слишком ровной, как будто ее отшлифовали, стерев все следы жизни – веснушки, шрамы, родинки. Только синеватые вены видны.

Все выглядело стерильным. Неестественным.

Волосы… Я инстинктивно провела рукой по голове, хотя и так все прекрасно видела. Короткие, едва прикрывающие уши. Светло-каштановые, мягкие на ощупь, но непривычно легкие. Помню, незадолго до того, как я умерла, своих волос лишилась за считанные недели, поэтому носила парики.

Глаза – пожалуй, единственное, что осталось моим. Сложный оттенок, серо-зеленый, меняющийся в зависимости от освещения. В старом мире мама называла его цветом речной воды перед дождем. Здесь, в отражении на стеклянной панели, он казался тусклым. Уставшим. Почти выцветшим. Но все еще моим.

Я совершенно не узнаю себя. Я – это не только имя, возраст и диагноз. Я – это тело, походка, волосы, голос, манера хмуриться. А теперь все это… стерто. Переустановлено. Словно меня собрали заново, по инструкции, из новеньких деталей.

И почему при виде своего отражения мне так хочется плакать?

После всех гигиенических процедур я под надзором Теры в спешке оделась, и вскоре мы уже шли по узким коридорам. Я чувствовала, как стены словно нависают, сгибаясь в прозрачные изгибы. Везде – стекло, металл, искусственный свет. Ни одной живой детали. Ни запаха, ни ветра. Лишь воздух, обработанный и отфильтрованный, будто даже дышать мне позволено только в рамках протокола.

Тера отвела меня в большой зал – что-то среднее между лекционной аудиторией и медицинским театром. Внутри уже сидели другие девушки – шесть человек, если считать быстро. Все одеты в такие же униформы, с одинаковой смесью страха и непонимания на лицах. Кто-то смотрел в пол, кто-то пустым взглядом прямо перед собой. Никто не говорил.

По настоянию Теры я заняла одно из свободных мест, выбрать на свое усмотрение мне не позволили. Сиденья были расставлены полукругом, как в аудитории (или на сеансе групповой терапии), но даже расстановка мебели напоминала: нас не сажают по нашему выбору. Нас располагают. Как экспонаты… как образцы.

Первые минуты я, опустив взгляд, просто смотрела на свои руки. Ох, какие же они бледные, костлявые… почти как в последние недели болезни, незадолго до того, как я сгорела окончательно, превратившись в живой труп.

Или… я все еще живой труп?

– Привет, – голос прозвучал сбоку. Тихий, ровный, с легким акцентом.

Я подняла глаза.

Девушка сидела на соседнем стуле. Лицо ее было почти детским – светлая кожа, короткие русые кудри, аккуратные черты и огромные глаза цвета янтаря. И она выглядела… живой. Это, пожалуй, было самым странным. В этом зале с выжженными взглядами и отстраненными лицами только ее лицо казалось живым.

– Я Анаэль, – представилась она и неуверенно добавила: – Нам ведь не запрещено разговаривать, да?

Я моргнула, словно проверяя, не померещилось ли мне это.

Я понимала ее. Абсолютно четко. Хотя слова… казались не совсем русскими. Точнее, структура. Манера… Не знаю, как объяснить.

– Ты говоришь… по-русски? – осторожно спросила я, всматриваясь в ее губы.

Она чуть смутилась и мотнула головой.

– Нет. Я говорю по-французски. Но, кажется… – она провела пальцами за ухом, будто ощупывая невидимое устройство. – …это какая-то… штука внутри нас. Переводчик. Я слышу тебя на своем языке. А ты?

Я оглянулась. Остальные девушки не обращали внимания на наш разговор. Кто-то сидел уже с закрытыми глазами и что-то беззвучно бормотал (едва ли молитвы спасут нас), кто-то глядел в пустоту.

– Да, – выдохнула я. – Я тоже тебя понимаю. Хотя… твои губы двигаются не так, как звучат слова.

– Жутко, правда?

Я хмыкнула. Первый раз за все это время. Непривычно.

– Все здесь жутко.

Она повернулась ко мне почти полностью и поджала ноги на стуле.

– Мне было восемнадцать, когда я умерла. Ну, почти. Машина. Родители не выжили. А меня… – она замолчала на миг, – заморозили. Сказали, что есть шанс и что я могу… стать добровольцем в каком-то там научном проекте. Я согласилась не думая. Терять было все равно нечего. Не хотела остаток жизни быть прикованной к кровати, понимаешь? Хотела прожить нормальную жизнь. Сейчас думаю – может, лучше бы умерла тогда.

Я не знала, что ответить. Я не умела утешать даже в своем веке, а уж в этом…

– Кристина, – представилась я. – Рак. Двадцать один. Слишком быстро все произошло. Врачи сказали никаких шансов. Родители решили. Они все решили. Я… даже толком не попрощалась ни с кем.

– Тебя тоже разбудили недавно?

– Да… Я не уверена точно, сколько времени прошло. Я все еще… не до конца понимаю, что происходит.

– Мы здесь все одинаковые. Нас вытаскивают из гроба, делают «ценными», и теперь мы – «государственный актив», как онивыражаются, – с сарказмом сказала Анаэль. – Добро пожаловать в каталог.

Улыбнувшись, мы пожали друг другу руки. Подружки по несчастью.

– А ты знаешь, куда тебя отправят? К кому?.. – вдруг спросила я.

– Нет. Они не говорят. До момента распределения ― так мне сказали.

– А ты… хочешь знать?

Анаэль опустила взгляд, провела пальцами по матовой ткани брюк на коленке.

– С одной стороны – да. С другой, думаю: пусть будет кто угодно, лишь бы быстрее. Еще я боюсь, что, если узнаю что-то о нем, будет еще хуже. Нас ведь держат в изоляции, мы не знает, как здесь все устроено: мир, люди, семьи. А ты?..

Я покачала головой.

– Не хочу. Пока я не знаю, это не совсем реально. Это просто… как какой-то ночной кошмар, что ли.

Анаэль понимающе кивнула, ободряюще взяла меня за ладонь. Она младше, она знает о происходящем не больше моего, но тем не менее держится гораздо лучше.

– Хотела бы я, чтобы все это было кошмаром, ― лишь сказала она.

Дальше какое-то время мы сидели молча. Впервые не в гробовой тишине, а в молчании, в котором кто-то рядом дышал так же отрывисто в нервном предвкушении, как и ты.

– Тебе не кажется, что нас сажают рядом не случайно? – вдруг спросила она, едва слышно.

– Кажется. Но если это так – пусть. По крайней мере, мне повезло с соседом.

И впервые – не натянуто, не с сарказмом – мы обе улыбнулись.

В этот момент в зал вошла Тера, как преподаватель в старой университетской аудитории, вот только больше ничего здесь не напоминало о старых временах. За ее спиной на стене проявился прозрачный светящийся прямоугольник, в воздухе возникла голограмма – мягкий контур земного шара, который медленно вращался, подсвечивая континенты. Изображение было четким, очень реалистичным – в нем чувствовалась и мощь, и холод технологии.

На миг мне показалась, что я снова студентка-первокурсница.

– Добро пожаловать на вводный цикл, – начала Тера ровным, уверенным голосом. – В течение ближайших семи дней вы получите базовую информацию, необходимую для вашей интеграции в современное общество. Каждая из вас пробуждена совсем недавно и обязана пройти программу адаптации. Все вы в этом зале – Виталки. И настало время подробнее узнать, ради какой священной миссии вас вернули.

Глава 3. Урок первый

На голограмме появилась линия времени, растянувшаяся от середины XXI века до текущего года – 2258. Отрезки были размечены цветами: зеленые, желтые, красные.

– Историческая предыстория, ― Тера окинула всех присутствующих взглядом. Все, превозмогая панику от непонимания происходящего, с подавленными выражениями лиц внимательно слушали. ― В начале двадцать второго века уровень глобального бесплодия достиг критической отметки. Предполагалось, что это временно. Однако в течение пятидесяти лет человечество фактически утратило способность к естественному зачатию. Причин множество: экология, мутации, изменение гормонального фона, нестабильность генетических цепей, технологическая нагрузка на нейроэндокринную систему…

На экране замерцала анимация: сперматозоиды, яйцеклетка, генетическая спираль – и все это постепенно исчезало, распадалось, как пыль.

– Очень скоро искусственная репродукция стала нормой. Каждому новорожденному присваивалась генетическая формула, выведенная в лаборатории. Люди перестали рожать.

Теперь на голограмме сменились изображения. Плавно, будто разрезая воздух, всплыли панорамы мира, в котором мы больше не жили – мира, что вырос на руинах естественной жизни. Сначала – глухие небоскребы, вытянутые вверх, как штыри. Ни окон, ни балконов, только ровные поверхности с технологическими прослойками. Серо-черные фасады, поглощающие свет, словно каждая стена была частью машины. Каменные колоссы, между которыми не летали птицы.

Затем – воздушные платформы: парящие в небе купола, окруженные защитными сферами. Внутри виднелись структурированные кварталы, все одинаково, как будто нажали «скопировать-вставить». Люди передвигались по прозрачным коридорам, соединяющим купола, точно муравьи в муравейники. Ни солнца, ни ветра. Только светодиодное небо и контроль климата.

А потом – подземные комплексы: монолитные, разветвленные. Стены – гладкие, цвета пепла. Люди в одинаковых одеждах. Вентиляционные колонны, напоминающие ребра гиганта. Все там было функционально, стерильно, предсказуемо. Как будто сама планета устала от вариативности и ушла под землю.

Это был новый социум. Закрытый. Обеззараженный. Предельно управляемый. И больше всего меня пугало, что в нем просто не было места для случайного, для живого. Для детей.

– Однако со временем оказалось, что генные банки тоже подвержены деградации. В условиях отсутствия естественного отбора мутации накапливались. Популяция стала хрупкой, предсказуемой. Эволюция остановилась. И тогда вспомнили о вас.

На экране вспыхнули капсулы ― женские силуэты в стазисе… или вовсе мертвые. Фотографии архивных профилей. Я узнала знакомую подпись под одной из них: Объект Ф-92. Волкова К.А. Меня.

– Проект «Невеста» был разработан как стратегия экстренного генофонда. Вас нашли. Вас сохранили. Вас пробудили. Вы – живородящие. Ваши тела помнят то, что утратили миллиарды.

Голос Теры звучал почти торжественно. Словно мы не жертвы, а святые. Но ни одна из нас явно не разделяла этого восторга.

– Современное общество организовано по структуре Согласованной Доминанты. – Тера взмахнула рукой, и в воздухе возникли девять гербов: строгих, минималистичных, с, насколько могу судить, латинскими названиями. – Это девять кланов, управляющих ключевыми секторами цивилизации: энергетика, вода, транспорт, генетика, цифровой контроль, внешние колонии, оборона, финансы, биосфера. Каждый клан – это не просто семья. Это корпоративная династия, в основе которой – идеология, генетическая стабильность, политическая власть и, с недавних пор, – репродуктивное наследие. Каждую из вас введут в одну из таких структур, ― тут Тера подняла указательный палец, заставив всех заострить внимание на следующих словах: ― Но, поскольку вас всего шестеро, вы будете перераспределяться между кланами по мере выполнения своего репродуктивного долга.