Стройбат

Евгений Часовенный

Стройбат

Глава 1 Уроки литовского

Отбой объявили уже часа полтора назад, но сон не шел, да и салабоны  отрабатывающие свои «наряды вне очереди», что-то слишком громко топали, бегая с ведрами и тряпками туда – сюда по центральному проходу казармы. На соседней койке заворочался Лёха Листов – мой лучший кореш, с которым мы, вот уже больше полутора лет, вместе несли все тяготы военной службы: в одной роте, взводе, отделении, и даже на губе. Да и работали мы в одном, в арматурном, цехе Череповецкого завода железобетонных изделий и конструкций (ЖБИК – как его называли сокращённо). Наша третья рота трудилась на этом заводе вместе с гражданскими работниками, и мы в начале службы даже не понимали, как нам повезло в этом. В Череповце, в семидесятые годы прошлого века, было  огромное количество заводов и фабрик, но рабочих на них катастрофически не хватало: мигрантов тогда не завозили, а дефицит кадров пытались решать с помощью военно-строительных отрядов, которые в просторечии назывались стройбатом и базировались на окраине города Череповца, в местечке с милым названием  Ясная Поляна. Привозили и осуждённых судом к «стройкам народного хозяйства», или, опять же по народному – на «химию», и в Череповце таких химиков было очень много.

Перед очередной демобилизацией в частях появлялись вербовщики с разных предприятий города, которые пытались заманить к себе на работу будущих дембелей, суля им «молочные реки с кисельными берегами». Охраной окружающей среды, в те годы сильно не заморачивались, и в небе над городом всегда висело огромное серо-буро-малиновое облако от постоянно дымивших труб металлургического комбината, числом тринадцать, которые зимой окрашивали снег в совершенно невероятные комбинации цветов, а летом не давали жителям не только выходить на балконы, но даже открывать окна и форточки. В начале нашей службы в городе находилось только три стройбата:  782 ВСО, 730, и  наш – 135.  А в 1977 году, когда служба у нас перевалила на вторую половину – в славный город Череповец, стали  дополнительно перебазировать двадцать пять военно-строительных частей со всех концов нашей необъятной Родины, И увидев ребят из этих отрядов, пообщавшись с ними – мы поняли, что работать на стройке в глухой тайге или в дикой степи, и на заводе в городе – это, как говорится – «две большие разницы». У нас, на личные счета начисляли неплохую зарплату, наравне с трудившимися бок о бок с нами гражданскими работниками: удерживая, правда, за питание и обмундирование. Поэтому, большинство демобилизующихся воинов из нашей части уходили на дембель с довольно приличной суммой денег, которой, по приезду домой, хватало одеться – обуться и погулять, не прося на это денег у родителей и родственников. А прибывшие сюда служивые из новых  отрядов, по внешнему виду напоминали военнопленных, одетых в драные и заштопанные солдатские фуфайки, и за душой имели только  долги, которые им, по уходу на дембель, Родина великодушно прощала.

– Пойдём-ка, Профессор, покурим. Один чёрт не спишь! – сказал Лёха и стал одеваться. Я тоже встал, сунул ноги в сапоги и мы, прихватив по дороге бушлаты из раздевалки, вышли на улицу. В курилке сидел Серёга Резвый, младший сержант и командир отделения из второго взвода, дежуривший в этот день по роте.

– Слушай, Серый, ты чего сегодня звереешь? Салабоны летают с ведрами и тряпками с таким топотом, что заснуть невозможно! Хорошо ещё, что воскресенье завтра и на работу не надо – зевнув, сказал я.

-А литовца – салагу почему гонять взялся? он уже дышит через раз, сильно так тебе насолил что ли? – спросил Лёха, прикурив сигарету и присев рядом с ним.

– нужен он мне! это Ромка его гоняет – ответил Серый, выбросив в урну свой окурок. Ромкой, чтобы не ломать язык, мы по простому звали сержанта с нашего  призыва Ромуальдаса Домашевичуса, который тоже был командиром отделения, высоким и здоровущим чистокровным литовцем

– Да ладно! с какого это перепою он так земляка гонять начал? – спросил я Серёгу

– черт его знает, я как-то и не догнал даже – а ведь точно! – задумался он. Как и везде в армии, за редкими исключениями, земляков у нас старались поддерживать, и особо в обиду не давали.

– Ладно, потом узнаем, пойдём на боковую, салаги уже закончили.

Прошла ещё пара недель нашей службы и как-то вечером, после ужина, я вдруг увидел сидящих в своём проходе между койками всех шестерых литовцев с нашего призыва, о чём – то оживлённо беседующих. Между ними, по стойке смирно, стоял их молодой земляк, которого Ромка Домашевичус гонял недавно после отбоя. Я уселся поудобнее на табурете перед телевизором, слушая какой-то концерт, но краем глаза поглядывая на эту компанию. Каждый из них, что-то очень эмоционально выговаривал этому бедолаге, иногда сопровождая, видимо для убедительности, свою речь подзатыльником или резким ударом по корпусу. И когда тот, после окончания  «беседы», был отпущен и, получив напутственный пинок, быстро потрусил к выходу, я не выдержал и поднявшись со своего места, подошел к их теплой компании.

–Лабас вакарас! (добрый вечер), братья лесные! Вся банда, значит, в сборе! Сидим рядком – говорим ладком?

– И тебе вечер добрый, Профессор! – заулыбались они. Мы все были с одного призыва: «деды», отслужившие вместе уже больше полутора лет, прошедшие «Крым и рым», дедовщину, самоволки и гаупвахты, и отношения со всеми у меня были хорошие. Мне было интересно общаться с ними, я даже сам выучил за время службы несколько десятков слов на литовском и, иногда, вворачивал их к месту и не к месту. Особенно прикольно было смотреть на реакцию недавно пришедших в роту молодых литовцев, когда я выдавал им что-нибудь на их родном языке, типа

– ну-ка подойди сюда сынок! – и они пытались понять – земляк я им или нет.

– Что это вы земляка своего так гнобите? Извините за любопытство, дело не моё, конечно, но первый раз у вас такое вижу. Как в кино, когда   «лесные братья» местного коммуниста на своём хуторе после войны пытают! – они заржали всей компанией, а когда немного успокоились, заговорил Ричардас Вилькявичус, которого, из-за его невероятного сходства с Полом Маккартни, сначала так и прозвали, но быстро сократили это длинное прозвище до Макара, что тоже, на волне тогдашней популярности «Машины времени», оказалось в тему.

– Вот смотри Саня, он действительно наш земляк с Литвы, с Вильнюса. И национальность у него – литовец, так в военном билете проставлено, мы проверили. И имя с фамилией у него тоже литовские – Гедиминас Паулаускас.

– и что? – спросил я его, ничего не понимая.

– а то, что он, сука, литовского языка не знает! Мы всё понимаем: многие литовцы выросли и живут в России, понятно, что не знают – не с кем им там было по литовски разговаривать. Опять же, был бы он русским с Литвы, а таких у нас тоже много, ничего предъявлять бы не стали, хотя у меня в Каунасе друзья русские есть – так некоторые из них лучше меня по литовски разговоривают. Ты и то по литовски ругаешься так, что салабоны наши тебя больше нас боятся. Но он-то литовец, который родился, вырос и всю жизнь прожил в Литве, и папа у него литовец! Английский с немецким он, козёл, знает, русский тоже, а родной – нет! – и немного успокоившись, закончил:

-Ну ничего, он у нас через пару месяцев без акцента говорить будет!

Честно говоря, у меня тоже такое в голове не укладывалось и, посмотрев на Ричарда и остальных, подытожил:

– как говорил один великий человек:

– нельзя жить в обществе и быть свободным от общества! – и добавив:

– ученье свет, а неучёность чуть свет на работу! – пошел в курилку. Не знаю точно, через какое время этот литовец, не помнящий родства, научился говоритьть на своём родном языке

– но думаю, что скоро – парни были настроены серьёзно и, честно говоря, я тогда их понял!

Уже после армии я рассказал эту историю одному очень эрудированному человеку, который совсем не удивился и объяснил, что такое вполне могло быть в те советские годы не только в Литве. По существующей тогда практике – первые секретари коммунистической партии в союзных республиках, даже районные и городские – назначались из лиц коренной национальности, а вот вторыми секретарями всегда были русские, и неизвестно ещё кто из них фактически был первым, а кто вторым. И все семьи этой элиты жили в своём мирке: их дети в быту говорили по русски, так как и жёны у многих начальников были русские. В спецшколах они изучали английский и немецкий, и особой нужды, да и желания изучать местный язык, у советских детей-мажоров не было. Но то, что этот парень попал в армию, да ещё и в стройбат, говорит о том, что его папа вылетел из обоймы, а сам он был не слишком большого ума. Хотя что только в жизни не бывает!