Слушайте

И тогда она увидела это: в кромешной темноте лаборатории образцы в чашках Петри начали светиться. Не обычным биолюминесцентным светом, который она изучала, а чем-то иным – глубоким, пульсирующим, живым. Каждая чашка светилась по-своему.

В чашке перед Мирой земля приобрела странную структуру – она уплотнилась, сформировав миниатюрные террасы и впадины, повторяющие контуры горного ландшафта. И эти крошечные горы и долины слабо светились коричневатым светом.

Возле Дамира жидкость в чашке начала двигаться, образуя водовороты и спирали, светящиеся глубоким синим светом. Она текла против гравитации, поднимаясь тонкими струйками вверх и формируя в воздухе сложные узоры, прежде чем упасть обратно.

Перед Лин образец застыл, покрывшись тонкой кристаллической структурой, напоминающей иней на стекле зимним утром. Кристаллы мерцали холодным белым светом, создавая сложную геометрическую сеть.

И когда Артём, преодолев шок, шагнул ближе к столу, его образец вспыхнул серией микроскопических вспышек – красных, оранжевых, как искры от костра, танцующие в темноте.

На всех экранах, хоть и отключенных, возник символ ⋈, светясь изнутри, словно прожигая темноту саму по себе.

Системы безопасности комплекса "Гея" выдали серию странных звуков – не стандартную сирену тревоги, а нечто более низкое, вибрирующее, проникающее в кости.

– Это не вписывается ни в одну известную мне модель, – прошептала Лин, её научная уверенность рассыпалась, как карточный домик. – Нет объяснения… но это – реальность.

В этот момент свет вернулся так же внезапно, как исчез. Системы лаборатории загружались, экраны моргали, возвращаясь к жизни. Но все четверо стояли неподвижно, глядя на чашки Петри, которые теперь выглядели совершенно обычно – никаких световых эффектов, никаких спиралей.

– Вы все это видели? – голос Лин дрожал, что не было характерно для её обычно механической речи.

Мира кивнула, её интерфейс проецировал сообщение: «Четыре стихии проявились. Земля, Вода, Воздух, Огонь».

Еще секунду назад Лин бы отмахнулась от такого мистического объяснения. Но теперь… Она посмотрела на свои измерительные приборы, показывающие совершенно обычные значения. Как будто ничего не произошло.

– Я зафиксировала аномалию, – сказала она, поправляя свой лабораторный халат жестом, который выдавал крайнюю степень нервозности. – Но не могу её объяснить. Это противоречит всем известным моделям поведения микроорганизмов.

На одном из экранов появилось предупреждение: "ПРИБЛИЖЕНИЕ ПЕРСОНАЛА. ЛАБОРАТОРИЯ 7. ETA: 45 СЕКУНД."

– Кто-то идёт, – Артём быстро свернул все окна с данными. – Нужно скрыть результаты эксперимента!

Они действовали стремительно: Лин собирала образцы, Дамир помогал стирать записи с основного компьютера, Артём следил за приближением персонала через систему наблюдения. Мира использовала свой интерфейс, чтобы создать помехи в камерах наблюдения.

За несколько секунд до того, как двери лаборатории открылись, Артём прошептал:

– Встретимся у северного входа в жилой блок. 23:00. У меня есть план. – Он быстро показал им карту на своём планшете. – Есть способ проникнуть в восточный сектор незамеченными. Нам нужно разобраться, что происходит, прежде чем они активируют "Гармонизацию".

– Что такое "Гармонизация"? – тихо спросил Дамир.

Лицо Артёма застыло:

– Система подавления, которая не должна быть запущена, если мы хотим узнать правду.

Двери открылись, и в лабораторию вошли два техника в униформе с логотипом "Панглобального ковчега".

– Плановая проверка оборудования, – объявил один из них, кивнув группе. – Что-то случилось с системой электропитания.

– Ничего особенного, – ровным голосом ответила Лин. – Небольшой сбой. Мы как раз заканчивали стандартный анализ почвенных образцов.

Пока техники занимались диагностикой, четверо молча покинули лабораторию. В коридоре они обменялись взглядами. Что-то изменилось в их отношениях друг с другом – появилось новое понимание, как будто они прошли через какой-то невидимый барьер вместе.

Молчаливое соглашение было достигнуто: в 23:00 у северного входа.

Они собрались в небольшом внутреннем дворике комплекса, где система наблюдения имела "слепую зону" – факт, который Артём, казалось, знал слишком хорошо для обычного волонтёра.

– То, что мы видели в лаборатории… – начала Лин, её голос звучал непривычно неуверенно. – Я провела все возможные тесты. Данные не лгут, но они… противоречат всем известным научным принципам.

– Объяснение существует, – медленно произнёс Дамир. – Просто оно лежит за пределами твоей науки.

– Между наукой и мистикой нет противоречия, – неожиданно сказал Артём. – Просто разные способы описания одних и тех же явлений.

Все трое посмотрели на него с удивлением. Артём, самый скептичный из них, теперь говорил слова, которых они от него не ожидали.

– Что? – он пожал плечами. – Я могу быть прагматиком и при этом признавать пределы нашего понимания.

Мира активировала интерфейс: «Что ты знаешь о подземном резервуаре? О Сува-Кочи?»

Артём глубоко вздохнул, явно борясь с внутренним конфликтом:

– Я… не всё, что кажется. Мой отец… – он замолчал, проводя рукой по волосам. – Давид Артёмов – мой отец. Директор "Панглобального ковчега".

– Что?! – воскликнула Лин, а Дамир лишь медленно кивнул, словно уже подозревал это.

– Я не хотел, чтобы кто-то знал, – продолжил Артём. – Хотел быть здесь благодаря собственным заслугам, а не из-за него.

«Но что ты знаешь о Сува-Кочи?» – настаивала Мира.

– Немного. В детстве я слышал, как отец обсуждал это с коллегами. Это древнее хранилище генетического материала, созданное коренными жителями перед экологической катастрофой. Ученые считали это легендой, пока не обнаружили геологические аномалии под восточным сектором.

Дамир подался вперёд:

– Наши предания описывают Сува-Кочи как место, где хранится не только плоть, но и душа живых существ. Не просто банк генетических образцов, а сеть связей между всеми видами – то, что шаманы называли "памятью жизни".

– Биомнемические цепи, – пробормотала Лин. – Но почему животные создают эти узоры? Почему бактерии следуют тому же паттерну?

– Потому что активировалась древняя система, – ответил Дамир. – "Колыбель жизни" пробуждается, и всё, что с ней связано, отвечает на её зов.

– А "Гармонизация"? – спросила Лин.

Артём нахмурился:

– Протокол безопасности. Если системы мониторинга обнаруживают отклонения в поведении животных или аномалии в биомнемических цепях, "Гармонизация" активируется автоматически. Она подавляет все неожиданные изменения, возвращая систему к запрограммированным параметрам.

– Они хотят контролировать природу, – тихо сказал Дамир. – Но природа пробуждается. И четыре стихии должны быть там, чтобы встретить это пробуждение.

Лин потрясла головой:

– Я не могу полностью принять эти… мистические объяснения, – она подняла свой планшет. – Но мои данные говорят, что что-то происходит. Что-то, выходящее за рамки обычного научного понимания. – Она сделала глубокий вдох. – И я хочу узнать, что это.

«И я», – текст Миры светился в вечернем воздухе.

– Мы должны найти Сува-Кочи, – сказал Дамир. – До того, как активируется "Гармонизация".

Артём кивнул:

– У меня есть план проникновения в восточный сектор. И я могу получить доступ к некоторым системам безопасности… через административные коды отца.

План был прост, но рискован. Они проникнут в восточный сектор ночью, используя знания Артёма о системе безопасности и коды доступа. Дамир будет вести их, опираясь на предания своего народа о "путях воды". Лин соберёт данные, которые, возможно, помогут понять происходящее с научной точки зрения. А Мира…

«Я буду слушать», – появилось сообщение в воздухе. – «Узор говорит. А я научилась слышать без слов».

Солнце уже опускалось за горизонт, когда Мира вернулась в свою комнату. В тишине вечера мысли кружились в её голове, складываясь в узоры не менее сложные, чем те, что создавали животные на поляне.

Она подошла к окну, глядя на заповедник, окрашенный в глубокие сумеречные тона. На границе леса она заметила движение – животные разных видов собирались группами, словно ожидая чего-то. Их поведение не было ни охотой, ни миграцией, ни чем-то привычным. Они просто стояли, направив головы в сторону восточного сектора, где находилась поляна с узором.

Внезапно нейроинтерфейс Миры активировался без команды, проецируя изображение на стену. Это была карта комплекса "Гея" с отмеченным маршрутом. Путь начинался от северного входа в жилой блок, проходил через серию технических коридоров и вентиляционных шахт, огибая зоны с активным наблюдением, и заканчивался глубоко в восточном секторе – в месте, которое не было обозначено ни на одной официальной карте.

По мере того как Мира изучала карту, она начала слышать странный низкочастотный гул, исходящий от систем жизнеобеспечения комплекса. Это был не обычный механический звук, а что-то глубже, ритмичнее – пульсация с частотой 7.83 Гц, резонанс Шумана.

На экране интерфейса внезапно появился таймер обратного отсчёта: 10:43:17… 10:43:16… 10:43:15… Время до рассвета. Время до пробуждения.

Я не знаю, кто мы – случайные искры или запланированный резонанс. Но узор зовёт. И я слышу его. Не ушами. Кожей. Сердцем. Тканью самой Земли. Четыре нити, сплетающиеся в единый узор. Четыре голоса, образующие одну песню. Мы думаем, что стоим на твёрдой почве, но на самом деле плывём по подземным рекам памяти, древнее наших костей, старше нашего вида. Ягуар знал. Он первым пришёл показать мне путь. Его глаза – окна в мир между мирами, где все мы связаны невидимыми нитями. Теперь его зов стал моим. Сува-Кочи пробуждается. И мы пробуждаемся вместе с ней.

Нейроинтерфейс мигнул и показал: "Время до активации Колыбели жизни: 10:42:59…"

Глава 5. Разговор с отцом

Сообщение пришло в 16:38, когда Артём просматривал схемы вентиляционных шахт восточного сектора. Планшет завибрировал и внезапно нагрелся в руках, словно сама технология реагировала на имя отправителя. В нижнем углу экрана мигала строка, появившаяся после их возвращения с поляны: "Время до активации Колыбели жизни: 09:18:43…"

«Ужин. 19:00. Мой кабинет. Есть что обсудить. Д.А.»

Артём положил планшет экраном вниз. Дэвид Артёмов не подписывал личные сообщения полным именем, только инициалами. Это всегда напоминало Артёму о том, как отец подписывал корпоративные документы – коротко, со стальной уверенностью человека, привыкшего к власти.

Рука непроизвольно дёрнулась к волосам – жест, от которого он пытался избавиться с подросткового возраста. Нервный тик, выдающий неуверенность наследника империи «Артёмов Ресурс». Той самой корпорации, что стояла за Великой амазонской трагедией. Той самой, чьё имя превратилось из символа прогресса в синоним разрушения.

Он вспомнил своё прибытие в комплекс «Гея» неделю назад. Как намеренно отвернулся от главного здания, где висел портрет отца. Как представился просто «Артём», опустив фамилию. Как облегчённо выдохнул, когда никто не узнал в нём сына директора.

Отклонить приглашение? Соблазнительно. Но слишком много вопросов требовали ответов. Что такое «Гармонизация»? Что происходит с животными в восточном секторе? И главное – что скрывается под землёй, в месте, которое Дамир называет «Сува-Кочи»?

Артём почувствовал странное покалывание на запястье, будто невидимые пальцы коснулись его кожи. Повернул голову и увидел в дверном проёме Миру. Её нейроинтерфейс мерцал, проецируя в воздух вопросительный знак.

«Ты в порядке?» – возникли слова между ними.

– Да, – соврал Артём, – просто планирую вечер.

Но интерфейс Миры среагировал странно: проекция исказилась, и на мгновение появился символ ⋈, прежде чем снова превратиться в текст:

«Мы чувствуем твоё беспокойство. Деревья, земля… и я».

Артём хотел отшутиться, но слова застряли в горле. С ночи на поляне что-то изменилось в нём самом. Он чувствовал себя более… уязвимым. Словно стены, которые он выстраивал годами между собой и миром, начали таять.

– Я иду на ужин к директору, – наконец сказал он. – Возможно, узнаю что-нибудь полезное для нашего… исследования.

Мира кивнула, но её взгляд говорил, что она слышит несказанное.

Путь к административному крылу пролегал через центральный атриум комплекса «Гея». Каждый шаг отдавался гулким эхом в этом огромном пространстве, где чистота стекла и хром конструкций перетекали в живую зелень биомов. Технология и природа, соединённые в принудительном симбиозе.

«Просто как мы с отцом», – подумал Артём с горькой иронией.

Стеклянные стены главного коридора отражали его силуэт множеством искажённых версий – высокий юноша с напряжённой осанкой, слишком похожий на человека, портрет которого висел в центральном холле.

– Артём! Какое совпадение.

Голос доктора Соколовой заставил его вздрогнуть. Она появилась словно из ниоткуда – высокая, с идеально прямой спиной и взглядом, рассекающим пространство, как скальпель.

– Как ваша адаптация в программе «Юные хранители»? – спросила она, пристально изучая его лицо.

– Без происшествий, – ответил Артём, чувствуя, как нагревается воздух вокруг него от внутреннего напряжения.

– Вы проявляете интерес к восточному сектору, если не ошибаюсь? – В её голосе мелькнул оттенок подозрения.

– Обычное любопытство. Все биомы заслуживают внимания.

Соколова сузила глаза:

– Рекомендую сосредоточиться на центральных секторах. Особенно учитывая, что через неделю начинается плановая проверка стабильности биомнемических цепей.

Проверка стабильности. Эвфемизм. Учёные любили прятать опасные вещи за безобидными словами. Артём слишком хорошо помнил это по лаборатории отца.

И словно в ответ его мыслям, воспоминание ожило внезапно и остро: десятилетний Артём в защитных очках не по размеру. Рабочий стол, заставленный пробирками. Отец у голографического монитора, увлечённо рассказывающий о новом проекте. Внезапное движение – рукав задевает колбу. Разлитая жидкость, шипение, запах горящего пластика и обжигающая боль, расплавляющая кожу. Крик отца: «Что я наделал!».

Артём непроизвольно потёр шрам на предплечье, скрытый под рукавом.

– Вы в порядке? – спросила Соколова, заметив его движение.

– Да. Просто вспомнил… один эксперимент.

– Эксперименты требуют осторожности, – многозначительно произнесла она. – Особенно когда ты имеешь дело с тем, чего не понимаешь.

Артём чувствовал, что за этими словами скрывается предупреждение. Знает ли она о их ночной вылазке? О странных явлениях, которые они наблюдали? Обладает ли какой-то информацией о них, о нём самом?

Когда Соколова ушла, Артём заметил нечто странное: индикаторы безопасности вдоль коридора мигали в чётком ритме. Медленно, размеренно. Он достал планшет и активировал сенсор частот.

7.83 Гц. Резонанс Шумана. Та же частота, которую они фиксировали на поляне и в лаборатории.

Случайность? Или система безопасности комплекса каким-то образом реагировала на то, что происходило в восточном секторе?

Одно он знал наверняка: ему нужны ответы. И человек, который мог их дать, ждал его за дверью с табличкой «Д. Артёмов, Директор».

Апартаменты директора «Панглобального ковчега» больше напоминали оранжерею, чем кабинет руководителя. Вдоль стен стояли стеллажи с растениями – не декоративными, а дикими видами из заповедника. Каждый горшок имел маркировку с латинским названием и датой высадки. Некоторые образцы были подключены к тонким сенсорам, передающим данные на настенные мониторы.

Контраст с остальным комплексом был разительным. Здесь не было той стерильной, геометрически выверенной красоты технологического храма. Живое буйство листьев нарушало строгие линии, смягчало углы, наполняло воздух влажным дыханием настоящего леса.

Давид Артёмов стоял у кухонной зоны, расположенной у дальней стены. Он помешивал что-то в кастрюле, и голубоватое пламя газовой плиты отражалось в его очках – редкая привилегия настоящего огня вместо индукционных панелей. Запах специй наполнял помещение.

– Артём, – произнёс он, не оборачиваясь. – Проходи. Ужин почти готов.

Артём замер на пороге. Его всегда поражало, как отец мог создавать ощущение контроля над ситуацией, даже стоя спиной к двери. Словно весь воздух комплекса был его нервной системой, передающей малейшие колебания.

– Предпочитаю поговорить о деле, – холодно ответил Артём.

– Разговор за едой всегда продуктивнее, – Давид наконец повернулся. – Ты похудел.

Эта фраза, обыденная и внезапно личная, застала Артёма врасплох. Он ждал формального начала, привычного танца из полунамёков и сложных фраз. Но не это.

– Важно следить за своим телом на новом месте, – механически ответил он, подходя ближе. – Стресс влияет на метаболизм.

– Действительно, – кивнул Давид, – а какие стрессы у тебя, интересно?

В его голосе Артём уловил нотку искреннего любопытства. Не допрос директора, а вопрос… отца?

Ответить не успел – чашка с кипящей водой выплеснулась на плиту, и пламя взметнулось на мгновение выше. Артём непроизвольно отшатнулся, сердце сбилось с ритма. Воспоминание о лаборатории снова вспыхнуло перед глазами.

– Прости, – сказал Давид, быстро уменьшая огонь. – Я забыл, что ты…

– Я в порядке, – оборвал его Артём. Он не хотел начинать разговор с темы своей травмы. Ни сейчас, ни когда-либо.

Они сели за небольшой стол у окна с видом на заповедник. За стеклом догорал закат, окрашивая кроны деревьев в тёмно-красный – словно природа вторила внутреннему состоянию Артёма. В центре стола стояла единственная свеча в керамическом подсвечнике, сделанном явно вручную, с неровными краями. Её пламя отбрасывало живые тени на лица обоих Артёмовых, создавая странную иллюзию семейного сходства и одновременно различия.

На тарелках дымилось рагу, рядом – небольшая миска с салатом из свежих овощей. Не синтезированных, а настоящих, выращенных в оранжерее – привилегия руководства. Запах подгоревших специй витал в воздухе, странно напоминая аромат химических реактивов.

– Я сделал острое, как ты любил в детстве, – заметил Давид, разливая воду по стаканам.

Артём молча посмотрел на отца. Он давно перестал есть острую пищу. После травмы даже запах жгучих приправ вызывал у него мигрень. Неужели отец действительно забыл? Или это была проверка?

– Мои вкусы изменились, – сухо ответил он и взял вилку.

Повисла тишина, нарушаемая только звуком столовых приборов. Когда молчание стало невыносимым, Давид наконец заговорил:

– Как продвигается программа «Юные хранители»? Доктор Соколова говорит, твоя группа проявляет особый интерес к биомнемическим цепям.

– Мы выполняем программу исследований, – уклончиво ответил Артём. – Изучаем восстановленные виды.

– А твои… коллеги? Они знают, кто ты?

Артём сжал вилку сильнее:

– Нет. И я предпочёл бы, чтобы так оставалось.

– Понимаю, – кивнул Давид. – Быть сыном Давида Артёмова сейчас… непросто.

Что-то в его тоне – усталость? смирение? – заставило Артёма поднять взгляд от тарелки. Отец постарел. Эта мысль пришла внезапно. Седина на висках, морщины у глаз, новая складка у рта – когда это появилось? Последний раз они виделись полгода назад, на очередном формальном семейном ужине. С тех пор Давид, казалось, прожил ещё несколько лет.

– Ты сам выбрал эту роль, – холодно произнёс Артём. – «Спаситель природы». Бывший разрушитель, ставший хранителем. Красивый нарратив для общественности.

– Ты думаешь, это просто пиар? – Давид поставил стакан на стол с большей силой, чем требовалось.

– А разве нет? – Артём почувствовал, как внутри поднимается горячая волна. – Ты строишь ковчег не для природы. А чтобы утопить в нём свою вину.

Давид не ответил сразу. Он смотрел на пламя свечи, словно искал в нём ответы. Когда он заговорил, его голос звучал иначе – без привычного самоконтроля:

– Знаешь, почему я выбрал именно это место для «Ковчега»? Почему из всех пострадавших регионов решил восстанавливать именно Амазонию?

– Потому что здесь был самый большой ущерб от деятельности твоей корпорации, – парировал Артём. – Наибольший PR-эффект.

– Потому что твоя мать была здесь счастлива, – тихо сказал Давид.

Артём замер. Мать была запретной темой в их редких разговорах. Её имя возникало только в формальные даты – годовщина смерти, день рождения – и даже тогда произносилось вполголоса, словно заклинание, которое нельзя говорить полностью.

– Она работала здесь с коренными народами, – продолжил Давид. – До катастрофы. До того, как я… – он осёкся. – Она первая говорила о биомнемических цепях. О памяти видов. Все считали её идеи слишком радикальными. Слишком… ненаучными.

Артём почувствовал, как в горле растёт комок. Отец никогда раньше не рассказывал о профессиональной деятельности матери. Он помнил её смутно – тёплый смех, руки, пахнущие лесными травами, колыбельные на языке, которого он не понимал.

– Я выбрал исправлять, а не скрывать, – произнёс Давид, глядя прямо на сына. – Это труднее. Больнее. Безумно сложно просыпаться каждый день с осознанием того, что ты натворил. Но я должен был закончить то, что она начала. Возродить то, что я помог уничтожить.

Артём почувствовал, как его гнев требует выхода. Пальцы сжались на вилке с такой силой, что металл начал сгибаться. Он хотел вонзить её в стол, разбить тарелки, опрокинуть эту проклятую свечу, превратить комнату в то, чем была Амазония после деятельности «Артёмов Ресурс» – выжженной пустошью.

Огонь внутри него требовал выхода. Но он знал – стоит дать пламени волю, и сгорит всё, что они только начали строить.

Он медленно положил вилку рядом с тарелкой. Вдохнул. Выдохнул.

– Почему сейчас? – спросил он. – Почему ты вдруг решил рассказать мне это?

– Потому что происходит нечто, чего я не понимаю, – ответил Давид. – И я думаю, ты уже столкнулся с этим.

Давид активировал голографический проектор, встроенный в стол. Свеча погасла от потока воздуха, но её заменило красноватое свечение проекции, поднимающейся из центра стола. Трёхмерная карта заповедника зависла между ними.

– Восточный сектор, – сказал Давид, увеличивая фрагмент изображения жестом руки.

Красноватый свет голограммы играл на лице Артёма, отбрасывая огненные тени и создавая иллюзию, что под его кожей тлеет жар – внутренний огонь начинал резонировать с изображением «живой» воды Колыбели.

– Что ты знаешь о подземной гидрологии региона? – спросил Давид.

– Только то, что во время экологической катастрофы большинство водоносных слоёв было загрязнено, – ответил Артём, стараясь скрыть интерес.

– Это официальная версия, – кивнул Давид. – Но реальность сложнее.

Он изменил ракурс голограммы, и перед ними появилось сечение почвы под восточным сектором. Артём невольно подался вперёд. На глубине около трёхсот метров располагалась обширная пещерная система. А в её центре – огромное подземное озеро неправильной формы.

– Что это? – выдохнул Артём, хотя уже знал ответ.

– Местные называли его Сува-Кочи, – произнёс Давид. – Колыбель жизни.

Название отозвалось в памяти Артёма. Он уже слышал его – не от Дамира, а раньше. Гораздо раньше.

Внезапное воспоминание: он, семилетний, прячется за дверью отцовского кабинета. Взрослые голоса, напряжённые, серьёзные. «Сува-Кочи не может быть мифом, если все образцы указывают туда». «Это просто совпадение, Давид. Не впадай в мистицизм». «Если она была права насчёт этого…». Детское любопытство, непонимание, но имя запомнилось – Сува-Кочи, звучащее как заклинание.

– Озеро, каким-то образом пережившее экологическую катастрофу, – продолжал Давид. – Более того, анализы показывают, что вода в нём чище, чем была до катастрофы. Как будто… – он запнулся, подбирая слова, – как будто озеро очистило само себя.

– Самоочищающаяся экосистема? – Артём нахмурился. – Это невозможно. Нужны десятилетия, если не столетия.

– Именно. Но это факт. Более того, биологические пробы из этой воды показывают наличие микроорганизмов, которых нет в наших базах данных. Некоторые из них проявляют признаки коллективного поведения.

И в центре пылающей голограммы медленно вращалось изображение подземного озера – холодное, глубокое, как взгляд матери в старом фото. Вода и огонь, встретившиеся в странном технологическом танце.

– Коллективное поведение? – переспросил Артём, вспоминая странные узоры, которые формировали колонии бактерий в эксперименте Лин.

– Да. Они образуют структуры, – Давид изменил изображение, и перед ними возникла увеличенная проекция микроорганизмов. – Структуры, которые напоминают…

– Спирали, – закончил Артём. – С шестью ответвлениями.