Семь процентов хаоса

Сестра отвечает, прибавляя три смайлика с глазками-сердечками.

А по-моему, очень даже доделано.

Посмотри, сколько человек его загрузило, детка!!!

Я лихорадочно открываю раздел аналитики и вижу логотип «ПАКС», сделанный Марен для моего дурацкого выпускного проекта, и двадцать шесть тысяч загрузок. Их число продолжает расти у меня на глазах. Сорок четыре тысячи. Пятьдесят две тысячи.

К тому времени, как возвращается папа, осыпая прихожую гравием, принесенным на ботинках, загрузок становится сто девяносто две тысячи.

Мы смотрим друг на друга, и его брови озабоченно сходятся на переносице.

– Ро? – говорит он. – Что случилось?

Я снова перевожу взгляд на экран: двести тридцать тысяч.

Черт. Черт.

Моя мама была наполовину компьютером. По крайней мере, папа всегда описывает ее именно так.

Она выросла в Слейт-Лейк, курортном городке, который еще меньше, чем наш. В трех часах езды от Денвера, затерянный в горах, как галька на дне реки. Маме было двадцать два года, когда она появилась в «Бобах на озере» с рюкзаком за спиной и книгой об истории самого первого ноутбука «Эпсон HX-20».

«Она читала ее как стихи», – рассказывал мне папа. Как что-то необыкновенно прекрасное.

Они поженились, когда ей было двадцать три, и стали родителями, когда ей исполнилось двадцать четыре, а к двадцати шести она уехала на другой конец страны, в Калифорнию, не прихватив с собой ни меня, ни папу, чтобы не висели на ней, как ярмо. Вернула себе девичью фамилию и растворилась на просторах неустанно разрастающейся Кремниевой долины. Время от времени я встречала упоминания о ней в разных статьях. Это всегда происходило неожиданно, оставляя ощущение, будто я случайно угодила пальцем в розетку.

Мне программирование тоже кажется прекрасным. Это у нас с мамой общее. А еще – я на нее очень похожа внешне.

В ящике папиного рабочего стола лежит их свадебная фотография, поблекшая и сложенная пополам, поперек их животов. Они стоят на пристани через дорогу от кофейни, за галечным пляжем. Папа улыбается чему-то за кадром, но мама в белом платье внимательно смотрит прямо в объектив. Ее буйные кудри, совсем как у меня, освещены солнцем, и уже тогда – в этот особенный день – у нее такой вид, как будто она собралась уходить. Во всяком случае, мне, знающей о том, что она уйдет, всегда так казалось.

Рассказывая об этом, папа уверяет, что мама предлагала ему уехать вместе с ней. Но у него была кофейня, и мечта о ресторане маячила так близко, только руку протяни. А мне исполнилось всего два года, здесь жила вся моя семья, и что такого было там, в Калифорнии, чего не было у нас дома, среди наших гор? Но мама знала, как знаю теперь и я, – там было будущее. Мы не вписывались в ее представление о нем, и поэтому она ушла.

Она бросила нас совсем; отступления от этого правила случались лишь раз в году, когда точно, без опозданий, мне приходили подарки на день рождения. Шумные разноцветные роботы, которые научили меня блочному кодированию раньше, чем я начала читать. Настольные игры с названиями типа «Хакеры» и «Кодовый режим». Когда я подросла, учебники по STEM[2], а затем программное обеспечение для нашего с папой общего компьютера, который стоял в кабинете на втором этаже.

В детстве я не догадывалась об истинном предназначении подарков – это была попытка мамы исподволь превратить меня в ее подобие; ежегодное орошение почвы, на которой должна была взойти я, достойная ее внимания. Я замечала лишь то, что́ эти подарки делали с папой. Видела, как при взгляде на обратный адрес он, всегда такой мощный и спокойный, сжимается, словно высохшая сосновая иголка. Становится чужим и колючим.

И, конечно, я притворялась, что мне не нравятся ее подарки, и прятала их под кровать. Едва заслышав на лестнице папины шаги, я выходила из присланной мамой обучающей программированию компьютерной игры. Ведь папа был для меня всем. Это он вместе со своим отцом и братом построил для нас летний деревянный домик; он возил меня по моим делам; он готовил мою любимую еду. Мы могли говорить с ним о чем угодно, и его любовь ко мне была подобна вечно продолжающейся беседе.

И только при воспоминании о маме он сникал и грустнел, как будто получил удар под дых.

Я ненавидела такие моменты, но все равно тянулась к миру, который открывала мне мама, – мне нравилась четкая логика построения программы, непостижимое компьютерное волшебство. Я скрывала это от папы; скрыла и то, что в одиннадцать лет впервые написала ей письмо.

Миллер прочитал его внимательно, высунув от усердия язык, и добавил недостающие запятые. Письмо получилось длинное, изобилующее вопросами о жизни и заканчивалось трогательным: «Ты ко мне приедешь?», накорябанным дрожащей рукой.

Она не только не приехала, но даже не ответила. А потом мне исполнилось двенадцать, и вместо подарка мама прислала неподписанную открытку, в которую была вложена стодолларовая купюра. Наверное, я не оправдала ее доверие, сбив привычный ритуал и нарушив молчаливый уговор о том, что мы никогда не будем общаться. Я разрыдалась прямо на глазах у растерявшегося папы, а позже Миллер разыскал меня, всю в слезах и соплях, в лесу у нас за домом.

Я хотела отдать купюру ему, но он замотал головой и помог мне сжечь ее в охапке сухих, хрустящих сосновых иголок. С тех пор я раз в год получала открытку с купюрой, и мы вместе сжигали ее – пока однажды не перестали.

Жизнь шла своим чередом. Папа так и не переделал «Бобы» в ресторан; сначала потому, что дедушка любил кофейню такой, какая она есть. А потом, когда дедушка умер, папа не захотел ничего менять в память о нем. Мы отмечали в нашей кофейне все семейные торжества: дни рождения, юбилеи, праздники. Нам с Сойер всегда было уютно сидеть между моим папой и ее родителями. Папу и дядю Хардинга на фотографиях почти не отличить друг от друга, оба бородатые и высокие, как два дерева. Но Сойер переехала, мы с папой остались вдвоем, и на переделку кофейни теперь не хватало денег. Я видела, как папина мечта тает на глазах, в то время как мама где-то живет яркой и полной жизнью.

Я не хочу иметь с ней ничего общего, но любовь к тому, что любит она, у меня в генах. Это моя предсказуемая человеческая натура. Что поделаешь, я люблю программирование. Хочу переехать в Калифорнию и добиться чего-то в этом мире так же, как это сделала моя мать. До боли хочу доказать ей, что не нуждаюсь в ее деньгах, которые мы с Миллером превратили в пепел посреди леса. Что прекрасно обойдусь без нее. Что могу вернуть папе мечту, которую она у него украла.

Папе сейчас за сорок; если я не вмешаюсь, он будет откладывать свои планы до бесконечности. Возьмет кредит, который не может себе позволить, чтобы отправить меня в колледж. Потом будет выплачивать его всю оставшуюся жизнь, ни на минуту не покидая свой пост за кофемашиной. У папы все получается вкусным, у меня в детстве даже была такая игра – сначала у нас с Миллером, а позже с Марен. Мы находили на кухне самые странные ингредиенты и отдавали папе, а он каждый раз готовил из них что-то необыкновенное.

Вот и сейчас, когда у меня звонит телефон, он над чем-то колдует. Всего за сутки с того момента, как Сойер написала про «ПАКС», приложение загрузили девятьсот семьдесят две тысячи раз. У меня полетел сервер. Я не спала всю прошлую ночь.

Номер незнакомый, калифорнийский. Папа поднимает взгляд от болгарского перца, который нарезает кольцами. Я весь день пряталась от собственного телефона, но тут, дернув плечом, все же отвечаю на звонок. Привычно напрягаюсь – горло знакомо сжимается, как будто я вот-вот расплачусь от мысли: «А вдруг это мама?»

Но, конечно, это не она.

«Роуз? – Голос на том конце провода спокоен и серьезен. Я невольно выпрямляюсь, и папа вопросительно вскидывает бровь. – Это Эвелин Кросс из XLR8 в Маунтин-Вью. У вас есть свободная минута? Мы хотели бы поговорить с вами насчет «ПАКС».

Лес, который начинается сразу за нашим домом, – очень старый, и деревья в нем постоянно перешептываются. Ветер пробирается сквозь ветви по-особенному, играя дрожащими листьями осин. Вообще-то это не настоящий лес, там невозможно заблудиться, а если идти долго, то придешь к дому Джона Эйбла и его большая черная собака предостерегающе завоет с заднего крыльца. Так вот, если встать строго на полпути – в семидесяти двух шагах от нашего и от его дома, – станет очень тихо. Если же двинуться дальше, звук снова начнет набирать силу, как бывает, когда медленно крутишь колесико, меняя частоту в радиоприемнике. Только это уже совсем другой звук. «Там можно услышать, как бьется сердце земли», – сказал однажды папа. Я тогда еще была маленькая. И Миллер был с нами. Помню, как он прижал ладонь к усыпанной сосновыми иголками земле, чтобы почувствовать это сердцебиение.

Меня бесит, что лес все еще принадлежит нам обоим, что, находясь в нем, я снова думаю о Миллере даже три лета спустя после того, как он перестал со мной разговаривать. Вспоминаю отблески костра, пляшущие на его бледных щеках, отзвуки его смеха, подхваченные ветром, и упорство, с каким он всегда держался рядом. Закрывая глаза, я вижу его растерянное лицо и впиваюсь пальцами в землю до боли в ногтях. Вижу его последний взгляд, после которого он больше ни разу на меня не посмотрел.

Осины колышутся на ветру и шумят, как океан, баюкая меня. Когда я задыхаюсь, когда внутри бьется крик, деревья успокаивают. Переключают легкие в рабочий режим, заставляя равномерно дышать и жить.

Утром в понедельник папа находит меня посреди леса, между двумя узловатыми деревьями. Я сижу на поросшей мхом земле, крепко зажмурившись, при макияже, в блейзере и тесных лодочках, одолженных Марен. Еще неделя, и начнется учеба, а у меня через час назначена встреча с XLR8. Миллер – последнее, о чем сейчас следует думать, и я напоминаю себе, что пришла сюда просто подышать вместе с деревьями.

– Будут пробки, – говорит папа. Он не из нервных, но все равно слегка оттягивает воротник. Я могла бы сосчитать по пальцам одной руки случаи, когда он надевал рубашку. – Пора выдвигаться.

– Угу, – отвечаю я, поднимаясь, и отряхиваю ладони, жалея про себя, что не могу взять с собой немножко этой земли.

– Ничего не забыла?

Мы переглядываемся. Солнце такое бледно-желтое, каким бывает только ранним утром в лесу.

– Ничего, – отвечаю я.

Я уже ответила XLR8 на все вопросы о «ПАКС»: целый час проговорила по телефону с Эвелин Кросс.

Благодаря Сойер моя школьная работа превратилась в серьезный проект. А когда к делу подключилась Джози Свит, все понеслось со скоростью лесного пожара, фото «ПАКС» засверкали в инстаграме[3], как искры. Я все выходные изучала сайт XLR8, читала и перечитывала их программное заявление, пока оно не отпечаталось на сетчатке: «XLR8 помогает получить начальное финансирование и дает уникальные возможности начинающим предпринимателям, чтобы помочь им создать новое поколение инновационной техники».

А я – предприниматель? Я создала «ПАКС», не выходя из своей комнаты, не вылезая из пижамы, с Эстер, дремлющей у меня на коленях. И именно сейчас XLR8 планирует расширяться и открывать филиалы в Колорадо. «Какая счастливая случайность, – сказала Эвелин. – У нас только-только заработал офис в Денвере. Заезжай к нам в понедельник, и мы обсудим варианты».

Наверное, у меня перехватывает дыхание от мысли об этих вариантах. Вдруг «ПАКС» выстрелит еще сильнее? Или… Я спотыкаюсь о древесный корень, и папа едва успевает меня поддержать. Или не выстрелит?

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– В полном. – Вранье, конечно, но, надеюсь, мы оба в него поверим. – Все из-за этих дурацких туфель.

– Можешь снять их в машине, – говорит папа, глянув вниз.

Но тут мы выходим из леса и больше не произносим ни слова до самого Денвера.

Здание XLR8 – небоскреб у реки, его многочисленные окна сверкают, как солнечные блики на воде. Мы паркуемся на подземной стоянке, и папа протягивает мне парковочный талон, на котором нужно поставить отметку, одновременно указывая на меня пальцем.

– Смотри не потеряй, – говорит он, и именно это короткое предупреждение успокаивает меня после сорока минут молчаливой паники.

Вне зависимости от того, что будет дальше, на парковочном талоне все равно придется поставить отметку. Не все в жизни ново и пугающе.

Приемная белоснежная и гладкая. Никаких острых углов, ничего лишнего. На кофейном столике в зоне ожидания стоит монстера в горшке. «Это тебе не дома», – думаю я. Хочется потрогать монстеру, проверить, настоящее это растение или искусственное.

– Роуз? – Мы едва переступили порог, а в холле уже звучит мое имя. Секретарша спешит из-за стола нам навстречу, на ней низкие кеды и худи, красное, как запрещающий знак. – Мы так рады, что вы приехали. Я Миа.

Она жмет руку мне, потом – папе.

– Вы, наверное, отец Роуз?

– Единственный и неповторимый, – отвечает он, и я стискиваю зубы, чтобы не поморщиться.

– Могу я вам что-нибудь предложить, пока вы ждете Эвелин? Воды? Чаю? – Она показывает на стеклянную дверь, потряхивая собранными в хвост волосами. – Есть комбуча на розлив. С голубикой и лавандой, с ананасом и куркумой или с яблоком и имбирем.

– Вода – отлично, – говорю я, и папа кивает.

– Присаживайтесь. – Миа взмахом руки указывает на белый кожаный диван, и мы направляемся туда. – Я сейчас. Утреннее совещание у Эвелин уже заканчивается.

Я присаживаюсь возле папы, разглаживая блейзер. Папа протягивает руку к монстере и трет листок двумя пальцами.

– Искусственная, – говорит он с улыбкой, склоняя голову набок. – Но на вид как настоящая.

– Я думала, ты захочешь комбучу с ананасом и куркумой.

Он начинает смеяться раньше, чем успевает прикрыть рот ладонью. Тут у меня жужжит телефон, я достаю его из кармана и вижу, что это Марен:

Все самые лучшие пожелания во вселенной! Но, думаю, благодаря моему потрясному логотипу договор будет подписан, так что волноваться не о чем!

Я не успеваю ответить, Миа уже возвращается с водой и ставит стаканы на салфеточки перед нами.

– Спасибо, – говорит папа.

– На здоровье, – щебечет она перед тем, как скользнуть за свой стол.

– Здесь как на космическом корабле, – шепчет папа.

Убирая телефон в карман, я думаю только о том, что в следующем году это может стать моей жизнью. Что я буду приходить сюда каждый день. За стеклянной дверью видны длинные ряды столов, поставленных так, чтобы сотрудники сидели лицом к окнам, за которыми величаво высятся вдали зубчатые вершины гор. Все места заняты, люди в наушниках сосредоточенно смотрят в мониторы. Низкий гул голосов слышен даже отсюда. Работа идет слаженно, как в улье. А вот и королева пчел.

На Эвелин Кросс комбинезон цвета ржавчины. Светлые прямые волосы коротко острижены. В одной руке у нее планшет, другой она открывает стеклянную дверь. При виде меня ее лицо рассекает улыбка.

– Роуз Деверо, – произносит она. Ее голос звучит более властно, чем по телефону, как у человека, привыкшего, что ему подчиняются. – Эвелин. Мы безмерно рады, что вы здесь.

– Я тоже рада, – отвечаю я, и это чистая правда.

Меня охватывают самые разные чувства и ощущения – волнение, недоверие, смущение, тошнота. Я сглатываю. «Еще не хватало, чтобы тебя тут вырвало. Не смей».

– Пит, – говорит папа, когда Эвелин пожимает ему руку. – Спасибо за то, что пригласили Ро.

– Это нам надо ее благодарить, – отвечает Эвелин, распахивая перед нами другую стеклянную дверь. – Присоединяйтесь, пожалуйста. Все уже собрались.

Все? Эвелин проводит нас в конференц-зал, где уже сидят человек двадцать.

Как только мы с папой усаживаемся на свободные места у стола, все кресла поворачиваются к нам.

– Знакомьтесь, это Роуз и Пит, – говорит Эвелин.

Она садится во главе. Перед ней стоит высокий узкий стакан с водой, а в центре стола – стеклянный графин с водой и ломтиками фруктов: лимонов, лаймов, мандаринов. Мне вроде и хочется налить себе, но я не смею шевельнуться.

– Роуз, это твоя будущая команда. – Эвелин обводит собравшихся широким жестом.

Я перевожу взгляд с человека на человека, и все расплываются в улыбке. Меня сразу охватывает искреннее и отчаянное желание стать одной из них. Все они в футболках, с крутыми часами, в очках с толстыми стеклами; у половины есть татуировки.

– Точнее, часть команды, – добавляет Эвелин. Обернувшись, она взмахом указывает на стеклянную стену, отделяющую нас от зала, где стоят столы сотрудников. – Наше отделение в Денвере занимает три этажа, и один из них будет выделен под работу над «ПАКС». – Она смотрит прямо на меня; взгляд у нее внимательный и острый, как у птицы. – Полностью.

Я нервно сглатываю.

– Это сколько человек?

– Около пятидесяти. Конечно, мы наймем сотрудников дополнительно. Совет директоров планирует набрать три команды: здесь, в Денвере, а также в Лондоне и Шанхае. Будем работать над «ПАКС» круглые сутки семь дней в неделю.

– Ого! – восклицает папа, опережая меня, и тут же спрашивает, слегка сбивая мой радужный настрой: – А что так?

Эвелин улыбается ему, но, отвечая, обращается ко мне:

– Мы хотим участвовать в разработке твоего проекта, Роуз. Он чрезвычайно удачен. Просто потрясающе, сколько народу им заинтересовалось, причем без всякой раскрутки и финансирования. Только представь, как ты развернешься, если подключишь еще и наши возможности. – Сделав паузу, она бросает взгляд на папу. – Если ты хочешь реализовать свой проект, тебе понадобится команда. И ты должна его реализовать. Я имею в виду, должна хотеть.

– Она уже создала его сама, – говорит папа раньше, чем я успеваю ответить. – Зачем ей все эти ваши навороты?

Ну да, я его обожаю. Но, блин, с трудом удерживаюсь, чтобы не закрыть лицо ладонями.

Эвелин кидает взгляд на парня, сидящего на противоположном конце стола, и тот улыбается. На нем черная футболка и бейсболка козырьком назад.

– У Роуз хорошая программа, – объясняет он папе, потом смотрит на меня. – Но мы можем сделать ее еще лучше. Кроме того, интерфейс фиговый. – Пара человек смеется, и я чувствую, как вспыхивают щеки. Сразу вспоминается Сойер и ее бодрая пятничная эсэмэска: «А по-моему, очень даже доделано!» – Мы соберем команду дизайнеров и приведем все в должный вид.

– А еще монетизация, – вставляет женщина, сидящая напротив меня. – Наберем отдел продаж для привлечения рекламодателей. «ПАКС» говорит, что ты станешь врачом, мы тут же показываем тебе рекламу медицинского факультета Гарварда. Ну, вы знаете, как это делается.

– Маркетинг. – Я оборачиваюсь на третий голос. Мне дружески улыбается женщина с изумительными косичками длиной до локтей. – Мы договоримся с прессой об интервью, о гостевых блогах и прочем. Если они заинтересуются, возьмем в команду Сойер Деверо и Джози Свит в качестве представителей бренда.

– И конечно, – произносит Эвелин, привлекая общее внимание, как натянутая тетива лука, – вопрос финансирования. – Она кивает парню, расположившемуся рядом с ней, и он нажимает клавишу на компьютере, включая экран за спиной Эвелин. Перед нами внезапно появляется календарь с отображением последующих шести месяцев. – Мы составили рабочий план.

Одна из пятниц в феврале обведена красным кружком, сверху подписано: «Цель: встреча с "Селеритас"». Даже я знаю про «Селеритас», это одна из самых могущественных венчурных компаний в Кремниевой долине.

– Думаете, «Селеритас» это нужно? – выпаливаю я, даже не посмотрев на другие даты, отмеченные на календаре.

– Думаем, да, – улыбается Эвелин. – Они – наша первоочередная цель, если говорить о финансировании твоего проекта. Нам понадобится несколько месяцев на усовершенствование «ПАКС», прежде чем обратиться к ним. Мы должны доказать, что твое приложение будет иметь огромное влияние на людей и изменит жизнь общества.

Изменит жизнь общества? Я хлопаю глазами и молча разеваю рот, как рыба, выброшенная из воды. Я не планировала менять мир; просто хотела закончить школу. Но если бы я могла… если бы придуманная мной игрушка действительно обладала таким мощным потенциалом…

– И вот как мы это сделаем. – Эвелин придвигается к экрану и наводит неизвестно откуда взявшуюся лазерную указку на дату, до которой остается меньше недели. Около нее написано: «Ввод категории "Пара"».

Я вспоминаю, что сказала Марен, когда мы ехали в моем пикапе всего три дня назад. «Доведи до ума часть про партнера, тогда снова обсудим этот вопрос».

– Чтобы зацепить «Селеритас», нам необходимо ввести в игру подбор пары. – Эвелин серьезно и твердо смотрит на меня. – Будущее – именно у этой категории.

– Сделаем входной возраст восемнадцать лет, – вставляет еще какая-то женщина, и я поворачиваюсь к ней. – Пусть пользователи сами устанавливают возрастные границы поиска, а по результатам введенных параметров можно будет выбрать самого подходящего партнера.

– Там уже все готово. – Мое сердце бешено колотится о грудную клетку, но я вдруг понимаю, что уже не боюсь, просто безумно взволнована. – Я написала алгоритм составления пар по результатам анкетирования. У меня все есть, не хватало только…

– Необходимого количества людей, из которых можно составлять пары, – договаривает за меня Эвелин. – Теперь, когда приложение загрузили более миллиона человек, это количество есть, Роуз. Нужно доказать, что «ПАКС» работает, что он действительно найдет пользователю партнера, в которого ему предопределено влюбиться.

– Я составляла вопросы вместе с ученым-бихевиористом, – поясняю я, оглядывая всех сидящих за столом. – Но это делалось для школьного проекта. Не знаю, сможет ли программа составить стопроцентно точное предсказание для каждого пользователя. Не уверена, что результат будет безошибочным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Деятельность продуктов компании Meta (Instagram и Facebook) запрещена на территории РФ.

2

STEM-образование (Science, Technology, Engineering, Mathematics – наука, технология, инженерия, математика) – это комплексная модель изучения естественных наук и инженерных дисциплин.

3

Деятельность продуктов компании Meta (Instagram и Facebook) запрещена на территории РФ.