Роман Сенчин. Зона затопления. Рецензия

Сергей Овчинников

Роман Сенчин. Зона затопления. Рецензия

Впечатления

Опять новый автор для меня. А название – наоборот – может, и не старое, но какое-то рифмующееся. Аннотация рифмует его с Прощанием с Матёрой Распутина. У меня по созвучию выходит Зона отчуждения и ассоциативно маячит катастрофа. Наверное, поэтому я избегал некоторое время эту книгу. Хотя, возможно, автор такого катастрофического эффекта и добивался.

Посвящение Распутину и тональность аннотации настраивают на определенный лад. Жду архаичного бытования и исследования слома устоявшегося в угоду чему-то с сомнительной целесообразностью.

А начало у романа оказывается чистейшей карикатурой. Может, стоит воспринимать его как анекдот. Эдакая абстрактная посылка, дескать, мы все равно не знаем, как оно было на самом деле. Да, по честности, не знаем даже как они там наверху разговаривают, т.е. какие именно слова используют и как друг к дружке обращаются. Понятно, что французский окончательно вышел из употребления в подобных диалогах. А вот каким должен быть русский – подсказать некому. Значит, пусть будет в форме анекдота. Ну что ж, пусть будет, я не против, сам себя только что уговорил – пусть, бумага стерпит.

Итак, первая глава рассказывает нам анекдот, как наверху решили достроить ГЭС, брошенную в 90-ых. Это как раз из разряда той самой «сомнительной целесообразности», которую уже поминали выше. Нет, возможно, на государственном уровне она что ни на есть важная и цельная. Но роман, похоже будет исследовать, как этот телефонный разговор отразится на простых людях, которых неизбежно затронет. Для принимающих решение пять тысяч жизней и судеб, очевидно, величина бесконечно малая.

Всего в книге десять глав. Первая – самая короткая – несколько страниц, и она уже позади. В этот момент я испытал первое беспокойство. Как же автору удастся успеть высказаться на оставшихся-то главах? Но вместе с беспокойством где-то рядышком разместилась и тихая потаенная радость: «значит удалось, книга-то вышла». Такое у меня пока беспокойное предвкушение.

Да, и оно сразу же вознаграждается. Потому как в следующей главе меня буквально обволакивает описание последнего дня (а то и часа) жизни. Помирает бабка. Наверное, в той самой деревне. Не хочу быть циничным, но, похоже, буду. Потому что умирает Наталья Сергеевна охренительно! В том смысле, что написано именно так. Мне здесь ничего не слишком – всего в самый раз. И принятия, и смирения, и воспоминаний, и других смертей ассоциативных – старика ли, ребенка ли. Участливо, но и не на слезу. В глазах, может, и влажно, но в уголках скорее горечь. Могут ли глаза чувствовать горечь, но не плакать? Ой как! И мороз ещё по коже как в жару газировки из холодильника хватанул. Помирает бабка – до калитки доползла, чтобы в доме не преставиться и не провонять. А на улице никого. Мальчик пробежал, да не подозвать – ни голоса, ни сил даже рукой махнуть.

Автор молодец или по настроению совпало? У меня все сомнения трактуются в пользу автора (как у присяжных). Может и надо уже начать деревенскую прозу читать как следует, а не от случая к случаю. Читали же родители Абрамова, Распутина того же, да Белова с Астафьевым. Может и мне пора?

Начало первой главы просто шикарное. Вся деревня готовится к похоронам. Мне кажется, я начинаю постигать секрет авторского стиля и слога. Может, это и не секрет никакой. Простота и немногословие. Простые, а то и простоватые слова и их в самый аккурат – не через край. Потому каждое из них ценно, стараешься не упустить ни единого.

Ощущение плотного, насыщенного смыслами текста. Бытование смерти в первой главе меня очаровало, хоть я ещё её не дочитал. В части ритуалов и всего, связанного с уходом в мир иной, мне показалось, это сделано настолько нежно и аккуратно, что меня так и подмывает сравнить и сопоставить, но не без названий и имён, конечно.

Да, можно смерти посвящать и целые романы, переливая натужную философию из пустого в порожнее, и оставить в итоге пустоту. А можно кратко и ёмко, в резонанс с некой более верхней идеей, высказаться, словно продолжить прощальное слово на поминках, и зазвучать дальше так, что уже не развидеть эту суть, но напротив везде ее усматривать и спрягать безотчётно.

Даже не знаю, может ещё и по настроению совпало, но крайне медленно подбираюсь к концу первой главы, смакуя и перекатывая повествование. Ловлю себя, что не хочу, чтобы заканчивалась эта похоронная глава. Я, наверное, даже уже готов, чтобы эти похороны стали центральным, а возможно и единственным событием в романе, вокруг которого завяжутся и распустятся узелки прочих сюжетных конфликтов и коллизий.

Будто помимо воли моей в меня проникает неведомая важность сойти именно в ту землю, на которой прожил, в которую вложил свой труд, вспахал и засеял. Между тем глава называется: «В чужую землю», знаменуя, что похороны Натальи Сергеевны в Пылёво никак последние. Следующих будут класть уже в чужую.