Там, где плачет Ива

Ви Майерс

Там, где плачет Ива

Там, где плачет Ива

Ви Майерс

Вступление

Где-то далеко, за обрывистыми горами, за бескрайними морями, там, где не ступала нога смертного, жила старая, жалкая Ива. Уже многие столетия она цеплялась за край скалы своими толстыми, но трухлявыми корнями. Внизу бушевало неспокойное море – оно яростно разбивалось о камни, превращая их в острые, как лезвие, скалы. С незапамятных времён Ива держалась за берег, а море снизу терпеливо её поджидало. Их борьба длилась так долго, что и море, и Ива давно забыли, с чего всё началось.

Изо дня в день, несмотря на страх и усталость, Ива побеждала – оставаясь на высоко, на горе над морем, на много-много метров. Но внутри неё что-то горело. Пожираемая странным недугом, она стонала – трещала кора, шуршали длинные, тонкие листья. И каждое утро Ива плакала. Море ловило её слёзы и, разозлённое, поднималось ещё выше, в тщетной попытке добраться до несчастного дерева, что пряталось на склоне.

Но как бы море ни старалось – ему никогда не достичь Ивы. Потому что решала всегда только она: отпустить ей скалистый край и разбиться об торчащие из моря камни или держаться – из последних сил, на горе недругу своему. Изредка мучая душу до изнеможения, до голода, надеясь изо дня в день, что этот кошмар всё же когда-нибудь кончится.

О чём же рыдала Ива? Тосковала ли она по покою, что было до моря? Иль пыталась смириться с неизбежной кончиной? Быть может, приняла свою судьбу? Ни ветер, ни зной, ни ярость штормов не могли сломить её. А Ива всё рыдала и рыдала. Сверкающие алмазы переливались на изящных, зелёных листочках. Они были так прекрасны. Пока не исчезли в тёмной, сине-чернильной бездне. И даже тогда – Ива не падала. Не сдавалась. Не умирала.

Глава 1

– Кто это? Я вижу её здесь каждое утро.

– Бегает она. Старшекурсница.

– Красивая…

– И неразговорчивая.

Раннее утро. Красный рассвет расползается по небу, окрашивая величественный двор в медные оттенки. По каменной дорожке, идущей вдоль гротескного чёрного здания, бежит русоволосая девушка в наушниках. Что она слушает в эти безмолвные часы?

На улице холодно. Настолько, что мелкие капельки росы превратились в белоснежный иней, покрывший траву и камни. Изо рта девушки вырываются плотные клубы пара. Она не торопится, но и не останавливается – её движение похоже на обряд, на внутреннюю молитву. Это ритуал. И она точно знает, что из окон за ней наблюдают.

– Почему?

– Кто знает. Она ни с кем не разговаривает. Но читает лекции первокурсникам.

– Да ладно. Может, сходить? Хоть послушать, как у неё голос звучит.

Она была прекрасна. Алые лучи солнца мягко отражались в её ещё влажных после сна волосах. На лице – простом, но изящном – блестели едва заметные капли пота. В ней было что-то неземное: лёгкость, безмятежность, утончённость. Она напоминала ангела. Но почему-то никто не замечал, что небесное создание уже давно ходило по земле, потеряв крылья, блуждая с пустым, мёртвым взглядом.

Задолго до этого

Утомительная и трудная история началась ещё до событий, известных читателю. Гораздо раньше, чем можно себе представить – до рождения главных героев. Был ясный, тёплый день в середине июня. Молодые люди, окружённые служителями церкви, поочерёдно читали молитвы, перебрасываясь заигрывающими взглядами. Им едва исполнилось по двадцать, когда юная девушка и совсем ещё зелёный парень решились связать свои судьбы браком.

Они были первыми друг у друга – во всём. Со временем быт взял своё: стало труднее мириться с дурными чертами, труднее замечать добрые. Они старались, входили в ритм совместной жизни, вливались в церковную общину, следили за традициями, помогали храму и его последователям. Родственники часто навещали их, и, казалось бы, жизнь молодых шла по благословенному пути. Но то, что казалось прочными устоями, с годами стало вызывать споры. Каждый интерпретировал «правду» по-своему. Разногласия множились. В доме стало холодно: супруги всё чаще ссорились, всё чаще спали врозь, и всё чаще обращались друг к другу грубо, с упрёками и обидой. Однако для внешнего мира – для семьи, для церкви – они оставались прекрасной, почти иконописной парой. И именно в этом гниющем, полупрозрачном коконе лицемерия, недосказанности и тихой ненависти родилась Нина.

Её мать, Беатрис, была до мозга костей брезглива и не умела общаться с детьми. С яростным, жестоким характером, она нередко срывалась на младенце: кричала, била, отмахивалась, словно от назойливой мухи. Ребёнок, испуганный и голодный, кричал почти постоянно, вызывая у женщины приступы злобы. Но плач лишь усиливал её раздражение. Порочный круг замкнулся.

Последней каплей стало утро, когда служители церкви наведались к молодой семье. Дом встретил их смрадом. На полу – слой грязи и детских испражнений толщиной в палец. Воздух был пропитан стойким, удушающим запахом мочи, кислого молока и чего-то тухлого. Мужчины в чёрных одеждах недоумевали, откуда исходит зловоние, пока не вошли в центр дома. В углу комнаты стояла детская кроватка с когда-то белым балдахином, теперь запылённым и серым. Внутри надрывно вопил крохотный, покрасневший ребёнок. А рядом, в полном молчании, сидела Беатрис. В её левой руке блестело лезвие ножа, а правой она медленно, с пугающей мягкостью, покачивала люльку.

Периодически навещая знакомую церковь, старшая сестра Беатрис – Алла – случайно узнала о случившемся. Внешне она не имела почти ничего общего с младшей сестрой. Её лицо было холодным, резким, почти неприветливым: длинный, острый нос, высокие скулы, впалые щёки, чёрные круги вокруг глаз. Манера речи – надменная и отточенная, словно у преподавателя на экзамене или тюремного надзирателя. И всё же именно она оказалась единственной, кто хоть как-то проникся трагедией Беатрис. Возможно, это было не сочувствие, а нечто иное – пустота в собственной жизни. Алле было за тридцать, и она до сих пор не имела детей.

С большой неохотой женщина пришла в дом сестры. Хотела убедиться, что всё преувеличено. Но, едва переступив порог, она оцепенела от ужаса. Грязь, смрад, отчаяние – дом казался вывернутым наизнанку, заброшенным в самую гущу безумия. Алла убежала, не веря глазам и носу, оставив за спиной проклятое место, пропитанное страданием. Через несколько недель, девятимесячную Нину официально забрали на воспитание. Но это не означало, что её ждало светлое будущее.

Когда девочке исполнилось три года, Алла заставляла её учить наизусть ключевые отрывки из Библии и повторять их вслух перед сном. Нина не ходила в детский сад, не играла с другими детьми. Её лучшими «друзьями» стали тёмный угол кладовки и старый шнур от телевизора. К пяти годам она умела читать, писать, считать. Она убирала дом и следила за скотом, которого у тёти Аллы было немало. Сначала женщина даже не хотела отдавать падчерицу в школу. Но потом, посоветовавшись с мужем, решила отправить Нину в церковный пансион для девочек. Чтобы быть уверенной в «нравственном воспитании», Алла поехала с ней, оставив дом и супруга позади.

Так прошли девять невыносимо долгих лет. Нина прилежно училась, вела скромно и учтиво, никогда не позволяла себе грубости, помогала по хозяйству, выполняла любую прихоть тёти. Но этого было мало. Алла разрушала её медленно – капля за каплей. Унижала, подозревала, обвиняла. У неё развивалась настоящая паранойя. Она уверяла себя, что Нина крадёт у неё деньги, украшения – которых, по иронии, в доме никогда и не было. Алла утверждала, что слышит голос Господа. Он говорил ей, будто Нина тайком встречается с мальчиками. После подобных «откровений» женщина заставляла девочку раздеваться догола и проверяла, осталась ли у неё девственная плева. А затем, холодно и жестоко, осыпала её грязными, унизительными словами.

В конце учебного года Алла подала заявление в Ассоциацию подростков – государственную организацию, распределяющую детей по учебным заведениям согласно их успеваемости и биографии. У Нины было всё: идеальные оценки, безупречное поведение, дисциплина, подчинение. Почти все престижные колледжи и университеты страны хотели видеть её среди своих студентов. Но Алла выбрала то место, куда не хотел попасть никто.

Государственная Высшая Юридическая Академия находилась в ста сорока километрах от ближайшего населённого пункта. В глуши, среди высоких деревьев, стояло одно чёрное, массивное здание и несколько подобных ему, но меньших по размеру. Архитектура выполнена в готическом стиле: узкие окна, заострённые арки, зубчатые башни. Высокие пики терялись в плотном, свинцовом небе, будто стремились пронзить его. А вечные, ледяные ветра пустоши старались эти пики согнуть, сбить, стереть с горизонта. Со временем вокруг Академии обосновалась деревня, ставшая её надёжным тылом – поставлявшая всё необходимое: от еды до мебели. Однако студентов отпугивала вовсе не удалённость и не суровый внешний вид. Истинным страхом была конкуренция. Академия являлась частью национального достояния. Она была – лицом государства, символом его строгости, силы и порядка. Здесь выращивали не просто специалистов – здесь ковали элиту: судей, прокуроров, следователей, юристов. Защитников Родины.

Обладая особым, государственным статусом, Высшая Академия вольно трактовала общепринятые нормы. У неё были свои законы – жёсткие, суровые, почти военные. Особая строгость относилась к дресс-коду, конфиденциальности и безупречному этикету. За серьёзные проступки – такие как разглашение академических тайн, неподчинение во время конфликтных ситуаций, проявление агрессии в сторону начальства, хранение и употребление наркотиков, порочение репутации Академии через СМИ и соцсети, а также любое использование её имени в личных целях без согласования – студенты подвергались аресту, закрытому допросу и, в некоторых случаях, смертной казни через сожжение на электрическом стуле. Публичная казнь пугала сильнее любых других мер. Виновных мучили долго. Они умирали не сразу – от боли, шока, от разрыва сердца. Сам факт существования такой участи держал в страхе даже самых самоуверенных. В Академии существовало более 273 законов с подробными пояснениями. На первом курсе каждый студент обязан был выучить свод правил наизусть. Незнание не освобождало от ответственности. Напротив – неосведомлённость лишь усугубляла положение нарушителя…

В возрасте семнадцати лет Нина с отличием окончила одиннадцатый класс. Приглашение в Академию давно ждало её, лежало на столе, покрытое пылью, как немая судьба. Однако из-за ряда обстоятельств она не могла прибыть туда заранее. У девушки отсутствовала прививка от столбняка – обязательное условие при поступлении.

В спешке оформляя документы, медицинские справки, биографические данные, Нина получает сообщение от отца: «Твоя мать умерла».

Глава 2

Это место пахло смертью и лицемерием. На входе жуткие, ржавые ворота встречали каждого гостя. Их соседями были две древние статуи святых, покрытые трещинами и мхом. По пыльной, припорошённой песком дороге медленно двигались унылые люди. Они бросали взгляды на зеленеющую поляну, усеянную серыми, недружелюбными надгробиями.

Похороны проходили скромно. Небольшая группа – только близкие родственники и соседи – обменивалась редкими, двусмысленными фразами и колкостями. На самой окраине городского кладбища стояли несколько священников в чёрных мантиях; с неприязнью они наблюдали, как двое деревенских копали могилу. Неподалёку, на шатких деревянных табуретках, стоял пластиковый гроб с заколоченной крышкой. Возле него – пожилые плакальщицы в чёрных косынках. Несмотря на тяжесть момента, ярко светило солнце, а в кронах деревьев звенели голосистые птицы.

– Хоть слезинку пророни, бесстыжая, – прошипела Алла, толкнув в спину Нину.

Русоволосая, тонкая, почти прозрачная девочка – весом не более сорока килограммов – от резкого толчка чуть не опустилась на колени. В последний раз взглянув на красный гроб, она попыталась выжать из себя хоть тень эмоции. Но ничего не вышло. Человек, что лежал внутри, был ей чужим. Как и все, кто пришёл прощаться.

– Давайте же соберёмся, чтобы почтить память нашей сестры – Беатрис! – произнёс молодой священник с длинной, козлиной бородкой.

Плакальщицы тотчас стихли, окружив свежую могилу. Пока родственники предавались страданиям, Нина рассматривала кладбище. По всей территории росли сухие, но высокие сосны, и под ногами то и дело попадались крупные, пахучие шишки. Тёплый ветер нежно трепал волосы девочки, будто заигрывал. Нина попыталась отстраниться от всеобщей скорби, спрятаться в собственных мыслях, но, поймав на себе тяжёлый, злобный взгляд Аллы, нехотя подошла к могиле, бросила пару кусков сухой земли и тут же отошла в сторону.

Вскоре могильщики засыпали яму и позвали всех в столовую. Отец Нины – Георгий – не проявил уважения ни к Алле, ни к дочери. Едва лопата коснулась насыпанной земли, он, пьяный, покачиваясь, ушёл прочь, не сказав ни слова.

– Ну что? Простилась с матерью? Только ради тебя сюда ехала, а она даже «спасибо» не сказала, – бормотала Алла, стиснув локоть девочки до боли.

Было в её действиях что-то жёсткое, даже грубое. Не оставляя ни единого шанса на побег, Алла, как сторожевая собака, бдительно озиралась по сторонам, выпячивая узкий подбородок. Нина же не сопротивлялась. Несмотря на откровенно болезненный хват тёти, она терпела, шла следом, покорно рассматривая окрестности. Как вдруг, из-за спины, к девушкам подошли служители.

– Сестра, – спокойно произнёс знакомый мужчина в чёрной одежде.

– Здравствуйте! Как поживает Ваша жена? – елейно пропела Алла, выдавив натянутую улыбку, словно её лицо скрутило судорогой.

Её поведение тут же изменилось. Словно на сцене, она резко оттолкнула Нину в сторону и встала между приёмной девочкой и священником. Между ними завязался незамысловатый диалог о старых временах. Алла, поддерживая вежливый спектакль, взяла мужчину под руку, прижалась к нему с театральной учтивостью и направилась к выходу, забыв о Нине.

Оказавшись ненадолго наедине с собственными мыслями, подросток прислонилась спиной к дереву и закрыла глаза. Едва слышный фоновый гул терялся в надрывном свисте ветра. Где-то поблизости скрипели старые сосны, сухо треснула ветка, и зычно позвала кого-то синица. Набрав полную грудь воздуха, девочка позабыла, что стояла в центре мрачного кладбища. Но вдруг, недолгое спокойствие прервал наигранный, пронзительный детский плач, который сразу привлёк внимание Нины.

– Пожалуйста, бабуль, не оставляй меня с ним! Я обещаю, что буду работать у тебя на даче! Только забери меня! – во всё горло кричал низкий мальчик в синей кепке, привлекая всё больше любопытных взглядов.

Поджав губы, Нина медленно пошла в сторону шума. Это было недалеко – у свежих, ещё не заселённых могил. Под ногами приятно хрустели ветки. Рядом с отцом и матерью покойной стоял смуглый мальчик, вытирая длинные сопли и слёзы рукавом своей замызганной зелёной куртки. На вид ему было не больше тринадцати. Прислушиваясь к странному, даже пугающему разговору, Нина тихо прислонилась к ближайшему дереву, стараясь остаться незамеченной.

– Мы старые уже, Кевин. У тебя есть отец. У нас и Буся, и Рыжик. У бабушки руки уже не поднимаются.

Пожилые люди были неумолимы. Их холодный, отрешённый тон пугал Нину даже сильнее, чем крикливая Алла. А откровенное пренебрежение заставляло дрожать.

– Пожалуйста, он убьёт меня! Он убьёт меня! – захлёбываясь, выкрикнул мальчик, дёргая бабушку за подол.

– С чего ты это взял? Дурной мальчишка. Голова из-за тебя разболелась…

Резким движением женщина выдернула подол из его маленьких, грязных ручонок. Затем, схватив старика за локоть, поспешно зашагала прочь, оставив ребёнка валяться в пыли и песке.

– Пожалуйста! Спасите ме-е-е-ня… – голос стал хриплым. Мальчик надорвал связки, и теперь слова звучали слабо, почти нечленораздельно.

Именно тогда из-за дерева вышла Нина. Ошарашенная тем, что услышала, она поджала тонкие губы ещё сильнее.

– Почему ты плачешь? – тихо спросила девушка, присев на корточки.

Нина была на две головы выше ребёнка. Светлая, белокурая девица в изящном голубом платье. Тёмный мальчик же выглядел неопрятно. На нём были выцветшие, растянутые трико – на пять размеров больше, чем нужно, и ветровка, покрытая жирными пятнами. На коже местами виднелись крупные ожоги и ссадины. Несмотря на стойкий запах пота и гнили изо рта, Нина помогла ему встать, даже отряхнула. Кевин сразу же схватил её за руки и посмотрел в глаза. Он больше не кричал – только всхлипывал и запинался.

– Потому что мама говорила, что я не его сын. Он меня обижает. Очень больно обижает, – будто говоря с самим собой, Кевин не замечал, что рядом стояла Нина. Он продолжал смотреть туда, где взрослые медленно расходились по кладбищу.

– Я лучше в детский дом пойду, чем к нему. Или лучше… умру.

– Меня зовут Нина, – сказала героиня и протянула руку, пытаясь улыбнуться. Но вышло неловко – лицо не поддавалось, и взгляд остался напряжённым.

– Сестра… – с отчаянием прошептал мальчик, – помоги мне. Прошу тебя.

– Я? – искренне растерявшись, Нина крикнула, – я-я не могу! Я ведь… я не могу! – повторила она, расширив глаза.

– Нина!? – взвизгнула Алла издалека, голосом, полным ярости.

По инерции тело девушки потянуло назад, почему она нелепо упала на песок, подняв в воздух много пыли.

– Умоляю! Ты же моя сестра! Ты ведь знаешь, что наши родители…

– Я их не знаю! И тебя не знаю, – в страхе лепетала ошарашенная девочка, – может, тётя?

– Она не хочет меня брать… не хочет, потому что… потому что я мальчик!

– Тогда соседи?

– Нина!!!!?

Оглянувшись, Нина почувствовала, как уходит земля из-под ног. По спине пробежал морозный холод. Она знала – тётя в гневе страшна. Но бросить Кевина одного на этом кладбище было ещё страшнее.

– Ты сможешь сбежать из дома? – дрожа спросила она, озираясь.

Кевин молча закивал.

– Я не знаю… мы попробуем. Попробуем, но я не знаю… – Нина начала заикаться, поспешно поднимаясь и отряхивая платье, – приходи на перрон, поезд будет 21-го июля в 6:00 до Митчела. Как хочешь, но попади на него незаметно, понял? – она говорила так быстро, что пару раз запнулась.

Запомнив всё с первого раза, Кевин кивнул снова. В тот момент он больше не выглядел, как тринадцатилетний сопляк. Собрав всю волю в одном месте, мальчик впитывал информацию, как губка, мёртвой хваткой держась за единственный шанс.

– Я что-нибудь придумаю. Обещаю. Только никому не говори. Нас обоих… накажут.

Он взял её за руку и вдруг, впервые за всё время, улыбнулся.

– Я тебя не подведу.

Глава 3

На протяжении нескольких дней до отъезда Нина мучила себя вопросами. «О чём ты только думала, предлагая ему подобное? Как провести тринадцатилетнего ребёнка в закрытое учебное учреждение?»: пролежав несколько бессонных ночей, она думала над планом, по которому её брат должен был попасть вместе с ней в закрытую Академию. И идея посетила молодую голову сама собой. Нина провезла Кевина в дорожном чемодане.

Всё случилось ранним утром. Взяв с собой два больших чемодана – один доверху набитый её личными вещами, второй нагруженный кирпичами – Нина села в назначенный поезд. План мог провалиться с оглушительным треском. Что, если Кевин не успеет проскользнуть мимо контролёра? Сев на нижнюю полку, Нина принялась осматривать старый, полупустой вагон.

Поезд состоял из пары десятков прицепов, большая часть которых оставалась полупустой. Конструкция мерзко скрипела каждый раз, когда транспортное средство понижало скорость. Обивка нижних спальных мест кое-где порвалась, сильно нервничая Нина ковыряла дырки, пытаясь достать поролон. Очень редко мимо проходили люди. Дождавшись, когда поезд покинет город, Нина отправилась на разведку. Между прицепами, крепко держась за поручень, стоял Кевин. Он сильно замёрз, стоя снаружи в сланцах не один час. Но однозначно мальчик был счастлив увидеть своего спасителя.

Однако сложности только начинались. Засунув брата в чемодан в туалете, предварительно выбросив за борт кирпичи, Нина с огромным трудом дотащила тяжёлую поклажу до места. Когда пришло время выходить из поезда, удача всё же не отвернулась. Нине помог бортпроводник – пожилой, усталый, без особого интереса к происходящему. Без вопросов он донёс тяжёлый чемодан почти до сверкающих ворот.

От станции до входа в Академию – всего несколько минут пешком. Асфальтированная дорожка, которая разделялась на зону для пешеходов и велосипедистов, вела прямо к воротам. Перед ними, как страж Академии, возвышалась небольшая стеклянная будка – охранный пост. Внутри пахло табачным дымом и старым кофе. Неприятно пищал металлодетектор. Где-то неподалёку шумел пузатый телевизор: красивая женщина в чёрном костюме рассказывала о погоде. В проёме – два охранника: один молодой, жилистый, в тёмной форме с отполированным жетоном упёрся бёдрами в стол, другой – постарше, с сальными волосами, животом и раздражённым взглядом, еле помещался в поломанном кресле.

Каждый шаг Нина молила Бога, чтобы тот свыше послал ей силы и удачи дотащить побитый чемодан с братом и вторую поклажу с личными вещами. При этом приходилось делать вид, будто сумка весит меньше, чем на самом деле. Но чем ближе Нина подходила к металлодетектору, тем сильнее сбивалось дыхание. Пальцы стиснулись на ручке чемодана до боли.

– Что, к вещам прикипела? – усмехнулся старший, подталкивая коллегу локтем, – сейчас надорвётся, глянь. Набрала херни с собой, аж донести не может.

– Наверняка косметику тащит. Девки – народ загадочный, – ответил второй, наслаждаясь страданиями девушки.

Скрестив руки на груди, молодой охранник лишь равнодушно пожал плечами. Сотрудники, не скрывая презрения, высокомерно задрали головы и отвернулись, даже не попытавшись проверить багаж или предложить помощь. Ни вопросов, ни подозрений. Только взгляд – скользкий, как масло, – и такое же безразличие. Нина, задыхаясь от усилий, сдерживала дрожь в руках. Она благодарно кивнула и, не оглядываясь, протащила чемодан мимо. «Спасибо, Господи… Спасибо, Господи…», – повторяла она мысленно, едва сдерживая слёзы от напряжения.

Минуя пост охраны, Нина вышла на мощёную натуральным камнем дорожку, ведущую к зданию Академии. Дорога была куда лучше прежней, но девушка не знала, хватит ли сил дойти до конца. Узкая тропинка огибала большой бетонный фонтан, вокруг которого – десятки ухоженных, шарообразных кустов. Тащить багаж по газону было бы безумием, поэтому Нина двигалась строго по дорожке. Чемоданы отвратительно скрипели; колёсики то и дело заедало, и приходилось останавливаться, чтобы выковырять застрявший мусор. Под обувь всё время норовила попасть щебёнка, острые камешки, ветки и обломки, разбросанные по округе ветром. Спина ныла тупой, тянущей болью, руки дрожали, ноги налились свинцом. Казалось, стоит ей остановиться – и она просто рухнет в обморок. Но Нина продолжала идти, крепко сжимая ручку чемодана. Голова кружилась, мышцы ныли, тело просило пощады – но назад пути не было.

«Как же больно. Я не могу его оставить. Но почему так тяжело? Господи… прошу, покончи с моими муками. Дай силы – или покоя. Позволь довести это до конца. Если нас раскроют – меня сотрут, а Кевина вернут отцу. Нам нельзя… нельзя расставаться», – думала Нина, скрипя зубами.

Это было невыносимо. Но она справилась. Не дрогнула, не вызвала ни малейшего подозрения. Преодолев роскошный, большой двор, девушка прошла через стеклянные двери ресепшена, поднялась с помощью лифта на третий этаж и остановилась перед дверью с тусклой табличкой: 12. Внезапно её осенила мысль: будет ли она жить одна? Или с соседями? И почему этот вопрос всплыл только сейчас?

Комната общежития встретила тишиной и пустотой. Сквозь заляпанные, высокие окна просачивался ярко-жёлтый солнечный свет. Серое помещение оказалось почти голым: кровать с матрасом, потёртый стол у окна, справа – дверь в крошечную ванную: душ, зеркало, умывальник, унитаз. Всё имело запущенный вид – со сколами, трещинами, шероховатой плиткой и пожелтевшим пластиком. В воздухе стоял слабый запах сырости и затхлой тряпки – будто комнату открывали только по необходимости.

Освободив брата от чемоданных оков, Нина рухнула на кровать и вцепилась пальцами в голову. Она дышала часто, обрывисто. Как после побега. Как после преступления.

– Что я наделала… – повторяла она, как безумная.