Истории из Города-на-Море

Василий Щербачёв

Истории из Города-на-Море

Свет

Писатель жил на башне старого маяка, что стоял неподалеку от города.

В его комнате стояли шкафы, полные книг письменный стол и глубокое кресло. Там пахло пылью, морской солью и крепким кофе. Каждое утро, еще не вполне проснувшись, Писатель садился в кресло, придвигал к себе стопку чистой бумаги и работал до полудня. После он пил свой кофе и редактировал написанное.

Ночью же, когда начинало темнеть, он брал фонарь и поднимался по длинной крученой лестнице, чтобы разжечь огонь на самом верху башни. Свет было видно за много миль, и капитаны могли привести свои корабли в гавань.

В городе говорили, что Писатель поддерживает огонь, сжигая неудачные свои работы, и видели в этом дурной знак.

Писатель не был нелюдим, просто чужие мысли слишком громко отдавались в его голове, мешали спать и слушать истории, которые ему приносил из-за моря ветер. Законченные работы Писатель отдавал мальчишкам, что любили играть в прибрежной полосе. Мальчишки читали их друг другу, а после относили в город, другим детям, так что романы, повести, рассказы и сонеты, выходившие из рук Писателя, вскоре перепутывались и расходились повсеместно. Читать их таким образом, отыскивая недостающие страницы и переписывая у соседей беглые четверостишия, доставляло жителям города особое удовольствие. Рано или поздно все работы Писателя оказывались у Печатника. Иногда глава-другая терялись, оседая в тенях и камнях города, но Печатник никогда не заполнял пробелы. Собрав очередной роман или стихотворение, он шел к Писателю, одевшись парадно, стучал в дверь, пил предложенный кофе с корицей и спрашивал: “Как всегда, мастер?”

“Да”, – отвечал ему Писатель.

Так его романы и повести, рассказы и сонеты оказывались в большом мире, всякий раз под другим псевдонимом.

У Писателя были самые мягкие в мире волосы и усталые глаза, прячущиеся за стеклами круглых очков. Говорили, что иногда из-за моря к нему приплывает женщина, не то сестра, не то дочь, не то любимая. Каждый раз, появившись в городе, она сходила с палубы нового корабля, причалившего в утренних сумерках. Она поднималась к маяку, входила без стука и смотрела, как писатель спит, вытянув длинные ноги вдоль узкой кушетки, служившей ему постелью.

Он просыпался от запаха кофе, который варить умела лишь она одна, и целый день они проводили вместе. С закатом она уходила, чтобы снова исчезнуть на многие месяцы, и никогда не оставалась на ночь.

Изредка Писателя можно было встретить и в городе, медленно гуляющим в далеких от порта узких переулках. Иногда он писал на стенах мелом эпиграммы и стихи из книг своей библиотеки. Говорили, что так он пытается уйти от моря, перестать слушать его шепот и ждать ветра, но всякий раз переулки выводили его обратно в порт. Тогда писатель вздыхал, шел на рынок, покупал там продукты и специи для кофе, а потом возвращался на маяк.

Среди капитанов ходило поверье, что свет этого маяка можно увидеть не только на этих берегах. Многие из них рассказывали, что в далеких водах, попав в страшный туман или заплутав в коварных рифах, они видели далекий огонь, который ни с чем не спутать. Тот, кто шел на этот огонь возвращался домой невредимым.

Писателя любили дети, кошки и эльфы, иногда бросавшие якорь в гавани. Пока люди удивлялись чудным очертаниям их белых кораблей, эльфы приходили к Писателю, никем не замеченные, и пели у маяка свои печальные песни.

После их визитов Писатель много дней писал одни лишь сказки.

Кошки к маяку не приходили, они просто жили там, нежась на солнце в хорошую погоду и укрываясь в башне, когда набегало ненастье. Писатель относился к ним с уважением, а они взамен лечили его от тоски, ожидания и других болезней.

Еще иногда к нему приезжали бродяги, из тех, которым что море, что суша – одна дорога. Их в городе не любили, и какие дела могут быть у таких с Писателем, не могли представить.

Дети же были единственными, у кого Писатель принимал заказы. Мальчишкам он писал приключенческие романы про пиратов и рыцарей, девочкам – серьезные рассказы о далеких землях и гордых правителях. О любви он писал редко, и уж точно не по чьей-нибудь просьбе.

Разумеется, слух о том, что он сжигает в фонаре маяка свои ошибки и неудачи, был ложью. Этот огонь Писатель кормил длинным романом, который считал лучшим из всего, что вышло из-под его руки. Эта история была единственной, которую он придумывал сам, а не брал у заморского ветра, из песен эльфов, кошачьих взглядов или историй бродяг. Писатель не разводил огня и не жег рукописей, он просто поднимался на самый верх, садился лицом к морю и рассказывал вслух о приключениях своих героев.

И слово его становилось светом, видимым в любой туман или бурю.

Письма Королевы

Говорят, что Королева совершенно не похожа на обычных городских сумасшедших. Её манеры безукоризненны, одежда всегда в порядке. Она держится со спокойным, величавым достоинством и очень старается избегать надменности. Она немолода, хотя и старухой её тоже не назовешь. Никто не помнит, когда и откуда она взялась в Городе. Быть может, её привез однажды поезд, и именно поэтому она так избегает вокзала, немедля покид улицу, если слышен свисток регуляра. Может быть, она сошла с одного из кораблей, что вернулись домой из-за моря и столь часто привозят  Городу его новые неотъемлемые части. В пользу этой версии свидетельствует негласная, но вполне явственная опека, которую взяли над ней моряки торгового дома “Надежда”.

А еще может и очень даже может быть, что она была здесь всегда, ибо никто, решительно никто не может вспомнить времен, когда Королевы не было.

Живет она в небольшой комнате на чердаке в доме неподалеку от городской площади. Хозяин дома не брал бы с нее и пенни, но каждый раз в конце месяца она аккуратно расплачивается с ним расписками. Эти же расписки она оставляет в тех небольших ресторанчиках, в которых обедает, и магазинах, чьи владельцы находят способ убедить ее принять от них что-либо.

В Городе эти расписки называют королевскими деньгами и считают, что они приносят удачу. Поэтому, как ни странно, но в определенных суеверных кругах ее расписки – вполне твердая валюта.

Кстати говоря, никто не знает, на каком языке она их пишет. Спрашивали – говорит, что это родное наречие ее супруга, что служит императором в далекой заморской земле. Вроде бы писатель с маяка что-то смог разобрать в этих знаках, но ничего никому не объяснил – лишь ушел и заперся у себя. Свет на маяке в тот вечер пылал необычайно ярко.

Так это или нет, но на этом же языке она пишет письма своему сыну, которые потом отправляет с моряками, всякий раз называя новый порт, в который нужно передать послание.

Матросы, завидев ее, ворчат и ругаются, но письма берут, полагая их доставку вернейшей защитой от губительных серых вод Внешнего моря.

Говорят, что в этих письмах она зовет своего сына – истинного и праведного короля Города домой.  Королева деликатна, ибо знает, что на чужбине удерживает его не каприз, но тяжкий долг перед людьми и верой. Поэтому, не смея тревожить его материнской заботой и просьбами, она в своих письмах ежемесячно рассказывает ему о делах в Городе, о том, как красиво зацвел сад госпожи Кловер этой весной, и в каком ужасном состоянии находится мостовая на Печатной улице. Она пишет о тяжбах и спорах, которые ему нужно будет разрешить по возвращении, о несправедливостях, которые должны быть исправлены, и о благих делах, которые будет правильно вознаградить. Она очень надеется, что эти письма помогут ее венценосному сыну, когда он вернется.

А пока Королева замещает его, со спокойным достоинством своего безумия отправляясь туда, где считает себя нужной. Ее не останавливают ни чины, ни опасности.

Для обиженных и опечаленных она старается найти слова утешения, а если слова не помогают, непременно разыскивает кого-то, кто мог бы облегчить ситуацию делом. Обычно ей не отказывают, даже если не удобно, особенно после того случая, как инспектрисса с портовой таможни отправилась по слову Королевы в целое путешествие и вернулась к семье лишь спустя год и три дня. Те, кстати, восприняли это, как нечто привычное, но, наверное, это другая история.

Со злодеями Королева говорит о совести и горько сокрушается о том, что не сможет искренне просить своего сына о милосердии к ним, когда он вернется. Разумеется, не каждую душу ей удается тронуть, но и саму её не трогают – никто и никогда. А когда, единственный раз, она отвесила звонкую пощечину Генри-Жестянщику, мерзавцу из  совсем уж отпетых, случилось одновременно два чуда. Во-первых, собственная стая удержала Генри от того, чтобы разорвать Королеву на месте. Во-вторых, с ним вовсе перестали разговаривать. Вообще все, даже те, кто над Королевой имеет обыкновение смеяться, и вышло это как-то само собой. Говорят, что до сих пор в форте Слезы ни одна живая душа не заговаривает с узником из камеры четыреста восемь. Ни одна – кроме единственной посетительницы, что иногда приходит к нему по ночам.