Сожжение

Александр Генкин

Сожжение

1: Отражение

Дни становились всё короче. Совсем скоро с моря потянет промозглой сыростью, а неумолимый ветер пригонит на выпас тучи к склонам седовласых гор. Горделивые пики скроются в рыхлом небе до следующей весны.

Жители посёлка начинали возводить навес над садком. Он должен быть достаточно прочен, чтобы простоять весь сезон дождей. Но при этом прост и лёгок, чтобы, случись сильный шторм, можно было легко его залатать и восстановить.

Под навесом всю зиму теплился огонь, согревавший и подсушивающий садок. Совсем недавно, на исходе последних тёплых дней, неугомонные личинки наконец становились вялыми, сонными, пока совсем не засыпали, зарывшись на три локтя в глубины почвы. Место, в котором они дружно закапывались и становилось садком.

Окуклившись, им предстояло провести под землёй долгие семь лет.

Взрослых листовиков, засыпавших на холодный период, тоже следовало держать в тепле и сухости, а то под панцирем могла завестись плесень. Весной, проснувшись, молодые листовики линяли, избавляясь от своих ставших тесными за долгую зиму твёрдых оболочек. Именно ради панцирей, твёрже камня, легче древесины, листовиков и разводили. За хороший, красивый, крупный панцирь платили огромные деньги. Не было материала лучше для доспехов.

Но листовики росли медленно, и первые линьки, тонкие, хрупкие, величиной с тарелку, шли на всевозможную домашнюю утварь.

Да и не каждый листовик, к сожалению, мог прожить столько лет, чтобы производить подходящие для доспехов панцири.

Помимо забот о листовиках, жители посёлка должны были обеспечивать условия и для своего собственного существования. Но с каждым годом всё больше и больше земель приходилось выделять под посевы листовиковой травы – единственная пища взрослых жуков. И под сорный хворост, который хоть и ядовит, но неприхотлив, а главное – быстро сохнет и прекрасно горит.

На выращивание еды для людей земли оставалось совсем мало, поэтому приходилось зависеть от торговли. И от милости феодала, снабжавшего жителей посёлка припасами в обмен на отборные панцири. Которые затем поставлялись во всё растущее воеводово войско.

Эта осень выдалась особо тревожной, дожди зарядили раньше обычного, а люди, поспешно возводящие навес над садком, были озабочены рядом других проблем.

По последним слухам, Воевода проигрывал битву за битвой. Линия фронта неумолимо приближалась. Провизии на зиму скопилось меньше обычного. Феодал всё отсылал войскам, аж сам, говорят, похудел.

Сквозь посёлок всё чаще проезжали повозки, гружёные ранеными и умирающими. А то и просто дезертирами. Пополнив припасы из и без того полупустого амбара, они тянулись дальше, вдоль горной гряды, к ближайшему городу.

Староста ездила к феодалу в крепость, молить о защите или, хотя бы, о пополнении запасов, но вернулась с серым лицом. В городе, куда стекались раненные, начался мор и ворота его наглухо затворились, а над валом бессильно повис мокрой тряпкой тревожный жёлтый флаг, сообщавший всем приближающимся о властвующей в городских стенах болезни. Торговля остановилась. Еду доставать было не от куда. Феодал организовывал из самых крепких жителей посёлков отряды самообороны, вооружал их и поручал строго настрого защищать все входы и выходы своих поселений. Не пускать никого, будь то хоть раненые, хоть дезертиры, хоть сам Воевода.

Но что делать, если Воевода продолжит отступать и земли захватит противник?

Здесь мнения жителей посёлка разделились. Одни говорили, что главное успеть уничтожить всех листовиков, чтобы не достались врагу. И горделиво умереть с оружием в руках. Другие – что наоборот, благодаря листовикам их самих не тронут. Просто дань станут платить новому хозяину, а так, в их жизни ничего и не поменяется, главное договориться успеть, чтобы не сожгли посёлок и не поубивали всех.

Конечно же, напрямую к предательству никто никого не подбивал, но стремящихся умереть с оружием в руках с каждым днём оставалось всё меньше.

Погружённые во все эти заботы, жители посёлка продолжали вести, в общем-то, обычный образ жизни. Тревоги тревогами, а навес кто-то строить и огонь в нём поддерживать должен.

Так и протекала осень, медленно, как ползает старый листовик перед последней своей линькой.

«Смотри, матушка… Что это?»

Староста, сухая пожилая женщина с глубоким отпечатком ответственности на морщинистом лице, посмотрела в южную сторону. Утреннее небо, затянутое плотным саваном туч, светилось красным. Зарево то разгоралось сильнее, то блекло, но не успевало стухнуть совсем, как воспламенялось снова.

«Что это ещё за напасть, а, матушка Улия?»

Вооружённый подточенными до остроты вилами дозорный, молодый, глупый, но крепкий парнишка, с благоговейным ужасом всматривался в пульсирующую, багровевшую даль.

«Это погибель наша, Росинушка. Конец нам приходит. Всем нам, миру нашему. То огненная жужелица летит, воду из моря испаряет, поджигает воздух своим дыханием пламенным. Завтра к этому времени будет она уже здесь, погорим мы с тобой как головешки, только очертания наши кучками пепла на выжженной земле лежать и останутся, покуда ветром не развеются»