Волея

Сэ.Ми О.

Волея

Глава 1

11 числа 11 месяца в 23 часа 23 минуты маленький спокойный сербский городок Суботица уже спит. Часы на зелёном шпиле городской ратуши, из коричневого и молочного кирпича, в стиле венгерского модерна, ещё не били, но герб города и всё пространство были уже подсвечены. В королевско-синем (а точнее Плава лагуна) цвете плитки отражались звёзды и огни, кот и лиса стояли у края фонтана, друг напротив друга и незаметно колдовали. Они пришли сюда создать артефакт, веерную маску. Место было что ни на есть подходящее, судьба Суботицы во многом определялась положением на пути между Европой и Азией, и историческим расположением на границе двух враждующих держав: Венгрии и Турции. Городок был переходный, сменил более 200-т названий, был и римским, и венгерским, и под османами, и под Австро-Венгрией, сюда прибывали большими и малыми группами – сербы, венгры, немцы, словаки, евреи, буневцы, греки, но в конце концов остался он сербским.

Рокот и Лиусла, в этот раз выбрали синий, а не зелёный фонтан и встали каждый у первокладной и замыкающей плитки с пятью башнями. Фонари горели, вода плескалась, вокруг не было никого; лиса незаметно в воду погрузила обычный, а кот на своей стороне из воды достал уже золотой ананас. Под мерный шёпот заклинаний, золотые чешуйки вскрывались и складывались в геометрию дерева жизни, а густая розетка листьев стала разделять его надвое, становясь ободками обруча и браслета.

– Дары принесены, дары приняты. Граница двух стран переходит, граница двух времён суток тоже. Сила перехода между пространствами в маску перейди, маску надвое раздели.

Рокот рассматривал артефакты, добавляя последние штрихи и заодно нанося защитные и пробивные заклинания. Он любовно поглаживал достраиваемые в золотой ковке артефакта прямо в его лапах, геометрией пространства времени, тетраэдрической матрицей, которые образовывали и тут же сворачивали, бесконечные скалярные уровни кубооктаэдров. Дерево жизни идеально отображает решетку 64-х тетраэдров, где 64 – это наименьшее количество тетраэдров, необходимое для того, чтобы начал формироваться этот фрактальный узор из двух уровней кубооктаэдров на планковском субквантовом масштабе крошечных сферических осцилляторов. В одной лапе он держал обруч с маской, а другой браслет с веером, и то совмещал их, то снова раздвигал.

–Думаешь, круг не будет лучше?

–Думаю – будет, но слишком много силы в одном артефакте мы держать не будем.

–Согласен.

–Веер на браслете на лапе или руке будет запускаться взмахом.

–А как веерная маска на лице?

– Маятник перехода будет запускать серьга.

– Нет, мой дорогой, не поглядывай, сегодня мы в подвалы антиквара не пойдём, тебя опять поглотит старина, все эти артефакты неолита, медного и бронзового веков, а также следы пребывания скифов, даков, готов, гуннов и авар. Не-не-не не сегодня, времени нет.

И двое странников, видимые всем как паломники, неспешно последовали вглубь города, под сенью деревьев в свете фонаря. Посохи с раковинами мерно отстукивали по каменной мостовой, ракушки раскачивались в такт шагам.

Два веера, два посоха.

И мира тоже два пока.

Как и странника.

И зайдя в очередную тень, у чумного столба, эти двое словно растворились в густом тумане и исчезли.

Рокоту и Лиусле, двум высшим магам не нужны были артефакты переходов, но Волея, их близкая подруга – названная сестра, попросила создать один для себя.

– Или два – и в её глазах не похожих на звёзды, забился мотыльком живой огонь.

– Мы тебя поняли, сестра – ухмыльнувшись, помотала головой Лиусла.

– Опять что-то затеяла, егоза проказливая? – Рокот, поправив шёлковый кушак дамастового баньяна, протянул из-за стойки два золотых казавшимися сложенными веера – Держи, сестрица. Мы решили всё-таки два.

– И правильно. Так и должно было быть. Спасибо, друзья. А теперь мне снова пора. Вернусь когда, если смогу, расскажу больше.

– Что-то назревает, – слегка нахмурившись, прокомментировал Кот, взяв в лапы и начав протирать бокал из муранского стекла.

– Что-то точно назревает – фыркнула Лиса.

– От вас двоих никогда ничего не скроешь, могли бы для приличия хоть вид сделать!

– Фффф, вот ещё – закатил глаза Кот.

– Мы и приличия – Ха! – эхом вторила ему Лиса – не забудь, что я сказала про серьгу-маятник-пусковик! – крикнула Лиусла вслед.

Волея уже шла прочь к воротам «ПТАНа», спрятав в карманах плаща два веера перехода.

Лиса, стоя за барной стойкой знаменитой таверны, стояла и смотрела в сторону зеркал и бархатных штор сцены, её лапы потянулись к цепочкам с амулетами, и стали незаметно их перебирать и накручивать на лапы. Откуда-то стал слышаться неразборчивый полушёпот на никому не известном языке.

Шерсть на носу Лиуслы начала темнеть, и становиться из рыжего чёрной, уши тоже, янтарно-медная радужка глаз меняться, словно волна из частиц, вокруг Лиуслы начала сгущаться ещё еле заметным облаком ауры клубящаяся тьма.

Кот осторожно положил свою лапу на лапу Лисы.

– Ты прямо здесь во тьму пошла?

Шерсть лисицы взъерошилась на долю секунды, пасть вытянулась и стала более лисьей и менее человеческой, когти и зубы заметно начинали расти. Но сфокусировав взгляд на глазах Кота, Лиса успокоилась и стала прежней.

– Нет, но могла. Как тогда, когда ты лишил меня моего дома. Больше никогда так не делай. Мне нравилась эта игра. Будто это мой собтсвенный дом, который я плутовским способом захватила и отжала себе. Поскольку влюбилась в него и захотела, чтобы он был – майоооо. Мне нравилась та лисья нора, гостевой домик, с гобеленами, тиффани и хрустальной винтажной люстрой монгольфье, белыми резными дверными откосами и коричнево-медовым плиточным камином. Я знаю, что это был твой дом. Но мне нравилось играть, когда мы оба знали, что нора твоя, но я говорила, что она моя. Я тогда была очень слаба, и мне необходимо было место, где я могла бы отлежаться и залечить раны. Мне нужна была та красота. А ты тогда взял и решил её отобрать. Знаешь, так было слишком часто, когда мне что-то только начинало по-настоящему нравиться и становиться для меня дорогим, а ты знаешь, мне редко что-то по-настоящему нравится, тут же это начинали отбирать у меня. Словно ждали, пока я позарюсь. Найду свои нюхом непойми как и где. Никому особо это не было надо, пока это не выбирала и не делала ценным тем самым я, и тут же словно все силы мира начинали слетаться и вцепляться, и рвать это из моих лап, часто вообще разрушая, только бы отобрать и забрать. Не позволю больше. Никому и никогда. Помнишь же, что было в Махабхарате, повесть из неё, «Наль и Дамаянти» в переводе Жуковского, очень уж хороша:

«Царство, наследье отцов, должны сохранять мы, покуда

Наше оно, когда же его мы утратили – силой

Должны уметь нам его возвратить; так учили нас предки».

Тебя не виню я, но – зла, я нуждалась тогда в брате и друге, а ты выбрал лелеять эго, и пустые переделки, которые суть – суета. Так тогда карта меж нами легла.

Мне нужно в музыкальную комнату. А не то сейчас я что-нибудь разрушу, причём весьма ценное для тебя, – Лиусла сверкнула глазами. Кот предпочитал не связываться с ней, когда она была в таком состоянии, и невозмутимо ушёл в себя.

Музыкальная комната была похожа на ар-нуво стеклянную беседку в зелёной листве, с кованными вставками между стеклянных окон. Это было её личное пространство. Когда она хотела побыть одна. Когда Лиусла входила туда, снаружи казалось, что комната пуста, но подойти к ней и дотронуться было невозможно, пока там была она. Этакая капсула времени, мира и индивидуально настроенного пространства. Когда она подошла к комнате и открыла дверь, оттуда донеслась песня Далиды:

Je me repose,

de mon chagrin

Mon cœur repose,

sur du satin

(Я отдыхаю

От моей печали,

Мое сердце отдыхает

На атласе)…

– Ну, это надолго. Ушла в себя. Вернусь не скоро. Знаем. Плавали. Хоть и без рыбов – фыркнул Кот. И продолжил с бокалами, теперь уже из богемского хрусталя.

Волея же спешила прочь. Она то шла, то мелькала в пространствах переходов, то летела, то плыла, стоя на палубах разных судов. Её цель была не уйти оттуда, а попасть туда. Туда – было не всегда ясной точкой назначения с местом, временем и координатами. Иногда место и время приходилось создавать именно под цель встречи и себя. Так и в этот раз. Она даже совершила небольшую вылазку в один земной город, тихая ночь, каменная мостовая, и закат снова тонет за горизонтом тихого океана. Этим вечером пела её подруга, Линмал, выступление так раз закончилось, она подошла и присела к воле за столик, бокалы с виньо верде звякнули касаясь, летом – лёгкое. Подруги сделали по глотку и подставили лица под вечерний прохладный ветерок.

– Давно не виделись, какими судьбами в наших краях, проездом – отодвинув белую кудрявую прядь спросила Линмал.

– Да так, волною прибило – не открываясь глаз с улыбкой ответила Волея.

– А помнишь, кажется здесь мы тогда где-то впервые и встретились, в этом белом городе. Помнишь тот мужчина, бесцельно шёл с синей джинсовой сумкой, по тем ступенькам.

– Ухум, а лицо и улыбка у него были словно у аксолотля.

– Меня тогда жизнью прибило, и не как тебя сегодня волнами к берегу, а скорее не вбок, а вниз. Те, кто действительно нуждаются в помощи, обычно о ней не просят. А если и заикаются о ней вскользь, то делают это когда уже совсем край. И то ли не тем людям говорят, то ли от отсутствия опыта неумело, но все делают вид что не понимают о чём они им говорят, и не помогают. По себе знаю. Я тоже тогда никому не говорила, я пару песен написала -

песни про то, когда он смотрит мне в глаза и как дура улыбаясь тает. И в один из вечеров, моя боль ушла в Леди Скорбь. Она забрала её с собой, спрятала в одной из своих дождевых подвесок каплей слёз.

Под покровом ближущегося к ночи вечера, в плаще из дождя, она остановила меня на улице. Раздвинув завесу водяных капель неба, как шторы. Молча посмотрела мне в глаза. Она не говорила со мной. Не сказала тогда ни слова. Но я всё поняла. А узнала позже, рассказали те, кто тоже с ней на перекрестках судьбы встречались. Она несла свою боль к обрыву. И услышала меня и мои песни. И пришла взять мою боль и скорбь с собой. Непрожитое и несвершившееся. Но такое ясное в тумане.

Убивающий тебя мираж.

После приходников. С внешностью мальчиков, как девочек, а у кого-то девочек, как мальчиков. Какая-то универсальная беспредельная красота. Словно кто-то рождается таким, от кого могут быть без ума оба пола. Кого он или она выберет. Смотришь на такого и словно живой грех спустился с небес на землю. Полный обещаниями и безупречной красотой. Иллюзия совершенства. Она обволакивает тебя в свои семь танцевальных покрывал. Один слой за другим, один за другим. И вот тебе уже нечем дышать.

Ты дышишь лишь им и живешь им. Он становится твоим воздухом, он твоя кожа, твоя плоть и кровь. Он твой Господь бог. В лице самого любимого падшего ангела. Который разверз своим падением бездну. В которую упадёшь за него ты. Из-за него и за него.

Хотевший всю любовь мира, искавший, страждущий и так и не получивший её. Так и не смогший заполнить ею своей пустоты. Никто так и не стал совершенным для совершенства. И тогда павший бог разверз все тверди: небес, земли, огня и воды. И снова привел из космоса хаос. Леди Скорби была одной из тех, кто любил его. Она уняла стихию воды. И с тех пор стоит на краю скалы над водной гладью, как маяк, который больше не светит.

Еще были стражи огня, воздуха и земли. Не знаю, встречала ли их ты, на своих путях-дорогах-переходах. Я не встречала и истории их не знаю. Слышала только что были пальмы и подиумы, карнавалы и пляжи в Рио, и желание получения почётного кольца Вены, была Сербия и была кажется, Англия, и вроде дело кончилось в Японии. Но всё растаяло вдали.

Волея молча слушала. – Знаешь, я отправилась в этот путь, потому, что до меня донёсся отголосок монолога фармацевта, и что-то прошло в воздухе, пошла какая то рябь и зыбь, словно занавес неведомого театра опять качается, чтобы на подмостки или арену, опять вышли новые старые колдуны. Чтобы они смогли. Нужны усилия не только их, но и тех, кто стоит за сценой и за занавесами. Мне сделали артефакты, и я, кажется, нашла мальчика, его зовут Лёли. Там такая смесь чумовая, три в одном, он волк, но в нём есть и лиса, и не поверишь, сурок. Деловой такой. С мечом. Ух! Но он ещё такой молодой, и совсем зелёный ещё. А времени нет. Место уже есть. А времени учиться у него нет. И пространств таких нет. Ну каков учитель, таков и ученик. Будет как и я, разбираться по ходу пьесы. Я сейчас слетаю проведать своих Мегаланию и Квинкана, заодно наберу у них для починки плаща остеодерм. Да-да, мальчик уже и плащом воспользовался, обновить чешуйки надо. Бои предстоят впереди. Ну что ж, подруга, бывай. -

Волея чмокнула Линмил в щёку, одним взмахом закинула на себя пончо-плед, и вот уже невидимая для всех скользила бегущей по волнам туда, где ещё горел краешек уходящего солнца.

Её личный Берег Ангела и Льва. Где-то примерно через пару земных часов. Волея уже сидела на берегу. Мысли рассеянно блуждали, пальцы ног тонули в крупно-зернистом перламутрово-золотом песке, ветер легко трепал пряди волос. Дела были сделаны, остеодермы собраны, мегалания и квинкан покормлены и приласканы.

Гул океана успокаивал, вокруг, куда ни кинь взгляд, не было ни души. Мягкий пасмурный сумрак не нёс в себе предвестие грозы или дождя, солнце ровным светом золотило облака с той своей стороны, не пытаясь пробиться сквозь них на эту. Оставив этот мир ей.

Большой палец левой руки перестав обводить круги по часовой вокруг подушечки мизинца, перешел на указательный. Тело словно иногда жило отдельной, неведомой ей жизнью, налаживая свои процессы своими способами, о которых она не задумывалась.

Она много знала, но никогда не знала всё. Познание неведомого будоражило, порою разочаровывало сутью, но сам момент, того, когда понимаешь, как, что и зачем устроено, был ни с чем не сравним для неё.

В этот раз она вернулась из двух миров, где встретила двоих мальчиков. Один вихрастый изобретатель Миян, с друзьями-единомышленниками, из школы корпорации, которую она приняла решение поменять. И второй, странный и трепетный волчонок, который непонятно почему и как оказался и жил в не своём мире. Он каким-то образом поднял из глубин сознания частички прошлого, и сейчас они левитировали словно закрытые книги. Предлагая, но не требуя, взять их в руки, открыть и погрузиться в хранящиеся в них истории.

«Бытие, таким образом, определяется для нас как вечная переработка будущего в прошедшее, -призрачный, в сущности, процесс, – лишь отражение вещественных метаморфоз, происходящих в нас», – как говорил В.Набоков.

Ангел и Лев – хранители и символы Санкт-Петербурга, один небесный хранитель с возвышенной душой, исполненной добра, любви и сострадания, и земной хранитель, символ военной доблести, оберегающей его жителей. Два из древнего тетраморфа (четырехвидного) – «поющее (орел), вопиюще (вол), взывающее (лев) и глаголющее (человек), евангелисты Матфей изображался рядом с ангелом (человеком), Марку соответствовал Лев, Луке – телец (вол) а Иоанна символизировал Орел. Рожден как человек, искупил грехи свои подобно тельцу, далее воскрес и разорвав узы смерти, будто лев и вознесся на небо подобно орлу. Человек это символ явления во плоти Господа Иисуса Христа, лев сила и слава Господа, Телец служение и жертва Христа, Орел символ сошедшего Святого духа.

Кто из этих двоих ангел, а кто лев, и будут ли они вместе хранить город построенный одним великаном, до сих пор одних восхищающих, а других ужасающих. Может от этого, город стоящий на воде под небом, словно не имеет земли и огня, и в каждом из трех дворов словно своя жизнь в своем мире, и чем глубже дворы, тем более там сыро и мрачно. Словно начало переправы через Стикс, сначала река мертвых, хлад, темнота, а потом костер ада, или небо рая.

Перекрещивать ли их пути, и делать ли это сейчас, создаст ли это новые миры, или лишь разрушит старые. У Творцов и создателей никогда не бывает гарантий, это бремя первых. Бремя гениев искать путь, бремя талантливых идти его, бремя героев сражаться во имя пути, бремя мудрых решать и думать, бремя любящих – давать свершаться воле любимых.

Песок был из видимых крупинок, каждая из них словно была отдельным созданием, еще пока маленьким камушком, самоцветом, жемчужинкой, забираешь горсть и пропускаешь сквозь пальцы, земля и воздух не смешиваются, земля стремится вниз к земле, а воздух наверх, к воздуху. Останется ли что-то в ладони твоей?

И всё же реальность рождается под ногами идущего, из подъёма в воздух частичек земли и пыли, влекомых горящим сердцем и хладным потоком разума.

Надо переноситься в другой мир. Это не место для принятия решений и открытия путей, это место для раздумий.

Надо туда где много вариантов и мало напряжения.

Миротворение вещь тонкая, прозрачная, хрупкая, особенно в Межмирье, когда ты протягиваешь и совмещаешь, через прорехи времени и пространств, прядешь, как дышишь, легко и нужно, выдерживая никем не зримый баланс кончиками пальцев, иногда даже не касаясь, там на цыпочках, там со всей силы продавливая. Орган Баха и ткацкий станок, когда руки на клавишах или нитях, а ноги на педалях, как она тогда словно захлебываясь воздухом, еле дышала, настолько это было величественно, безоглядно и мощно, в первый раз.

Она положила перед собой две веерные маски. Что там ещё говорила Лиусла, и ведь загривком почуяла, что она потемнела когда я уходила, но нельзя было возвращаться, и оглядываться было нельзя. Тьма не любит отдавать свету пространственные вещи, а артефакты переходов и подавно. В Межмирье она ещё поколдует и сама с ними, наделит дополнительными силами и гармонизирует их под себя и под Лёли. Его маска будет посильнее, серьгу он уже достал, лукавая Тюхе дала, одобрила мальца. И глаза и ухи будут связаны напрямую с артефактами переходов. Пока они ходят через зеркала, ну уже что-то. Но всё равно. Непросто сразу научиться совмещать и время и место и пространство. Ну, занесёт пару раз не туда, освоится, обуркается. Вернётся. И прямо пожалует на свою родину, в Лес стальных нарциссов чтобы успеть попасть на для всех жителей праздник, а для него – первую серьезную битву – танец коронованных змей.

Волея обдумывала варианты, танец был не танец, а смертельная битва, в этот раз будут участвовать две белые королевские кобры, Ална и Вана. Обе род свой ведут от первородных, битва будет за место правительницы корневого болота. Там где стрекозы-пиявки губят души существ, зверей и людей, всех, кто сражённые под ярким солнцем их красотой, падает в топь у корней, и ночью попадает в их рты, зубы и лапы. Там же неподалёку заводы по переработке кож поступающих из Чумного города. Ой-вээй. Битва будет не на жизнь, а на смерть. А ведь волчёнок-то ещё толком-то и не жил. Надо всё же подстраховаться, и пожалуй взять Мегаланию с собой. Волея надела на руку веерный браслет, подошла в гигантскому своему ящеру-любимице ( язык не поворачивался назвать её ящерицей, Мегалания была древний ящер, огромна , сильна и мудра). Махнула лапой с браслетом перед собой, и Мегалания исчезла в этом мире и пространстве, и мгновенно оказалась в том, маленьком переносном, который умел создавать артефактный веерный переходный браслет.