Не жалей о том, что было

Летом 1963 года вместе с Александром, Стасом и ещё одним парнем из нашего класса мы сдавали приёмные экзамены в Физтех. В том, что Стас поступит, никто из нас не сомневался, но случилось нечто из разряда невероятного – Стас провалил письменный экзамен по математике. Как выяснилось позже, он спешил на свидание с Наташей, бывшей одноклассницей. Самое обидное в том, что после нескольких лет совместной жизни они разошлись – Стас полюбил другую, та родила ему двух дочерей, и все, кроме Наташи, были счастливы, но через несколько лет произошла трагедия.

Стас с молодой женой пошёл в лес за грибами, а когда возвращались на дачу, им нужно было перебраться на другую сторону шоссе. Если бы знать заранее, что, пробежав несколько метров, Люба, назовём её так, остановится на полпути, остановится только для того, чтобы потянуть Стаса обратно… А слева под горку катилась огромная махина тяжелого грузовика и за ним дальше нескончаемый поток машин – его-то они и хотели опередить, чтобы не торчать долго на обочине… Удар грузовика пришёлся Любе в грудь. Собственно, ещё чуть-чуть и грузовик задел бы её лишь по касательной, потому что в последнее мгновение водитель всё же попытался машину отвернуть. У меня до сих пор при воспоминании об этом возникает в ушах жуткий визг автомобильных тормозов, а перед глазами – мокрое от недавнего дождя шоссе, сплошь усыпанное грибами. И лежащая среди них Люба… Вот и думай после этого – то ли трагическая случайность, то ли наказание за прошлые грехи? Увы, тут даже уникальная реакция Стаса не помогла бы избежать беды. Ну а сам он через несколько лет назад скончался – курил очень много, вот сердце и не выдержало.

Ну а напоследок о моём друге Александре, Алексе – не могу называть просто Сашей учёного секретаря крупного академического института. Познакомились мы ещё в то время, когда учились в одном классе школы №125, однако первая, не вполне осознанная встреча состоялась гораздо раньше, когда моя мама и его бабушка выгуливали нас в колясках по аллеям у Патриаршего пруда. И вот новая встреча после моего возвращения в родную 112-ю. С тех пор мы не расстаёмся, но подробнее расскажу о нашей дружбе в следующих главах.

Так вот о знаниях. Сразу же возникает вопрос: что дала мне школа? Если сказать, что я получил среднее образование на вполне приличном уровне, то это значит – ничего не сказать. Понятно, что поступил в Физтех благодаря учёбе в школе, но стать через сорок лет писателем мне помогло общение с ребятами из нашей компании – с Володей Брагинским, Димой Борисовым и Колей Нейчем… Именно тогда я начал писать стихи, увлёкся джазом, импрессионистами, произведениями Ремарка и Хемингуэя, чуть позже прочитал «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, «Зависть» Юрия Олеши и рассказы Андрея Платонова. Нет сомнения в том, что учёба в школе дала мне возможность зарабатывать на жизнь, но я не смог бы реализовать своё призвание не читая книг и не общаясь с интересными людьми.

Глава 3. Без вариантов

Закончилась счастливая школьная пора и пришлось выбирать, куда податься дальше. Хотелось быть поближе к творчеству, но в архитектурном институте сплошь ватманы, циркули, линейки, а мне больше нравилось рисовать. В Суриковку не возьмут, поскольку даже художественную школу не окончил, к тому же оттуда прямой путь в армию, а маршировать три года – это же напрасная потеря времени для человека, расположенного к творчеству. Отец, с которым поддерживал отношения, советовал поступать в Бауманку или МАИ – там были у него друзья-приятели, в случае чего помогут, однако сопромат и начертательная геометрия вызывали у меня отвращение. Куда же мне идти? Решающим аргументом в пользу физики стало то, что эта наука максимально далека от всяческой идеологии – так было, есть и будет, поскольку любой власти наплевать на то, какие мысли в голове учёного, лишь бы дело, от которого зависит благосостояние страны, было сделано, ну а физика – это и атомные бомбы, и ракеты, и лазеры, и энергетика и бог знает что ещё. В то время Московский физико-технический институт котировался наравне с Калифорнийским технологическим институтом – в отличие от выпускников физфака МГУ, физтехи были нарасхват в нашей стране, да и заграницей были не прочь заполучить выпускника этого учебного заведения. На мой выбор повлияло и то, что в Физтех решили поступать ещё трое одноклассников и двое ребят из другого класса нашей школы – вместе стали готовиться, решая задачки из физтеховского сборника, созданного для проведения физико-математических олимпиад.

Как ни странно, в Физтех я поступил – сдал экзамены на все четвёрки, а на собеседовании вызвал симпатию у декана не столько тем, что высказал намерение заняться созданием единой теории поля (это адская по трудности задача!), сколько тем, что мастерил дома усилитель для акустической колонки – умение пилить, паять, то есть работать руками, необходимо будущему физику. На самом деле, меня привлекала только свобода творчества – если в живописи и литературе нельзя, так пусть будет физика, хотя в глубине души я ощущал, что это вовсе не моё призвание.

Каким был Физтех в 60-е годы? По большому счёту, об этом мне нечего сказать – хотя бы потому, что ночевал в общежитии всего один раз, на большее меня не хватило. Могу лишь отметить, что не всякому по силам выдержать то, что выпало на нашу долю. На первом курсе занятия с половины девятого до восьми вечера с перерывом на обед – лекции, семинары, лабораторные занятия, английский язык, физкультура, история КПСС… К счастью, сопромата и начерталки не было, но всего остального хватило для того, чтобы некоторые ребята уходили, не справляясь с такой нагрузкой. Ну а девчонка на факультете общей и прикладной физики была всего одна, да и ту отчислили за неуспеваемость после первого семестра.

Надо признать, что в учёбе я не особо напрягался – исключением стал первый курс, но это испытание я выдержал. Не все предметы нравились, поэтому лекции изредка прогуливал, предпочитая посмотреть французский фильм в кинотеатре «Мир» на Цветном бульваре – неудивительно, что со временем это сказалось на оценках. К примеру, «математический анализ» и «квантовая механика» мне были по душе, поэтому и на лекции ходил, и экзамены сдал на пять, а вот «электродинамика СВЧ» и «теория функций комплексного переменного» жутко мне не нравились, поэтому схватил по трояку. И надо же такому случиться, что после окончания Физтеха пришлось заниматься и электродинамикой, и ТФКП, но, к счастью, физтеховская подготовка сказалась – освоил всё, что нужно, без особого труда.

Так уж случилось, что я был зачислен в привилегированную группу №322. В 50-е годы в ней учились известные ныне физики-теоретики, а привилегия заключалась в том, что уже со второго курса, а не с третьего, как другие, один день в неделю мы проводили в базовом институте, поближе к реальной науке, где приобщались к экспериментальным исследованиям и слушали лекции авторитетных докторов наук. Об Институте физических проблем остались самые добрые воспоминания, особенно благодарен за заботу Людмиле Андреевне Прозоровой – в её лабораторию я попал, сбежав от другого наставника, который пытался соорудить какой-то примитивный агрегат, ну а я должен был скрести по сусекам, выискивая для него шестерёнки нужного размера.

Лаборатория Прозоровой занималась исследованием свойств антиферромагнетиков при температурах около абсолютного нуля (-273 градуса по Цельсию). Сосуды Дьюара для жидкого азота и гелия, установка для создания магнитного поля, источники СВЧ излучения, волноводные устройства… Всё очень увлекательно, есть возможность создать свою теорию изучаемых процессов, что позже попытался сделать. Но уже после того, как защитил кандидатскую диссертацию, я постепенно стал осознавать, что все эти исследования никому не нужны за исключением самого исследователя. Схема была такова: в Институте кристаллографии выращивали новый кристалл, имярек закладывал его в свою установку, результаты публиковал, а затем ждал, когда вырастят новый кристалл. И так до тех пор, пока не набирал материала на докторскую диссертацию. Но иногда доходило до смешного – именно так я оценивал ситуацию, о которой собираюсь рассказать.

Руководителем направления по изучению свойств антиферромагнетиков был академик Андрей Станиславович Боровик-Романов. У него был свой семинар, на котором выступали с сообщениями его ученики, и среди них кандидаты физматнаук Рудашевский и Ожогин. Когда для Рудашевского вырастили новый кристалл, он не удержался и в разговоре с Ожогиным похвастал своим приобретением, а тот и говорит:

– У тебя установка для исследования этого кристалла ещё не готова, а у меня на ходу. Дай-ка мне его хотя бы на ночь, всего лишь для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство, а на следующее утро я верну его тебе в целости и сохранности.

Ну можно ли отказать товарищу?.. Прошло от силы две недели, Рудашевский завершил исследование кристалла, написал статью и пришёл в редакцию журнала «Письма в ЖЭТФ», она располагалась на территории ИФП:

– Вот вам оригинальный материал, такого ещё не было.

Редактор прочитала заголовок и говорит:

– На прошлой неделе нам такую же статью принёс Ожогин.

У Рудашевского глаза на лоб:

– Как это? Ведь это мой кристалл, уникальный, в единственном экземпляре.

– Сожалею, но ничем не могу помочь. Сами выясняйте отношения с Ожогиным.

Боровик-Романов «вора» только пожурил, ну а недавние друзья с тех пор даже не здоровались. Прошли годы, поговаривали, что Ожогин спился, а Рудашевский сошёл с ума, но я, конечно же, этому не верю.

Однако возвратимся к описанному выше промыслу. По сути речь шла не только об удовлетворении собственного любопытства за счёт государства, как в то время шутили физики, но во многих случаях это было всего лишь средством пополнения собственного кошелька. Впрочем, Людмила Андреевна объяснила, что таким образом воспитываются научные кадры, которые когда-нибудь потом… И где они теперь, эти «любопытные»? Многие, получив диплом доктора физматнаук, устроились за границей, а между тем, многолетняя работа по созданию сверхпроводящих материалов, работающих при комнатной температуре и нормальном давлении, так и не дала положительного результата, и это лишь один пример из сотен. Но вот вопрос: если бы я осознал бесполезность проводимых мной исследований, что бы изменилось?

Защита дипломной работы прошла вполне успешно – я создал оригинальную установку для исследования свойств кристаллов, что-то там намерил и тем заслужил положительную оценку своего труда от Петра Леонидовича Капицы, директора ИФП и заведующего кафедрой низких температур. Он даже предложил мне работу в его лаборатории, передав это приглашение через Людмилу Андреевну. Было ещё предложение от Рудашевского, но от должности младшего научного сотрудника ФИАН я сразу отказался.

Два соображение не позволили мне стать рабочей лошадкой в Физической лаборатории, которой руководил сам Капица. Там проводились исследования горячей плазмы, поскольку мэтр задумал создать управляемый термояд, а мне эта малоперспективная тема была неинтересна. Более того, я уверен, что управляемый термояд на Земле (!) никогда не создадут – это противоречит законам природы. Во-вторых, мне до жути надоел эксперимент, поэтому и в ФИАН не пошёл, а хотел продолжать учёбу в аспирантуру и делать диссертацию на основе собственной теории нелинейных свойств антиферромагнетиков при низких температурах.

Так оно и получилось при содействии Боровика-Романова – зачислили в аспирантуру. Однако рано радовался. Дело в том, что мне прочили в наставники ученика Льва Ландау, тот работал в Харькове и вот-вот должен был перебраться в ИФП. Но дело затянулось – Мусик, такое у него было прозвище, хотел в Москве получить пятикомнатную квартиру, эквивалентную тому, что было в Харькове, а ему предлагали лишь четыре комнаты. Переговоры затянулись, и я, не имея научного руководителя, мог проскочить мимо аспирантуры. Что делать? С грехом пополам нашли замену Мусику – физик-теоретик из того же харьковского института, недавно женившийся на дочери какого-то членкора и со скандалом перебравшийся из Харькова в её московскую квартиру. Повезло? Это как сказать.

Обычно научный руководитель формулирует задачу и даёт рекомендации – как следует её решать, какие методы использовать. Но мой наставник начал с того, что сунул мне в руки толстенную пачку листов формата А2, исписанных формулами, а затем сказал:

– Изучайте.

Постепенно стало ясно, что никаким наставничеством тут и не пахнет. Вот характерные фразы, которые слышал от него не раз:

– Володя, ёксель-моксель, ничего не понимаю!

– Поймите вы, я счётчик!

В общем диссертацию я защитил, хотя особенно гордиться нечем. Уже потом написал несколько статей по той же теме, которые вполне могли бы стать основой более солидной диссертации, однако жить на зарплату младшего научного сотрудника не просто, поэтому и пришлось с защитой поспешить.

Вот за что благодарен горе-наставнику – он свёл меня с начальником отдела из НИИ радиоэлектронной промышленности, где создавали ваттметры СВЧ на самых разных принципах, и тот предложил поработать у него, пообещав должность старшего научного сотрудника, а это как-никак 250р, вдвое больше, чем у мэнээса. Надо было зарабатывать деньги на однокомнатную квартиру, поэтому я согласился, к тому же в СВЧ-тематике неплохо разбирался

Ну а Физтех… Говорят, что он уже совсем не тот, что в 60-е и 70-е годы, деградирует прямо на глазах. Жаль, многому я там научился и прежде всего – думать, как ни странно это прозвучит.

Глава 4. Новый Свет

Впервые я увидел Новый Свет в 1964 году. До этого на Чёрном море не бывал – пару раз отдыхал в Прибалтике, но как-то она мне не приглянулась. И вот вместе с однокурсниками, успешно сдав экзамены за первый курс, я отправился поездом на юг. Что было в дороге, не запомнилось. Помню лишь, что до Судака от Феодосии добирались на такси. Весьма однообразный пейзаж – сплошные виноградники. И обязательные остановки с выходом из автомобиля – несколько метров приходилось пройти по влажной подстилке, пропитанной химическим веществом. На санитарных кордонах тогда боролись с филоксерой. Проезжаем какой-то не слишком впечатляющий, пустынный Коктебель. Перевалили через Кара-Даг, проехали Судак, Уютное и вдруг – здрасьте вам, шлагбаум на въезде в пограничную зону! Пришлось долго объяснять сторожу, что нас в Новом Свете ждут. В итоге повезло, поскольку сторож знал фамилию наших будущих хозяев, с ними уже была договорённость о предоставлении жилья. Далее узкая дорога вдоль моря – слева пропасть, а справа огромная гора. Дорога петляет, водитель закладывает виражи то влево, то вправо, и вдруг… Вдруг после очередного поворота перед собою видим рай!

Первое впечатление было именно такое. Живописная бухта полукругом, песчаный пляж. С одной стороны бухты располагается гора Орёл – она и в самом деле напоминала клюв огромного орла. С другой стороны – гора Сокол, мы её уже почти проехали. А между пляжем и несколькими домиками новосветского посёлка – парк. Кипарисы, туи, реликтовая судакская сосна… Среди строений особенно выделялось одно – белое, как и все здания в посёлке, напоминающее средневековый замок. А за посёлком снова горы, уже пологие, поросшие низкорослыми деревьями. Но самое главное вовсе не в пейзаже, не в яркой растительности, чего так не хватает в унылом Коктебеле или в Судаке. Самое впечатляющее, что мы тогда увидели – это вода! Сине-зелёная, тёмная вдали от берега и светлая, прозрачная там, где уже была небольшая глубина. Глянцевая, совершенно неподвижная вода – такую не увидишь даже на картинах. Казалось, что море затвердело, превратившись навсегда в стекло. Но даже такое описание ничто в сравнении с реальностью. Потому что, повторюсь – передо мной открылся рай!

Компания у нас в тот год была замечательная – может быть, потому что в Новый Свет обычно приезжали люди неординарные и не имеющие особых предпочтений по части городских удобств. И рестораны, и удобные клозеты, и кино – всё оставалось там, далеко, в столице нашей Родины Москве. А началось увлечение этим местом среди представителей московского бомонда со съёмок фильма «Три плюс два» за пару лет до моего приезда. Впрочем, спешу вас успокоить – я к бомонду никогда не принадлежал, мне это было, в общем-то, без надобности. И ещё одно немаловажное уточнение – большого наплыва отдыхающих в это место не было в те годы, что для меня, да и для моих знакомых и друзей весьма существенно.