Зависимость

Гарри Уайкс

Зависимость

Давайте представим, что Вы мертвы и нас больше ничего не волнует. Поймем, что не вернуть те дни, когда сидели молча на скамейке под теплым старым ливнем, вытирали с ноздрей капли, без устали глядели вверх. Вспоминали по вечерам, что больше нет мечты, уставшие, упавшие без сил, глушили рюмку горького виски, втирали в мысли правду про людей – они, конечно же, хорошие.

Нет места тем дням, ведь мы потерялись в густых туманах. Взгляд на ночной город, убитый взор. А после тонет в жизнь наше бытие, и разум слишком сильно увлечен тобой. Прошло уж очень много лет, один и нет того, что ныне, а может там уставший бренный взор, серый пепел на скатерти стола. Любовь – иллюзия, мы игроки, а одиночество для каждого посмертный приговор.

Сон

Серым асфальтом устланы дорожки. Оживленная площадь в центре города под безоблачным небом, залита лёгким сиреневым оттенком и капелькой сонного солнца в декабре.

Где оно…. Золотистые шары, алые спиральки, бирюзовая мишура и алая пластмассовая звезда. Елка в центре, пустые крыши, оживленные гул и ничто не говорит, да хоть бы, намекнул бы – слишком обремененный мир и мало радости в обычном.

Тишина, спокойствие, сопутствующие теплому ветру, и бледные лица. Будете считать потухшие восковые свечи?

– Я очень сильно устал и хочу немного, а лишь одного – выпить залпом алкоголь, – парень смотрел на своего собеседника.

– Это точно того стоит? – тот обратился к нему, видя его плохое состояние

– Да! Он же вкусный! Но не только это. Ещё хочу ее, всю такую, с темно-алыми обветрившимися губами, невнятно твердящими одно слово. С рассыпанными черными волосами по понурым плечам, с грустными опущенными глазами серого зеркального оттенка и тихим страстным, едва заметным шёпотом ветра за спиной.

Мороз, томный полумрак накрывает нас, и я… опять всплеск адреналина, вновь один на помятой простыне!

– Гарри, не расстраивайся. Все образуется, – собеседник аккуратно толкает его в бок.

– Знаю, но также понимаю, что это всего лишь слова. Ты даже сам это понимаешь, что ничего просто так не изменится, а все равно пытаешься убедить меня в обратном, – Гарри был неумолим.

– Почему ты расстраиваешься? – слова все сильнее впивались в голову.

– А что тут хорошего, если все наоборот? – парень явно был опустошен

– Ладно, спорить глупо. Но все же, что ты хочешь? – его друг пытался зайти с другой стороны.

– Виски. С колой и льдом, – разве этого мало, чтобы вновь ощутить себя живым.

– Все? А еще что-то? – явно спиртного не хватит.

– Еще ее присутствие без лишних слов. Понимаешь, она – больше жизни, а присутствие рядом со мной ускоряет время. Отсутствие больно кусает за разорванное сердце…, – парень не мог совладать с собой.

– Так, а ну перестань! – слова, произнесенные с большей строгостью, испугали Гарри.

– Может, мне уйти? – его реакция была быстрой.

– Да, дверь вон там… И прости, что я так груб. Просто пойми, ремень сам не развяжется, и Джоуи с него не спрыгнет полным сил и надежд на будущее дерьмо. А теперь, прощай, – приятель указал пальцем на выход.

– Я тол…, – парень не успел договорить свою мысль.

Дверь резко захлопнулась, посыпалась штукатурка, а вместе с ней соскользнув спиной вниз, присел Гарри. Вспотевшие ладони безжалостно сжимали сухие волосы. Стук за стеной, сопровождаемый криками с призывом открыть дверь, вскоре прекратился. Похоже, Джону это сильно надоело.

«Неужели ему так тяжело? Зачем нужна какая-то девушка, которая будет любить, если есть полно шлюх, отдающие свои тела за деньги. Он глупый безумец. Только представлю, как Гарри ищет себе любящую домохозяйку, и мне становиться не по себе. Как так можно?! Она же никогда не оставит его в покое, хотя сама будет ходить налево к дорогому любовничку. Высокому мускулистому отшельнику, живущему на берегу моря в гордом особняке, плавающем на белоснежном катере с тремя сочными цыпочками. Сам он либо с гладко выбритым подбородком, либо с густыми зарослями дровосека. Эх, я б наверно тоже ему дал…»

Взору открылся вид за окном, стоило лишь слегка повернуть голову по направлению развивающихся штор. Парень и девушка не сводили взгляда, питая нежность объятий под мягкими снежным хлопьями. Небрежный, вялый и аккуратный взгляд испепелял, горел вожделением. Мозолистая ладонь медленно ползла по спине вниз, спускаясь все ближе к упругим ягодицам. Хрупкая рука лежала на плече, безукоризненный взор изучал, а улыбка ослепляла. Вот они постепенно приближаются, а веки сонно опускаются, тяжело стукаясь ресницами… их губы липнут в одном касании.

Как это… красиво…и…трогательно

Гарри отворачивается, но сухая щека осталась все той же…

Фух, это всего лишь сон

Гарри повернулся на бок, а там лежит она, Одра. Познакомились вроде бы давно, но как можно помнить все подробности. Так и смысла нет – просто прижавшись к ней, засыпает вновь…

Деревянная лавочка с примерзшим льдом в самом начале снежной аллеи. Быстро тающие клубы дыма из рта Гарри, сидящего долго и засыпающего на холодном воздухе.

– Здравствуйте, – тихий голос, раскатом прогремевший над ухом.

– З-Здравствуйте, а вы кто? – сонный голос из недр горла.

– Я? Одра. Шла мимо, почти дошла до своего подъезда и заметила незнакомца, калачика, свернувшегося в позе "рулетика". Решила, может Вам плохо. Что болит?

– Сердце.

– Бегом к врачу!

– Душа…

Широко открытые зрачки, ловкие движения на помощь рук в перчатках, но Гарри не мог встать.

– Неужели все так плохо, что даже подняться не можете. Вам купить что-нибудь в аптеке?

– Нет. Нужно другое лекарство.

– Какое?!

– Присядьте, я все объясню.

– Хорошо.

Одра аккуратно присела и направила внимательный взгляд на Гарри. Тот недолго думая, слез с "лошадки" и, закинув руку ей за шею, рухнул головой на плечо и уснул.

Стоп! Что за хамство! Хотя, может так и надо; ну ладно; пусть будет так

Градус объятий превысил норму, жар полыхал между телами.

Брр… Как же холодно. Я весь продрог. Наверно это был сон… Уж слишком как-то это все не естественно, просто и сразу. Неужели, так бывает.

Уставшая голова еле-еле повернулась. Веки слегка прикрыли глаза, но за темной рощей ресниц Гарри разглядел знакомые изгибы милого личика. Блеклые обветрившиеся губы, прикрытые тонким инеем, плотно сомкнуты.

– Т…ты-ты спишь?

– Н…не…т

– Холодно?

– О-очень.

– Иди с-сюда

– Я р-рядом.

Боже, как она прекрасна в это мгновение. Надо прижать ее сильнее.

Уставшие глаза Гарри смотрят вверх, в небо.

Там та самая темнота, что окутывает тебя по ночам. Там то самое, что владеет тобой в периоды особенно тяжелой грусти. То самое атмосферное черное небо, что расстилается над кладбищем. Звезды умирают, и… люди тоже. Но где и во сколько, они не скажут. Мысли вьют, кружат, жужжат, но лишь об одном. Здесь хорошо, пока все живы. Пока меткий удар маятника смерти не ударит по каменному стеклу, этот мир будет идеально красив, а вместе с тем и уродлив. Безобразен до боли и горящего чувства злобы, что так безумно разрывает душу, оставляя горячий пепел и ледяные воспоминания горьким комком на всю гортань

– Молодой человек, не трогайте меня! Что вы себе позволяете?!

– Я-я-я?

– Ну не я же! Мы находимся в приличном месте, а вы позволяете себе такое!

– Какое?

– Лечь на мое и так хрупкое плечо, облокотившись своей дырявой башкой, и свешивать сопли, бормоча что-то во сне. А ну проваливай, пока я мужа не набрала!

Гарри, сильно опешив, убрал с нее свою голову и сел. Внезапно, упав с неба, появился симпатичный монстр. Клыки, отдающие железным зловонием, тенью лежали на шее. Конечно, раскрытый бюстгальтер мог как-то сбить с толку, но затвердевшая грудь не привлекала.

– Я тебя сожру… Но сначала ты будешь слизывать свою никчёмную кровь с пола, ползать на коленях… Ты сдохнешь как последний шакал, убитый бабой и ее волею. Зловещий смех сотряс безмолвный город.

Голос над ухом усиливался. Двоился, троился. Эхо и возгласы летали по всему пространству. Бежать было некуда. Насмешка не отставала, и он в недоумении упал…

– Это всего лишь сон, Одра? Ведь так?

– Наверно да. А что, что-то случилось?

– Да нет, сон просто страшный.

– Не переживай, это лишь твои страхи и все

– Хорошо. А теперь давай еще немного посидим?

– Почему немного? Я никуда не спешу.

– Вот и славно.

Звезды все так же, медленно умирали. Холодный ветер гулял, содрогая прохожих, сужая их капилляры, сосуды. Но им было тепло. И этого хватало.

Искаженная гримаса Гарри на лице, понурые скулы, когда он понял, что это все-таки были сон.

Люблю ли я его? Кого? Не знаю. Странный вопрос. Мне хочется, чтобы человеком был моим и только, но, посмотрев вниз, я вишу лишь пустоту дыры. Черноту, мглу кружащего больного ужаса в сердце и душе. Разум заграждён, расстроен. Но почему я так часто об этом думаю. Нытик? Нет, наверное, а кто тогда? Ранимый и постоянно несущий на себе излишки дерьма, что так удачно мне падают на голову с неба. Тоже не верно. Кто же я, что жаждет боли на мгновение после немой разлуки, или это самые сильные эмоции. А может все это не то, что нужно. Возможно, просто, внутри меня дыра, закрыть которую мне надо силой, летящей неведома куда. Поймать, схватить за шею, задушить, поставить на колени и скрепя сказать: «Молись?»

А смысл в чем, если мне это не нужно. Взаимопонимание, сочувствие и что еще… Ах, да разлука. Мгновение, год, мечты и нет. Любить так долго, чтоб потом забыть про все и утонуть в вязком океане эйфории. Проснуться голым без всего, нагим и обреченным. Любви подвластны все, и только я, наверное, тот самый, что способен без обиды забыть надолго все, что было – пуст как это море, что выпито давно людьми.

Прохлада, ветер гоняет грустные облака, наевшиеся соленой влагой и не умеющие более держать ее в себе. Дождь вырывается с мерзостным стуком, разнося барабанный треск под небосводом. Гул безмятежно гуляет по улицам, глотая пыль. Острый стук каблуков неспешных людей развеивает мрак, сеет ночь. На улице темно, но утро.

Пожалуй, надо сходить, прогуляться… Красиво здесь, но стоп, опять они. Те самые, что без лишней робости цепляют губы и кусают их. Сладостно, в порыве нежной страсти, они дают себя друг другу. Но что такое… Она его ударила? За что?! Он отвернулся и ушел? Почему?! Надо спросить…

– Девушка-а…

– Отстаньте от меня!

Голос дрожал, молил. Волосы, облипшие кожу, не шевелились. Размытая тушь стекала по щеке. Она стояла и молчала, забыв про сбитое дыхание. Мысли шумным вихрем, говорившие о любви к нему, сметали и ломали лучшие воспоминания. Он – ничтожество!

– Молодой человек, объясните мне хоть Вы, что здесь происходит?

– Все печально, мой друг. Я ей изменил.

– Как? Почему?

– Не знаю. Само все получилось. Я сидел дома, гоняя свой гм… Она без стука влетела…

– Кто она?

– Ну эта, как ее… Мила. Увидев меня, ее глаза загорелись. Искра из ее зрачка хлестнула меня по щеке. Дальше все как в тумане. Она еле-еле стянула с себя платье, прилипшее к потной коже. Спустившись на колени, она… о Боже, зачем Вам это говорю… начала стягивать с меня штаны. Она хотела его, и меня, разумеется. Начала трясти своими дойными грудями, висящими чуть повыше ее складчатого пупка… Что я мог сделать?!… От нее несло «Тройным экспериансом», удушливым как угарный газ и слезоточивым как перцовка. Нагнувшись, она начала смачно чавкать. Белая жидкость струилась из глотки, она давилась эти дерьмом, глотала его… Фу, как противно…

– А дальше что?

– Мужик, отстань. Мне тяжело, не видишь, что ли? Я люблю ее, свою прекрасную Софи! Пусть она вернется… Помоги, прошу!

– Не надо…

– Софи?!

– Да. Я так рада, что это не измена, а подобие лишь той мерзости… Люблю тебя, Георг. Идем отсюда… И да, спасибо Вам… эм…

След Гарри был виден на снегу, а самого его – нет…

Смерть безумна и быстра. Один взмах косой и ты уже мертвый лежишь подле нее. Орудие упало, звонко брякнув, и испарилось, как жизнь твоя. Простая, но в то же время запутанная, ушла от тебя. Душа летит туда, откуда не вернется. Где-то там, что ближе к сердцу, покалывало и давило временами, её больше нет. Безумно быстро умирает и медленно воскресает. Увидев пластичную резину, которой мягко обтянуло череп, ты не в себе. Молчишь, стоишь и громко изнутри кричишь. Кипит твой разум, безмятежно стекает по щеке слеза. Ты помнишь, как он жил и что творил? Конечно, да. Ты любишь или разлюбил? Наверное, не то и не другое. Ты равнодушен? Конечно, нет!

Я помню, как еле передвигал ногами и делал то, что для него великий подвиг. Шагал он тяжко, задыхаясь, при каждом вздохе поднимал голову, сверкая зрачками и пытаясь разглядеть бога. Стараясь попросить помощи, таблеточки заветной. Но ответа нет, лишь ветер с севера рисует на щеках замерзшие узоры. Поверить в то, что так все быстро, я не могу.

Извольте, вы не понимаете, какая это мука, держать его закрытые глаза на руках, скрестив голени и опустив смиренно голову? Ведь он не придет, не скажет ни привет, ни как дела. Лишь молча ляжет неподвижно. Все прекратилось для него, и он не в состояние терпеть столь сильные тяжелые минуты, что сладкий запах воздуха щекочет внутри. Его слишком мало, как и времени, бегущего от начала к концу. Мы все когда-то ляжем и уснем навеки. Нас внезапно все полюбят. Но знайте, что скажу я Вам – любите сейчас, пока все живо.

«Когда-нибудь я полюблю мучения, и все, что убивает изнутри. Но, внезапно, в одно мгновение потеряю интерес буквально ко всему. Глотая слезы и выплевывая пыль дорог, постараюсь заметить ту, что зацепит и потащит за собой. Влюбиться и не отойти от мысли, что хочется быть рядом. Но сам все ближе и ближе к земле…»

* * *

А после смерти ты стоишь безмолвный, придя домой из другого дома. Сумки остаются полу, кисти ослабели. Туман заграждает, и ты опускаешься в немом падении. Жестокий злой взгляд, быстро поднимающаяся и опускающаяся грудь, истошные звуки изнутри души, слеза течет и не останавливается ни на секунду. Ты теряешь его. Навсегда. Он ушел и не вернется. Сидел, молчал, порой лежал и не возникал. Изрядно он кричал, но только потому, что все внутри ломается и рушиться. Скрепят суставы, загнивают кости, ломается воля. Он съежен и сомкнут. Крепкие цепи держат его, грызя остатки сердца. Кровь стекает по голове, и он недвижим. Раньше вы вместе обсуждали политику, параллельно говоря о кризисе в стране и доказывая, что нету лучше «Карбоне». Он ругал тебя, обзывал и говорил… Все потому, что он тебя любил. Причем так сильно, что описать все сложно. Грубый и ворчливый он жаждал счастья лишь тебе. Любви другой он не знал, как забота о тебе. Молчать, потом сквозь скрип в душе отпускать гулять тебе чуть позже, чем обычно. Вытаскивал из любого дерьма, в котором ты тонул стократно. Он забрал его…

– Кого?

– Кусочек сердца…

– Надолго?

– Навсегда…

– Так в чем же дело?

– Позволь, он дороже мне алмаза, золота, сапфиров…

– И только?

– Нет! Не только. Он больше, чем эта вся земля и всей ее. Любовь его обширнее, чем ты себе представишь. Как жаль, что я понял это все слишком поздно…

– Гарри, слышишь ты меня?! Га-а-арри!

– Что случилось?!

– Ты уснул и что-то бормотал…

– А, ты, кто?

– Папа твой…

– Пп-п-а-па?

– Да…

«И я проснулся, окутанный зловещей вьюгой. Один, в безмолвной муке рядом с замерзшим столиком, сидящим на скамейке. Снег молчаливо падает на нос. Так больно и безумно страшно забыть кого-то. Но самое ужасное ждет впереди. Хотя нет, хорошее. Я жду только его…»

Холодный свет полосой прошил пространство двери насквозь. Плотный порванный ремень, в пятнах, крепкими нитями обвисший на разбитой люстре у подножия стола, извит змеей. Сваленный детский стульчик. Ужасная картина, многим не понять. Жидкость едва стекает по грязным обоям «в цветочек». Убитый горем с коричневым стеклянным пузырем и уткнутый головой в скрещенные руки на коленях. Чёрная кепка мягко спикировала подле кучерявых волос, запачканная сухой кровью. Тусклый свет на бледном лице, разорвана футболка осколком, что ближе к сердцу. Ему не жить, он мертв. Одеяло небрежно брошено на кровати, подушка взбита, все как надо. Но нет его, и не вернется. Глаза закрыты, не поднимутся…

– Джордж, поче-е-е-му?

– Почему?! Это ты мне говоришь, шавка?!

– Что? За что-о-о…?

– Я тебя убью, тварина!

Занесенная рука, пустая бутылка над головой; удар в висок, поникшее тело, вдоль кисти которой стекает алый ручей, она неподвижна. Под черепом волосы, пропитанные безвинностью. Блеснуло бликом в руке лезвие, пронзило плоть.

Что я сделал? Зачем…

На полу лежит скелет с натянутой кожей в алых лоскутах. Раньше он был жив, но лишнее желание и её, маленькой жизни, нет.

Трезвость мыслей расплывшегося тумана; грёзы, захватив мысли, сбежали, оставив последствия – повешенного сына и убитую жену. Силы оставили присевшего страдальца, грязные ладони обхватили сальную волосы, зарыдав по-детски. Кровь и слезы, душа истерзана в клочья.

Зимний мороз. Беспечный ветер срывает шляпы с прохожих. Пора ехать отсюда прочь, как можно дальше, сбежать из города и забыться. Переполненный совестью, пик наступил, и она больше никогда не будет пустой.

Звенящий звук по рельсам, свист сквозь ветер, приносящий иней на лысину. Густой столб дыма вдалеке, под ногами скользкий склон и звук вонзенных колес в холодную плоть разнесся по округе. На утро все газеты освещали заголовок: «БОГ ВСЕ ЖЕ ЕСТЬ», и рядом в маленькой графе последние события. Судьбоносный локомотив, оцепленная квартира, бледные тела в изящных смокингах, дрожащий голос миссис Энни – «Прости меня Боже, как же я грешна, зачем меня только дуру повело подсматривать в глазок двери». Нервные сухожилия, перебирая щётки, несмолкаемое тряслись и отныне, вся седина выпала.

* * *

Я видел все во сне, что позапрошлой ночью мне приснилось. Ее тонкий хрусталь блестящих волос, закрытый взор, опущенное лицо. Нервное дребезжание ресниц, выпачканных черной тушью. Она была божественна. Бегу к ней с раскрытыми руками, хочу обнять. Она стоит, ехидно хихикает в рукав, а потом хлопок. Исчезла. Раз, два, а может три, я бегал как самонадеянный дурачок, пытаясь поймать ее в объятия. Нет шанса, как и смысла тоже.

Присел унылый, наклонился. Рисовал тогда, а что не помню. Муж, жена и дети. Лишь палочки, облака из ртов и что-то еще… изображение сердечка. Устал от беготни, точно угомонился. Опять тот звук, но сзади. Поймать даже не пытался, знал, что бесполезно. Нежные черные локоны упали на шею, и я обомлел. Горячее дыхание, громкий шепот…

– У-у-успокойся-я… Не то-о-ропи со-о-бытия… Е-ще рано-о…

Вновь испарилась и в голове молчание. Ведь знаю, что люблю ее. Ту самую, что прибежала на часок ко мне во сне. Не видел, но искал. Не нашел, но жду. Готов преодолеть, что угодно и ждать сколько угодно времени, лишь бы она точно была моей. А порой все же они, те самые ребята, что любят подругу безответно, наверно счастливы хоть кем-то воздыхать. Увижу и пойму, она или нет… А пока, пожалуй, проснусь…

Опять все вновь, по очередному кругу, прошлое испарится, потухнет и улетит, минуя всех, меня, других людей.

Порванная простынь кровати, протяжный смешанный аромат туалетной воды. Ночь была бурной… Она влетела, не сказав и слова. Уронила на кровать, облепила. Стащив с себя фиолетовый топик и короткие штаны, залезла сверху на меня. Ослепила, сверкнув черным нарядом. Специально прислонившись сверху, пыталась заманить меня нежным телом. Брать ее, или отпускать. Тяжелое решение, но, я, не подумав, отдался без слов. Истомные крики, скрип кровати, разбросанная одежда, довольный взор, неугомонная страсть. Я внутри, она все ждет. Мгновение, мы лежим в обнимке. Поверх ее моя рубашка, слегка видны они, вставшие упругим колом…, вертлявый зад. Она уснула, а вслед и сам засопел.

Присел, уткнулся в потолок. Она, привстав, слегка выпрямила спину и сытым взглядом оглянулась на меня. Тихими шагами прошла, виляя бедрами. Наклонилась настолько низко, что взор на мгновение залип. Ехидная улыбка, сверкающие зрачки, мягкие локоны щекотали. Сама медленно приземлилась возле бугорка, сев на колени.

– Тебе понравилось?

– А ты как думаешь?

– Кончено, нет.

– Ну что ты, по-моему, вчера шикарно мы общались. Вон, даже кровать перекошена.

– Еще бы нет. Ты так меня ругал.

– Наверно заслужила.

– Возможно, но мне пора…

– Куда?

– Работа, все она виновна в том, что редко видимся с тобой.

Она так быстро убежала, что тот последний поцелуй, казался самым прекрасным, а на щеке еще чувствовался след от него.

Тут резко вспомнил весь полный вечер, когда злой зашел домой. Мне было чуждо все, ничем не успокоить. Искал лишь способ заглушить противное. Выговор на работе, у друга дочка родилась. А дальше все поплыло. Не помню даже почему, но гнев тогда я сильный подцепил. Все внутри меня болело, горело пламенем; как так, наверно я огорчён на то, что редко вижусь со своей любимой. Мне лишь бы к ней прижаться. Она работает, и что поделать нам? Нет ни кольца, ни фото свадебных, когда нес бы её на руках. Давно были бы счастливы, любили дни, ведь есть мы друг у друга. Но громкое название любви не говорит, что она одна, незаменима. Давно бы сделал ей признание, что силы все иссякли, мысли обречены во снах, смотреть, лишь, на нее. Любви, однако, много повидал, но эта настоящая.

Следующий день казался предательски солнечным. Что могло быть хуже солнца на фоне ужасного настроения? Наверно, серая плохая погода на фоне безумной радости и искрящей улыбки. Что должно нам мешать поступать, как мы хотим? Лишь то, что выбрали в качестве цели.

Неспешный шаг, бурлящий мозг, уставший взгляд, моросящие мурашки, бетонные скулы. Шелест листвы, плывущее небо, угасающий закат. Грустное лицо, бледная кожа.

– Вам чем-то помочь? Вы слишком расстроены.

– Нет, что вы. Это лишь плохо упавший свет, неухоженные…

– Постойте, я вижу, что не так. В чем дело…

– Не скажу…

– А все же?

– Позвольте, я скажу вам это молча.

– А как мне слушать?

– Сидя рядом…

Сообразив, как можно быстро, плащ угрюмо съехал по скамейке. Она, упав, тихонько зарыдала в плечо. Неровный шепот вечера, приятный запах звезд, молчание Луны, яркий свет от фар, пустой шорох тротуара, бриз легкого неспешно ветра.

Плащ вроде не особо намок, но ей наверно хорошо. Ладно, пусть все так будет. Пока мы рядом, все нормально. Пока все есть, конечно, хорошо. Но плохо, мы сами его себе придумываем.

– Я… шла домой. Беспечная, веселая. На улице цветет апрель. Тепло, даже слегка прохладно. Там, куда спешу, меня ждет дочь и муж мой верный, очень сильно его люблю! Конечно, грустное повидала, но это было слишком. Звоню я в дверь, никто не отвечает. Наверно, обняв мою дочурку, они уснули сладко. Протяжный скрип… и сумки сразу на пол… Мой муж… он… весь посинел… лежит молчит. Окно открыто. А там она, внизу лежит…

– Тише, тише моя хорошая. Все будет хорошо. Лишь стоит верить…

Взволнованные гудки посреди ночи.

«Как и что? Чего случилось? От чего такое резко… как все это обидно! Не понять одно, как это было. Но также, почему оно стряслось. Простой упрек, плохое слово, страшный вой от мыслей в голове пустой. Я засыпаю…»

* * *

Ранний утренний рассвет. Солнце еле-еле ползет из-за горизонта. Розовый блик присел, а затем резко вскочил и прилип к быстро идущему поезду. Желтая полоса вдоль вагонов, сонные попутчики, стук колес… А совсем рядом, где начинается переезд, сухой асфальт держит на себе тень, отбрасываемую девочкой. Громкий крик «Прощай», бросок телефона с громкими нудными гудками, и поспешное устремление по дорожке на рельсы. Летящий смех, отдающий пронзительным скрипом железных колес и эхо…

– Сто-о-ой…

– Зачем? Я хочу умереть…

– А смысл?

Громкий голос в трубке сказал – «Я тебя люблю», но услышать это было уже поздно. Локомотив унес ее… Кровавый всплеск из сонной артерии, синева губ, почерневшее небо.

Холодный пот, влажные волосы.

Она все еще спит. А скоро утро. Как же это хорошо…