Программа «Время»

Всё больше и больше пропадает желание нырять в такое прошлое и вытаскивать весь этот ужас в наше время. Не понимаю, что надо сделать, чтобы люди перестали вспоминать свою жизнь в Советском Союзе как самое чудесное время.

Фотографии, семейные альбомы, вот отдушина. Я рассматривал их, наверное, часа два. Далёкое прошлое здорово отличается от недавнего.

Фотография нашей группы на первом курсе университета. Снимок сделан в каком-то парке, в густой траве по колено. Мы смеёмся и толкаем друга, у всех парней длинные волосы до плеч.

Вот я стою зимой на улице с сыном в коляске. На мне офицерский полушубок грязно-белого цвета и шапка-ушанка. Фотография чёрно-белая, но всё равно понятно, какого всё цвета. Такого же чёрно-белого. Помню с каким трудом я нашёл полушубок у единственного продавца на вещевом рынке и этот тулуп, естественно, был не новым и стоил немалых денег.

И почему-то, в отличие от газет, почтовых марок и талонов на мыло, эта картинка уже не вызывает злости, а, наоборот, умиляет. Хотя на фото я моложе на 30 лет, я этого не замечаю и не осознаю. Всё, что касается меня самого и моих близких, не вызывает отрицательных эмоций. Помню только хорошее. На фотографиях мы в разных местах и с разными людьми, и всё, как в первый раз. Всё новое, живое, прекрасное.

Я не выдержал, сел в машину и поехал к дому, из которого мы переехали, когда мне было 6 лет. На фотографии я с мамой у подъезда, она сидит на лавочке, я стою рядом. Вот он, этот подъезд. Фактически он точно такой же, как на фотографии, но я не узнаю это место. Оно для меня совсем чужое и не только в моей памяти, но даже по сравнению с фотографией оно другое. Хотя, если убрать с фотографии людей, остальное неотличимо.

В чём же отличие? Сейчас люди тоже здесь ходят – вон, какой-то мужик только что из подъезда вышел. Мне кажется, всё дело в положительных эмоциях, связанных с этим местом в прошлом. Я был маленьким, а весь мир большим и интересным, рядом была мама и я ощущал её любовь. Поэтому сейчас для меня этот подъезд ничем не отличается от других.

Тут я задумываюсь: а в какое конкретно место в 1984 году я буду нырять? Например, у нас давным-давно есть дом в деревне Пожитки в ста километров от города. Речка, лес, природа! За тридцать лет там практически ничего не изменилось, наверное, как и за сто. Единственно, что раньше в деревне было около семидесяти коров, а сейчас осталась только одна. Ещё чёрный груздь пропал в лесу. Поезжай туда и нырять не надо. Меняй прошлое там, не погружаясь никуда. Только не понятно, что именно менять. В Пожитках все стоит так же незыблемо, как скала.

Опять звоню Андрею и рассказываю ему про Пожитки.

– Помню, – говорит Андрей, – у тебя там ещё баня отличная. – Только не надо нырять в этом месте, потому что ты ничего старого не увидишь, раз там ничего не меняется. Это как эталонный образец. Палата мер и весов.

– Живи там, – предлагает он, – укройся от нашего мира бушующего.

– Да как же я там жить буду? – возражаю. – Дом старый, его для зимы капитально ремонтировать нужно.

– Мысленно живи, – объясняет Андрей, – мы же всё равно в прошлом живем, а в Пожитках оно устоялось уже.

Да, видно опыт ныряльщика даёт себя знать. Круто Андрей излагает, хоть и практик.

– Хорошо, соглашаюсь я, – куда отправимся тогда? – Вот наш двор тоже со школы мало изменился. Панельки те же стоят. Конечно, площадки детские строили и ломали регулярно, деревья повырубили. Машинами теперь всё заставлено, раньше их не было.

– Да не важно, – говорит Андрей, – по городу пройдёмся. Ты давай, готовься лучше. Не забудь книжку прочитать, она как инструкция для тебя.

– Какую?

– Да «Меж двух времён», я же говорил.

– Ладно, ОК, прочитаю.

Готовлюсь. Старое кино пропускаю, сколько можно? Я сто раз смотрел эти фильмы и раньше каждый раз находил в них что-то новое, связанное с тем, каким я был в тот момент. Теперь уже не то, старое кино не вызывает у меня никаких эмоций. «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить!»1

Дальше по списку идут предметы из прошлого. Понимаю, что кроме посуды, вилок и ложек, почти ничего не осталось. Обычно жизненный путь старых вещей выглядит следующим образом:

квартира;

балкон;

сарай;

гараж;

дом в деревне/дача;

сарай в деревне/на даче;

свалка.

У одного моего товарища этот путь был ещё короче – если он не прикасался к предмету более года, вещь, невзирая ни на что, сразу выбрасывалась.

У всех же относительно новых вещей есть вилка для подключения к розетке, и обычно такие устройства в течение нескольких лет отправляются на помойку, минуя предварительные стадии. Список предметов сократился до нуля – вилки и ложки вместе с посудой можно вычеркнуть. Может быть, мы неосознанно сами запрещаем себе погружаться в прошлое? С глаз долой – из сердца вон?!

Итак, что же я имею из снаряжения? Фотографии – это хорошо. С ними мысленные путешествия в прошлое становятся интереснее, чем окружающая реальность. По крайней мере, мне эти возвращения дают больше эмоций, чем нынешняя жизнь. Старые газеты, которые я нашёл, – это пропаганда. Они вызывают только отрицательные чувства. Старое кино вычёркиваем. Вещи из прошлого либо мертвы, либо на помойке. Не густо.

Надо посоветоваться с опытным ныряльщиком насчёт такого скромного запаса снаряжения. Я взял собаку и пошёл на улицу отчитываться перед Андреем.

– Шеф, – говорю ему, – я собрал снаряжение, только одно вниз тянет, а другое наверх выталкивает.

– В смысле? – не понимает он.

– Ну, – отвечаю, – когда смотрю семейные фотки, хочется нырнуть в прошлое поглубже, а когда читаю старые газеты, сразу тянет на поверхность.

– Да, – соглашается Андрей, – всё верно. – У каждого инструмента своё назначение, – объясняет он. – Одним пользуешься, когда погружаешься, другим – когда всплываешь. Причём для каждого времени инструменты всегда разные.

– Понял. Остаётся только надеяться, что для 1984 года всё впору придётся.

– Теперь, – продолжает Андрей, – тебе надо найти инструмент самоконтроля на дне. Такой, чтобы ты мог спокойно выполнять там свою работу. Иначе можешь пропасть, то есть застрять в прошлом.

– И что, к примеру, это может быть за инструмент? – интересуюсь я.

– У каждого свой, – отвечает Андрей. Я, например, представляю, что участвую в сафари. Ищу редких животных, а некоторых и подстрелить могу. Универсальный подход для любого времени. Стопроцентная выживаемость в прошлом гарантируется.

– Ещё одна, блин, проблема. Какое ещё сафари?

– Я ж говорю, у каждого свой метод. У меня вот он связан с оружием, а у тебя может быть совсем другой. Ты сейчас особо не заморачивайся, просто основную канву подбери.

– Ясно, – говорю я, – в общем ты боевой ныряльщик. Я только пока не понял, как прошлое менять.

– На тренировках поймешь. Давай в воскресенье днём и потренируемся. Жёнам скажем, что едем на рыбалку в Сосновское.

– ОК, договорились.

На том мы и расстались.

Как же вести себя в прошлом? Мне не подходит вариант с сафари. Я пробовал охотиться, но понял, что это не моё. Конечно, охота на зверей – это не совсем убийство. Убиваем мы приручённых животных, а охота на диких зверей – это война. Они могут сопротивляться – прятаться, контратаковать. Но силы всё равно не равны. Сейчас на стороне человека более мощное оружие и вероломство. Звери не ищут войны и не нападают первыми, за исключением, пожалуй, акул и крокодилов.

Я думаю, что моё поведение в прошлом будет зависеть от того, что я там буду делать. Если просто тихонько наблюдать, это одно. Тогда я буду фотографом. Точно, фотографом! Хоть Андрей и говорит, что просто наблюдать в прошлом не получится, я не согласен. Даже на войне бывают фотокорреспонденты. Вот и я буду там в жилете «пресса». С другой стороны, Андрей может и прав. Как раз журналисты, как поставщики новостей, больше всех и искажают события прошлого.

Ладно, не буду пока забегать вперёд, там разберёмся. Знаю одно: снимать буду только на плёнку. Во-первых, сама фотоплёнка – это вещь из прошлого. Во-вторых, в отличие от цифры, изображение на фотоплёнке невозможно отредактировать. Это «decisive moment» – решающий момент в фотографии, точная фиксация мгновения. А мгновение, как известно, прекрасно. Не зря киноплёнка в романе Пелевина «S.N.U.F.» является храмовой вещью. Всё-таки писатели рулят, они, наверное, сами в прошлое ныряют.

У меня для плёночных фотоаппаратов выделен целый шкаф: «Зенит», «Киев», «Зоркий», «Мир», «Смена». Но я, пожалуй, остановлюсь на широком формате, пусть это будет «Minolta Autocord». И фотоплёнка нашлась в морозильнике. Правда она уже просрочена лет на десять, но это нормально, ничего ей не сделается. Да и к прошлому так ближе.

А какое всё-таки снаряжение нужно для изменения прошлого? Нет, конечно, не ружьё. Наверное, физически изменить события в прошлом невозможно. Однако, погружаясь в него, мы можем переосмыслить эти события и изменить их восприятие, влияя на умы людей. Основным инструментом здесь становятся переговоры и беседы с людьми из прошлого. Пока не вижу других способов.

Обычно человек примеряет всё на свой лад в соответствии с традициями, религией, но прежде всего со взглядами родителей. Например, Аза Лихитченко нравилась моему отцу, и поэтому я помню её до сих пор. Но ведь были и другие. Если бы я смог вернуться в прошлое, и вместо Азы показал бы отцу другую красивую дикторшу, возможно, в моей памяти и не осталось бы никакого образа Азы Лихитченко.

Разговаривать с давно ушедшими людьми мне как-то страшновато. Да и возможно ли? Поговорю с Андреем на эту тему в воскресенье.

А пока с живыми поговорю. И повод есть, давно обещал тёте Тане съездить вместе с ней на кладбище.

По дороге болтаем:

– Тёть Тань, а вот мы созваниваемся регулярно, а не видел я тебя лет, наверное, десять. А ты и не изменилась совсем, – начинаю я разговор.

– Да ладно тебе, племянничек, как же, не изменилась… Только и видимся, что на кладбище, да и мне уж туда пора. Сейчас как раз и место присмотрим, – отвечает моя тётка.

– Ну всё, хватит, – я меняю тему разговора. – Лучше скажи, как мы бабушкину могилу будем искать? Я в прошлый раз так и не нашёл её. Если найдем сейчас, надо будет геопозицию отметить на телефоне.

– Какую ещё позицию, – возмущается тётя Таня. – Я и так прекрасно помню, где её похоронили. Ты что, совсем ничего не помнишь? Может ты и как звали её забыл? Если что, там на памятнике должно быть написано: Антонина Андреевна.

Я чувствую, что тётка начинает сердиться.

– Ну, между прочим, на самом деле её звали Наташа, – огорошиваю её.

– Ты что, совсем рехнулся?

– Да нет, ты что, не знала? Бабушка была с рождения Наташей. Через несколько лет после революции всем начали выдавать паспорта. И ей выдали, но по паспорту она почему-то стала Антониной, да ещё и на три года моложе.

– Ну надо же, я действительно не знала, хоть и дочь ей, – удивляется тётка.

– Вот, тёть Тань, так всегда и бывает. У родителей на детей всегда времени не хватает, а вот бабушки часто внукам что-то рассказывают и причём не только сказки.

Она засмеялась, чувствую, что соглашается со мной. Но тут же в отместку выдала своё:

– А ты вот, например, знал, что до твоего деда у неё другой муж был и двое детей? Муж на гражданской погиб, дети маленькими от голода умерли.

– Нет, не знал, – отвечаю я. – Она мне такого не рассказывала. Как она умерла? – спрашиваю. – Я сам в командировке в Киеве тогда был. Когда уезжал, всё нормально с ней было. Правда лежала она, ходить не хотела совсем, хотя врачи говорили, что никаких болезней у неё нет. Сердце и все органы в норме для её 87! Представляешь?

– Да, – отвечает тёть Таня, – странная какая-то история. Только ты уехал, мама твоя звонит, говорит, что бабушка просит, чтобы я срочно прилетела. Я ведь тогда в Харькове жила, если ты помнишь.

– Да, помню.

– Ну вот, прилетаю я вечером к вам, она была абсолютно в норме. Поговорила с ней часик, она расспросила меня обо всём. Я ещё удивилась тогда, зачем она меня вызвала. Утром смотрим – а она мёртвая.

– Ничего себе… – я-то думал, что бабушке неожиданно стало плохо, поэтому тебя и вызвали. А когда ты приехала, она уже при смерти была.

– Ничего подобного, – отвечает тётя, – не было никакого «при смерти». Я потом поняла, что она просто жить устала, решила напоследок со своими дочерьми пообщаться и умереть.

– А что ж она меня тоже не вызвала? – спрашиваю я.

– Любила она тебя очень, – отвечает тётя, – вот и не захотела расстраивать. Или хотела, чтобы ты её только живой запомнил. Ты же, я помню, и на похороны не приехал.

– Да, – вздохнул я, – я потом очень жалел, что мне не позвонили и ничего не сказали.

Вот и поговорили про бабушку. Если бы мы продолжили этот разговор, я наверняка узнал бы ещё много интересного. Надеюсь, что и тётя тоже. Я и раньше замечал, что близкие помнят совершенно разные вещи об «ушедшем» человеке. И чем больше мы говорим о нём, вспоминая, тем живее он перед нами. Как правило, всё сказанное о человеке – это правда, потому что моменты воспоминаний обычно спонтанны и нет времени что-то придумывать.

А вот в эффекте Манделы всё происходит наоборот. Огромное количество людей помнят что-то одинаково, но неправильно.

Встреча с родственниками оказалась последней в списке. Я не получил на ней никакого дополнительного снаряжения, только новые вопросы появились. Не дают они мне покоя. Кто меняет прошлое? Как? Зачем? Когда?

3. Бутылка лимонада

В воскресенье утром, как договаривались, мы встретились с Андреем во дворе около моей Тойоты. Оба с удочками и сумками с блеснами через плечо. Это для жён у нас удочки, на самом же деле спиннинги, для тех, кто понимает. Вообще-то я уже завязал с рыбалкой. После появления в продаже современной наживки рыбаков стало полно, они всю рыбу в реке выбили. Можно, конечно, тряхнуть стариной – сейчас щука должна клевать, но мы же не на рыбалку собрались. Хотя, как посмотреть, может, новое занятие станет таким же захватывающим, как рыбалка.

А интересно, что со мной будет здесь, в настоящем, пока я в прошлое ныряю? Меня ведь здесь не будет, я буду в прошлом. Может это время не пойдет в зачёт моей жизни, так же, как с рыбалкой? Ведь известно, что время, проведённое на рыбалке в зачёт жизни не идёт.

– Куда едем, шеф? – спрашиваю Андрея.

– В Сосновское.

– Мы что, реально на рыбалку собрались? – удивляюсь я. – Ты же говорил по городу в прошлом прогуляемся.

– Давай для начала потренируемся в безлюдном месте, – предлагает Андрей.

Ну, по правде говоря, я бы не назвал Сосновское безлюдным местом. Фактически это небольшой посёлок в черте города, а между ним и рекой большой сосновый бор. Сейчас, конечно, время шашлыков уже прошло, и народу в лесу, наверное, будет немного – комары съедят.

– А как насчёт комаров? – интересуюсь я у Андрея.

– Так мы сбоку от леса припаркуемся, рядом с железной дорогой, где зимой лыжня обычно начинается. Там как раз лавочка есть, на ней и потренируемся. Народ на шашлыки на машинах прямо к озеру едет, а здесь машины только лыжники ставят.

Приехали. Действительно нет ни одной машины, мы одни. Сели на ту самую лавочку, сыровато, конечно. Закурили. Наверху, на насыпи загудел и застучал товарняк, он всегда гудит перед мостом через реку. Вроде с утра тепло было, а сейчас мне зябко стало. Может это просто свежий воздух, а может волнение.

– Мы как, вместе нырять будем, или я один, а ты за мной следить будешь? – спрашиваю я.

– Нет, вдвоем никогда не получается, – отвечает Андрей.

– Откуда ты знаешь? Разве нырял уже с кем-то?

– Да, было дело, – признаётся Андрей.

– Ничего себе, – думаю, – вот это да! А ведь говорил мне, что не знает других ныряльщиков в прошлое. Получается, что знает. И где они сейчас? Почему он меня позвал нырять?

Вообще-то мы с Андреем не такие уж закадычные друзья. Просто учились в одном классе, он и тогда был сам по себе. После школы оба всю жизнь в одном дворе прожили. Всё наше общение сводилось к «привет, как жизнь?» – «нормально». А потом все наши одноклассники подевались куда-то. А мы с Андреем остались здесь, живём. И как-то так само собой получилось, что с возрастом стали больше общаться.

– И где он, твой напарничек? – продолжаю я, – почему ты с ним проектом «Время» не занимаешься?

– Потому что он пропал, – как-то уж слишком спокойно отвечает Андрей, – Теперь ты мой напарник.

– Что значит пропал? – я начинаю нервничать. – Был человек и нет? Где он?

– Я не знаю, – Андрей по-прежнему спокоен. – Ныряли мы вместе, я вынырнул, а его нет.

– Ты его искал потом? У родственников спрашивал?

– Да вроде нет у него никого, один он. Телефон не отвечает, а где он живет или жил не знаю.

– Допустим, – продолжаю расспрашивать. – А кто он такой вообще? Откуда ты его знаешь? Наверняка у вас есть общие знакомые? Где он работал? Когда это всё началось?

– Михалыч, слишком много вопросов. Помнишь, я рассказывал тебе про книгу, по которой начал нырять в прошлое. Ну вот, есть сайт любителей фантастики, я почитал отзыв одного чувака на эту книгу, и мы потом списались. Ну, слово за слово, решили вместе попробовать стать путешественниками во времени по этой книжной методике. Встретились, попробовали. Кайф! Вот и всё, собственно. Кстати, он живёт совсем в другом городе, правда недалеко от нас.

– И когда всё это было у вас? – спрашиваю я. – Ты же говорил, что совсем недавно ныряльщиком стал.

– Ну да, месяца три назад, – отвечает Андрей.

– Конечно, – говорю я с иронией, – совсем недавно.

Как-то мне всё это не понравилось. Категорически не понравилось. Мутная история. Я думал, что найду себе новое занятие на замену рыбалке, да ещё приправленное теориями и философией, а тут люди пропадают… Хотя Андрей и предупреждал меня, что можно не вернуться из прошлого, но я не воспринял это всерьёз. А может вообще никто и не пропадал? Просто человек не выходит на связь, вот и всё. Так ведь тоже бывает.

– Знаешь, что, дружище, – предлагаю я Андрею, – давай-ка ты первым нырнёшь, а я посмотрю, как это будет.

– Не вопрос, – ответил Андрей и вдруг как-то замер. Сидит, не двигаясь, и смотрит в одну точку. Потрогал я его – вроде дышит, пульс есть. Жду. Полчаса, наверное, ждал, уже беспокоиться начал. Вдруг Андрей вздрогнул и начал двигаться. Слава Богу, значит ожил.

– Дай водички, – говорит, – после нырка всегда пить хочется.

Пока он всю пол-литровую бутылку не выдул, я молчал. А потом говорю:

– А ты в 1984 год нырял?

– Угу, – отвечает.

– Почему именно в 1984?

– Тебе проще будет его представить. Мы же тогда новую жизнь после школы начинали. Воспоминаний должно быть побольше.

– Хорошо. А как ты прицеливаешься именно в 1984?

– Я же тебе объяснял. Надо собрать побольше информации и воспоминаний про то время. Мы ведь обсуждали снаряжение.

– Это всё понятно, – соглашаюсь я. – Но как именно в 1984 год? Может ты попадёшь в 1983 или в 1985? Разница, наверное, небольшая между ними.

– Да, разница небольшая, – соглашается Андрей. – Вернее разница есть, но в нашей памяти события к конкретному году с трудом привязываются.

– Не скажи, – возражаю я. – У меня жена, например, действительно не может сказать, в каком году что произошло, зато память у неё гораздо лучше моей. Она и событий больше помнит, и деталей. Может, конечно, и не больше, просто она одно помнит, а я другое. А у меня вот наоборот всё по годам расписано. В голове как будто трудовая книжка отпечатана или план-график работ. Сколько кому лет я только по году рождения вычисляю.

– Значит тебе легче будет точно по месту нырять, – говорит Андрей.

– Всё-таки, почему именно 1984? Ты так и не сказал, – напоминаю я.

– На нём метка есть.

– Какая ещё метка? – не понимаю я.

– «1984» Оруэлла. Это ещё и хорошая ассоциация с тем временем. Хотя говорят, что на самом деле Оруэлл не про Советский Союз писал, а про Англию.

– Ясно. Ты говоришь «по месту». А как это выглядит на практике? В какое место ты попадаешь? Прежде чем что-то пробовать, я разобраться хочу.

– Всё просто. Ты попадаешь в то же место, где находишься сейчас.

– Всегда на то же самое место?

– Всегда. Ещё вопросы?

Чувствую, что я начинаю Андрею надоедать. Да и выглядит он после нырка как-то неважно. На улице не жарко, а он весь в поту, со лба капли падают.

– Последний вопрос, а потом буду нырять, – говорю я. Как мне убедиться, что я действительно побывал в прошлом? Оттуда сюда можно что-то пронести?

– Нет, не получится, – отвечает Андрей. Я пробовал. Что интересно, всё, что на тебе, или у тебя есть без проблем проходит туда и обратно. А всё, что там подберёшь, при возвращении исчезает.

– Ладно, – говорю, – я где-то читал, или видел в каком-то сериале2, что парень сходил в прошлое и вырезал знак на дереве для проверки. А когда вернулся в настоящее, знак на этом дереве появился. Может попробовать? Мой заветный швейцарский ножичек у меня всегда при себе, кстати.

– А что, давай, попробуй, – соглашается Андрей. – Деревьев рядом полно, аж целый лес. Но сначала, как договаривались, инструктаж по технике безопасности. Надеюсь, ты уже представляешь, как нырнуть, и снаряжение у тебя готово?

– В целом да, – не очень уверенно подтверждаю я.

– Твоя задача номер один, – начинает инструктировать меня Андрей, – вернуться на поверхность, то есть сюда, в наш мир.

– Погоди, – перебиваю я его, – что значит «в наш мир», а что, другой какой-то есть?

Андрей уже не первый раз что-то недоговаривает или скрывает, мне же нужно всё точно прояснить пока мы на берегу.

– Ну, типа того, – неохотно соглашается он. – На самом деле всё это непонятно, но мне кажется, что да, есть.

– Почему тебе так кажется?

– Я думаю, что мой бывший напарник не пропал, а вернулся не в наш мир, а в другой.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, – мнётся он, – у нас с ним было одно дело в прошлом. Мы поспорили, как лучше его провернуть.

– Что за дело? – не унимаюсь я.

– Неважно. Короче, – продолжает Андрей, – мы планировали изменить в прошлом одно событие, но, как выяснилось, понимали результат изменения по-разному. Вот и начали спорить о результате.

Андрей замолчал.

– И? – спрашиваю я, – из тебя клещами всё надо вытаскивать.

– Ну, не договорились мы. Я решил ничего не делать, а он всё сделал, как спланировал. В результате создал параллельную реальность. Я в нашем мире остался, а он, похоже, вынырнул в своей реальности.

Так как я уже несколько дней варился в теме изменения прошлого, то, кажется, понял, о чём речь. Есть ныряльщики в прошлое, которые исследуют какое-то отдельное историческое событие (это могут быть даже историки или другие ученые), а потом модифицируют его, создавая параллельную реальность.

Одни группы людей могут жить в одной реальности, а другие – в другой. С одной стороны, это довольно простая и понятная мысль. Люди, например, могут имеют разные взгляды в политике. Так есть республиканцы и демократы. Но на самом то деле, я думаю, все люди одинаковы, просто некоторые давным-давно забрели не в то прошлое и выйти оттуда уже не могут. Для них сегодняшнее прошлое живет по законам далекого. Очевидно, что каждая параллельная реальность имеет свои собственные законы.

– То есть ты считаешь, – продолжаю я допрашивать Андрея, – что твой напарник не совсем пропал, а просто находится в другой реальности? Читает другие новости и книги, общается с другими людьми, ходит в другие места?

– Да, так оно и есть.

– А что в этом опасного? – интересуюсь я.

– А то, что, вынырнув не там, ты окажешься оторван от своей обычной жизни, можешь разойтись с родственниками и друзьями.

– Ну, – улыбаюсь я, – может кому-то только этого и подавай. Вышел из дома в тапочках мусор вынести и не вернулся. Полно таких случаев. А если серьёзно, – добавляю я, – человек может просто был несогласен, что кто-то приукрасил наше прошлое и решил истину восстановить. Вот и оказался в меньшинстве, пропал. Точнее, эмигрировал в параллельный мир, – опять улыбаюсь я. – Ну хорошо, вернёмся к технике безопасности. Как же мне вернуться в наш мир?

– Ничего не трогай в прошлом, – отвечает мой инструктор. – Пока не трогай.

– Ты же сам говорил, что так не получится, всё равно что-то изменится, – возражаю я.

– Да, конечно, – соглашается он, – но в основном могут измениться только твои воспоминания. Общий исторический фон ты так не поменяешь. Главное не общаться там с людьми. Вот ещё забыл, – продолжает он. – В прошлом очень легко застрять. Проверь снаряжение для подъёма со дна. И не забудь про баллоны с воздухом, – улыбается он. – Чтобы тебе воздуха хватило.

– Есть, шеф, – козыряю. – Я пошёл тогда?