Желтое платье

Эм Рей

Желтое платье

Иногда женщина не уходит. Она просто однажды не возвращается.

Не надевает привычное, не глотает чужие слова, не говорит «всё хорошо».

Она идёт туда, где ей можно дышать полной грудью, где ее тело не осуждают, где голос не нужно делать тише.

Она идёт, не для того , чтобы стать новой, а чтобы вспомнить, какой была до того, как забыла себя.

Ее каждый шаг это не бегство, а возвращение к настоящей себе.

Пока ты читаешь это, кто-то уже дышит полной грудью.

Кто-то другой – всё ещё живёт на задержке дыхания.

А ты?

Глава 1 – Ошейник

Будильник не звонил. Он давно не нужен – тело Мари просыпалось само, как дрессированное временем. 04:57. Три минуты тишины. Потом – день.

Она встала медленно. Всё как всегда: ноги – в тапки, руки – в халат. Движения точные, тихие, невидимые. Будто за ней следят даже стены.

В ванной – белая плитка, запах отбеливателя. Зеркало чистое, отражение стерильное. Овальное лицо. Приглаженные волосы. Губы без цвета. Женщина без дефектов – и без признаков жизни.

На шее у неё – тонкая цепочка с кулоном. Подарок от мужа.

– Теперь ты как приличная жена, – сказал он тогда.

Она улыбнулась. Сказала: «спасибо».

В ту ночь он был особенно нежен. С тех пор цепочка стала как ошейник. Золотой. Тонкий, почти невидимый. И очень тугой.

Она завтракала в своей безупречной кухне – ровный свет ламп, гладкий блеск мраморной столешницы. Никаких крошек. Никаких запахов. Еда – не для вкуса, а потому что «так надо». Даже камин больше не горел – сломалась система. Или, может, это был знак.

В телефоне – сообщение от матери:

«Не забудь, у тёти Евы завтра сорок дней. Надень юбку. И, пожалуйста, без этих балахонов. Ты взрослая женщина.»

Руки дрогнули. Кофе разлился.

Тётя Ева. Та, кого нельзя было вспоминать вслух. Путешественница. Ведьма. Сказочница. Женщина, которая пахла мятой, дымом и свободой.

Когда-то, в детстве, Мари приезжала к ней на лето. Ходила босиком. Пила какао с корицей. Рисовала облака фиолетовым. И верила, что можно быть собой – и от этого никому не станет хуже.

Мать ненавидела Еву.

– Сорвала тебе психику своими сказками.

– Она сумасшедшая. Одинокая. Неудачница.

– Ты не такая. Ты нормальная. Ты должна быть лучше.

Мари не спорила. Спрятала письма от Евы в ящик, под старые перчатки. И перестала отвечать – чтобы не разрушить хрупкий баланс дома, где нельзя было быть собой.

Хорошая должность. Большой кабинет. Жалюзи, серые стены, кофейный привкус бессилия на губах.

На Мари – узкая юбка, туфли, в которых душа болела раньше, чем ноги. Серый костюм. Белая блузка – застёгнута до самого горла.

Манжеты – жали. Грудь – едва помещалась. Но пуговица всегда застёгнута.

Если расстегнёшь – ты вызывающая. Если дышишь – ты живая. А живой она быть не должна.

Она смотрела в зеркало – и будто не видела себя. В глазах – презентация, отчёты, планы. А внутри – тоска. Как будто вдалеке кто-то звал. Кто-то, кого она когда-то называла собой.

За перегородкой секретарша флиртовала. Громкий смех. Голоса.

А у неё внутри – капельница. Каждый день – одинаковый: подписи, звонки, цифры, отчёты. А потом – тишина. Не уединение. А капсула. Где уже не слышно себя.

Ночью – бессонница. Без истерик. Просто глаза не закрываются. Мысли роем. Слёзы не идут. Потому что ты взрослая. Сильная. Не имеешь права. Ты должна.

Иногда, в обед, Мари выходила на главную улицу. Смотрела на витрины, где висели летящие платья, соломенные шляпы, яркие ткани.

Всё это – из другого мира. Из сна.

Образ Евы всплывал сам собой: босоногая, настоящая.

Мать говорила: – Она совсем с ума сошла. Пьёт воду из луж, живёт с ламами. Стыдоба.

Мари останавливалась. Смотрела. Потом отворачивалась. И шла дальше. Словно уводила себя на невидимом поводке.

Вечером, по дороге домой, она снова задержалась у витрины. Летние платья – воздушные, как ветер. Шёлк, цвет, свобода. Снова – голос матери: – На твои формы это не пойдёт. Ты же не на карнавал. Ты мать. Жена. Взрослая. Не одна. Не позорь нас.

Она отвернулась. И пошла. Медленно. Будто вела на поводке не только себя – но и всю свою жизнь.

Глава 2 – Письма

Дома – пальто на вешалку, сумка на крючок. Шкаф открывается – ровные вешалки, одинаковые рубашки. И вдруг – головокружение. Не обморок. Пустота. Как будто тело стало слишком лёгким, а мир – тяжёлым.

Она села на край кровати. В руках – письмо. Настоящее. Бумажное. В конверте с марками. Руки дрожат. Она всё-таки его открывает.

«С прискорбием сообщаем…»

Тётя Ева умерла.

В теле что-то оборвалось. В памяти вспыхнуло: лето, трава, песни, какао, голос. – Ты уже художница. Потому что умеешь видеть.

Она не успела сказать спасибо. Не успела стать собой. Не успела…

Из ящика – пожелтевшие письма от Евы. Один из них:

«Я видела сегодня храм. Его стены – как кожа слона: горячие, гладкие и треснувшие от времени. Я подумала о тебе. Мне кажется, ты бы остановилась потрогать. Я скучаю по тебе.»

Мари было шестнадцать. Тогда она не ответила. Мать нашла переписку. Устроила сцену. Запретила. Письма – в ящик. Карандаши – в коробку. Мечты – на паузу.

Сейчас – письмо в руках. Горло сжато. Глаза сухие. Плакать не получается.

Воспоминание (ей 9):

Отец зашёл в комнату. Сел на край кровати. В руках – фотография: он и Ева в детстве. Горы. Смеются. Босиком.

– Только маме не говори. Но знай: у тебя есть невероятная тётя, которую не показывают в альбомах. Потому что она… другая. Слишком.

Он рассказывал, как они строили ракету из одеял. Как Ева звала его: «Пойдём. Туда, где не держат».

Но он остался. Она ушла.

– Она волшебная, – сказал он. – И одинокая.

Это был единственный раз, когда он говорил о своей сестре.

Фотография исчезла через неделю. Мама нашла её и молча выбросила.

Ночью Мари стояла у окна. В халате. В руках – выцветшие письма. Дом спал. Всё было под контролем. Ни одной вещи, которую она выбрала бы потому, что любит. Только – потому что «подходит».

И тут она услышала голос, свой собственный внутренний голос:

– Ты умерла раньше неё…

Тишина. Только тиканье часов. И слабый свет от лампы.

На коленях – письма. Пахнут пылью, дорогой, свободой.

Щёлчок двери. Входит он. Александр. В костюме. С телефоном. С отстранённым взглядом.

– Ты не спишь?

Мари не оборачивается:

– Нет.

Он замечает письма:

– Это что? Ты в прошлое решила уйти?

– Это письма от Евы.

Пауза. Он качает головой:

– А… та самая ведьма. Мама до сих пор уверена, что она тебя испортила. Хорошо, что вам запретили общаться.

– Она умерла.

– Ну… бывает. Ты же её не видела лет двадцать. Что теперь-то.

– Я её помнила.

Он подходит ближе:

– Послушай. Ты устала, я понимаю. Но это… всё выглядит странно. Ты не та. Ты не в себе. Может, сходишь к врачу? К психологу? Может, снова таблетки?

Мари поднимает глаза:

– А может, мне больше не хочется жить так, как я всегда жила?

Он сбивается:

– Тебе что-то не хватает? Дом. Работа. Я всегда был рядом.

– Ты был рядом. Но меня там не было.

Он раздражённо:

– Ну и куда ты теперь собралась? В джунгли? В поисках своей дикарки?

– Может быть. Впервые – я не знаю куда. Но точно не обратно.

Он ухмыляется:

– И кто ты без работы, без дома, без привычной жизни?

– Не знаю. Но я хочу узнать.

Она аккуратно складывает письма в чемодан.

– Подумай получше. У тебя ничего не получится. Приползёшь назад.

Мари улыбается. И выходит из комнаты.

Утром – заявление. Чемодан. Один. Без сопровождения. Всё просто.

Сын не ответил. Муж не перезвонил. Мать закатила спектакль:

– Ты что, совсем? Всё рушишь! Кому ты такая нужна – без семьи, без должности, без приличного вида?!

Мари посмотрела на своё отражение. Вздохнула. Тихо сказала:

– Я себе нужна.

Положила трубку. Сняла цепочку. Оставила на подоконнике. Как символ. Как точку.

Из дневника:

Я не убегаю. Я возвращаюсь. Пока ещё не поздно – отогреть душу. Пока тело не стало только привычкой и функцией.

Когда чемодан был собран, входная дверь закрылась, она обернулась. Посмотрела на дом, где прошло двадцать лет. Каменные поверхности. Мебель из каталога. График по часам. Как клетка без прутьев. Как ошейник без поводка.

В аэропорту её ждал курьер. Конверт от нотариуса.

Внутри – письмо, ключ и карта, нарисованная от руки. Без названий городов. Только: Долина Памяти. Река Невысказанного. Камни Страхов. Перевал Разрешения…

И записка:

“Если ты это читаешь – значит, ты всё-таки помнишь.

Я знала, что ты не забудешь. Хоть и делала вид.

С тобой не сделали ничего страшного. Только заставили забыть, какая ты была настоящая.

Это не побег. Это возвращение.

Путь не начинается. Он ждал тебя всегда. Иди смелее. Не к свободе. А к себе.”

Из дневника:

Я думала, я уехала. На самом деле – я вернулась. Но не в детство. В свою тишину. Я не знаю, что меня ждёт и кем стану. Но я точно знаю, кем больше быть не хочу.

Глава 3 – Дом Евы. Порог Пути

Она летела одиннадцать часов и молчала. Не с кем было говорить. И это было… облегчением.

Стыковки. Кофе в пластиковом стакане. Чужие языки. Непривычный воздух. Всё напоминало, что она больше не в старой жизни. Или уже не совсем в ней.

Самолёт приземлился на побережье, где когда-то стоял дом Евы. Дом, который теперь – её. Что это теперь: наследство или… зашифрованное послание?

Такси ехало через пыльные деревни, как будто из старого фильма. Женщины с корзинами. Белая одежда, как паруса. Собаки спящие в тени. Пыль ложилась на окна, но она не вытирала. Пусть будет мягкий фильтр между ней и миром. Пока.

Дом стоял на склоне, у самого леса, будто прислушивался к ветру. Старые ставни вздрагивали от каждого порыва, как ресницы, прячущие взгляд. Стены – охристые, облупленные, в потёках дождя. Но в них было… тепло. Как у старого лица, которое не боится быть некрасивым.

Такси уехало. Сумка – в руке. Мари стояла на тропе и не могла сделать шаг. Будто ждала, что сейчас из-за двери выйдет Ева – в мятой юбке, с чашкой чая – и скажет: – Ну наконец-то.

Но Ева не вышла.

Мари толкнула дверь. Пол скрипел под ногами. Не зловеще, а как будто шептал: «Ты пришла».

В воздухе – пыль, лаванда, зола, соль. Где-то пряталась нотка сухого перца и яблок. Воздух не стоял – он жил. Здесь всё было не “правильно”, а по-настоящему.

На полках – глиняные чашки, облупленные, но тёплые, как ладони. На стенах – выцветшие фотографии. Не в рамках, а приколотые кнопками, как мысли. Где-то – детские рисунки, похожие на её. Были ли это её?

На кухне висели связки трав: мята, полынь, мелисса. Под потолком – колокол. Маленький. Кажется, если дёрнуть за нить – он позвонит, и всё внутри содрогнётся.

На подоконнике – камень. На нём выцарапан круг. Она взяла его. Как будто не она выбрала, а он её.

В ящике – тканевая тетрадь с птицей-фениксом на обложке. Рисунок будто дышал в луче света.

Внутри – фраза: «Путь не начинается. Он всегда был. Просто ты перестала идти.»

Рядом – медный ключ с инициалами «Е.»

И список. Не дел, а чувств: Долина Памяти Река Невысказанного Камни Страхов Перевал Разрешения Лес Заблудших Желаний…

Она провела пальцем по строчкам. Они были влажными. Как будто кто-то уже плакал над ними.

Воспоминание (лето):

Ева даёт ей карту. На ней – не города, а чувства.

– Это твоя настоящая география. Заблудишься – ищи не место, а чувство, которого боишься.

– Я всего боюсь, – смеётся Мари.

– Значит, у тебя большой путь.

На следующее утро она не собиралась уходить далеко. Просто… посмотреть. Но руки взяли ключ и карту. Ноги вывели на тропу. Рюкзак наполнился сам: бутылка воды, шарф, старый платок, блокнот, камень с выцарапанным кругом. Экипировки – никакой. Но рюкзак был лёгкий.

На ней – коричневая юбка. Блузка с пуговицами под горло. Плетёные балетки. Одежда – не для пути, а для порядка.

И всё же она пошла. Потому что остаться было страшнее, чем заблудиться.

Из дневника:

Сегодня я вспомнила, кем была до того, как стала «удобной». Я вспомнила руки, пахнущие мелками. Голос, который не боялся звучать. Я не знала, что память может пахнуть травой и белой бумагой. Сегодня – я разрешаю себе помнить.

Глава 4 – Первый шаг. Ветер Пути

Она вышла за калитку, не заперев её. Пусть ветер сам решит, надо ли её закрыть. Ручка осталась качаться, как сердце перед прыжком.

Её тут же потянуло в сад за домом, где она играла в детстве. Она села у дерева, чувствуя, как сырость земли проникает в ноги, но не двинулась. В этом дереве было что-то родное. Как будто Ева однажды присела сюда, так же, как сейчас Мари, и шептала небу: «Я ещё успею…»

Память постепенно накрывала волной. Сначала – солнце. Потом – дом с террасой, увитой жасмином. Запах скошенной травы и смех Евы. – Если хочешь быть дикой – будь. Все самые красивые женщины чуть-чуть сумасшедшие.

Ева всегда говорила так – будто мир был просторен, а желания – не преступление.

Воспоминание (ей 10):

Лето. Она ходит босиком, в платье, которое сама превратила в «робу художницы». Мари рисует скалы, как яркие пятна, небо – розовым, песок – зелёным. – Ты не копируешь – ты переводишь. Это редкий дар, – шепчет Ева, словно заговор.

И Мари верит.

Вечером они варят еду на огне. Слушают сверчков. Ева читает ей вслух, но не сказки, а дневники своих путешествий. И говорит: – Если однажды забудешь, кто ты – иди туда, где была счастлива.

Мари пошла вперёд. Солнце било в лицо. Глаза щурились. Ресницы липли от пота. Но она не вытирала. Пусть течёт. Как течёт всё, что так долго стояло.

Балетки натёрли ноги почти сразу. Пыль забилась под ремешки. Камешки впивались в подошвы. Но идти босиком она ещё не решалась. Ещё – нет.

Плечи болели от рюкзака. Шла молча. Но в голове не было тишины. Там были голоса: – Зачем ты туда прёшься? – мать.

– Ты выглядишь странно. На тебя люди смотрят. – муж.

– У тебя же сын. А ты что, опять рисовать вздумала? – голос… всех.

И всё же – шаг вперёд. И ещё. Тело жило по-новому.

Ноги ныли. Спина горела. В голове пульсировало. Как будто каждая клетка тела орала: «Что ты творишь?! Нам же было… удобно!» А душа шептала: «Не смей возвращаться».