Живые цветы

– А я нисколько не видел, и в любом случае ясно одно: как бы Вы ко мне ни относились, Антонина Ивановна, как бы ни думали, что творческая интеллигенция в нашей стране не слишком богатая, если не прославилась тем или иным путем или тогда, когда были возможности. и т. д. и т. п. Просто мы решение приняли. Уже заранее.

Еще до входа в метро он обернулся к своей будущей жене, с которой они год как были вместе, и вот уже четыре месяца, как она к нему переехала, и сказал: «И друзья у меня все семейные, хорошо, что я твою мать только накануне свадьбы узнал».

2. «Бери огонь на себя»

– А я прошу: сделай это за меня, у меня что-то сосудистое, меня ведет как пьяного.

– Давай я померяю тебе давление. Что я должна ей сказать? Тише, пока не разговаривай, сто тридцать шесть на девяносто восемь, сердечное высокое.

– Ты должна ей передать книги.

– И дальше?

– А дальше ты понимаешь, что она от «Терры» из Йо… из Йобурга. Специально оттуда приехала, они хотят внутреннюю рецензию, а я книгу еще не закончил.

– Сказать, что пришлешь как сможешь, или говорить, что работаешь как раз над этой книгой?

– Да, пока еще… надо подумать… слушай, жена моя, ты умный человек, но как раз этого говорить и нельзя.

– Это та, которая заместительница очкастого бегемота?

– Она не просто его заместительница – она его мозг, вот они и издают что-то занудно-высоколобое. Ну такое – уууу – я мельник, нет, хайдегерианец, нет, я не за путь к рабству, нет, я экономически подкованный интеллектуал. И совы полетели с канделябрами семейки Борджиа в клювах! И слова «анклав», «конклав», и гуманные выкладки режиссеров-либералов с матюгами, и антикварная лавка всей Европы от мюнхенского дворца «Резиденц» до замка Шантильи с «Часословом» герцога Беррийского. Лучшее, что у них было – это переписка Мамардашвили с кем-то, кем-то, с Мальтюссером… или же с Мальтом Лауридсом Бригге.

– Но ты же совсем не такой!

– Короче, быстро, не задумываясь, отдаешь ей две книги и ныряешь в метро, типа «я на встречу опаздываю, дочку надо забирать из детского сада и скоро дождь», что практически все правда.

– В воскресенье?

– Ну, придумай что-нибудь.

4. «Возьми, Боже, что нам негоже»

Петрова проехала через весь город. Хорошо быть Петровой, когда ты галахическая еврейка, то есть еврейка по отцу, и преподаешь в хедере. С тех пор, как ее подруга Шипилова женилась после всех ее тяжких экспериментов в личной жизни, похожих на прием тяжелых наркотиков, ей свезло. Приличный наивный парень увез ее во Францию, родила она ему во Франции своего второго ребенка.

Так вот с тех пор она всегда посылала Петровой пакетами детские вещи, и нужно было их забирать у тети ее нового мужа Андрюши. Сама Петрова была в прямом смысле слова содержанка, недавно наконец-то родившая ребенка. Тетя Андрюши выглядела не очень здоровой и явно сдерживала раздраженое недоумение, что Петрова ехала за вещами неделю или две.

В автобусе она рассмотрела французские ползунки, нагруднички и прочие вещи с надписью DPM – такая французская фирма – а еще передничек и мягкую погремушку. Она вздохнула. Ну, зачем им погремушка? Шипилова, наверное, забыла, что Ленечка родился с атрофированной правой ручкой. Вот вам и тяжелые наркотики…

5. «С энтузиазмом, достойным лучшего применения»

Она сказала ему: «Я всем сообщила в нашей делегации, что ты мой муж». Он приехал ее забирать на восточный вокзал – Gare de l’Est – и все его в этот день удивляло. Ее потасканный вид – это позже он узнал, что они путешествуют всей группой на автобусе – еще полное отсутствие у него угрызений в сторону Марианны – «в конце концов Марианна старше меня на пятнадцать лет, я ее последний шанс, а она мне не указ», но это утомляло – все утомляло.

И раздражало, как обшарпано было все вокруг: и слова – а она вроде из приличной московской семьи – и какие-то сваи серо-шершавые, явно часть несущей конструкции вокзала – не видел их с тех пор. И ощущение какого-то внутреннего похмелья – «значит, угрызения были». У них с ней, с Аней, в России были отношения, ну что это за отношения, когда ты раз в три месяца приезжаешь в Москву и надо все успеть, пока мама-папа не пришли?

Здесь, в Париже, его иногда называли князем Мышкиным. Почему? Сложно сказать.

Он общался по-французски прекрасно, строил точные фразы и вообще говорил очень тихим голоском, может быть, поэтому французы и перепутали его с этим удивительным и прекрасным, и странным человеком из Достоевского.

Он сразу ей сказал: «Есть два варианта: экскурсия по Парижу или гостиница». Она поглядела тускло и натужно: «Выбирай».

«Я уже выбрал второй».

Когда они вошли в недорогую гостиницу на улице Монторгей, что переводится как «надменный холм», он тупо сказал кельнерше: «На час». Много позже он искал подобную сцену у Набокова, у Генри Миллера, у Кортасара. (Правда, у Кортасара он почти ни одной сцены в гостинице такого типа не нашел. Есть что-то в романе про модель и вампиров, но там не ясно, кто кого, как, зачем любит и проходит ли через стены в одежде или без…) И да, да, да, когда он их находил, ему хотелось удостовериться, а такой ли же затхлый запах плюшевой лестницы у них там, такой же ли везде плюш и такое ли пятно в комнате на стене, такое же ли ободранное все и обшарпанное? И такой ли запах стоячего дыма сквозь гостиничные стены, описанные писателями двадцатого века, и так же ли он виснет между тобой, ею и занавесками? Надо бы поискать у Ромэна Гари, но потом. А потом там еще список из двадцати девяти имен, включая дебютный, ранний, бесшабашный роман Оруэлла.

Когда она вышла из душа (все же три дня дороги), он поглядел на нее и понял: «bon morceau / a piece of» – высокая грудь, стройное молодое и смуглое тело, длинные ноги, крепкие бедра, а еще он понял, что никогда не видел ее голую при свете дня. В Москве он пялился на нее только в темноте, рассматривать как-то не удавалось, быстро прилипали друг к другу, а то вдруг папа-мама придут, и он только на ощупь мог понять: здесь грудь, здесь бедро.

Когда он приехал домой, его сожительница Марианна начала свой прилипчивый допрос (очень по-женски), перемежавшийся плачем (ну тоже). Пришлось практически сразу все рассказать. Он выдержал лишь три-четыре фразы ее допроса – рассказал, потом они лежали в темноте и смотрели в потолок. Потом они лечились у одного врача. Но так-то сказать: Франция – родина подобных болезней, и тут сохранилась давняя медицинская традиция, о чем можно прочитать у того же Генри Миллера. Она всхлипывала. «Улица Монторгей – Montorgueil – улица дешевых комнат на час и отелей свиданий, куда приводят проституток. Улица со столетней репутацией…»

Он продолжал в тот год читать Достоевского и думать, что дальше будет с Россией.

6. «Глаза прямо в душу»

Остановились над озером, она тогда водила, от первого брака ее дочь и их общий сын сидели на заднем сиденье. Сын в своем детском креслице. Вдруг удар по стеклу. Она вздрогнула, это была черно-серая птица. Они остановились на опушке на одном из лесистых холмов, причем, было много елей. Он пошел в гостиницу узнать цену номера. Вернулся, озвучил цену.

Она посмотрела застывшим взглядом и ответила с довольно часто свойственной ей отрешенностью: «ночевать будем в машине, дети уже спят», еще добавила: «здесь только детективы снимать». Спать сидя неудобно, затекает шея, он проснулся, ночь была относительно светлая, место водителя пустовало. Дети спокойно спали, старшая спала, приоткрыв рот, и обильно свисала прозрачная гирлянда слюны прямо изо рта на свитер.

Отношения у него с ее матерью давно уже были непростые, она упрямая и сумасшедшая – подсказывал кто-то в голове. Он вышел из машины и стал ее искать. Нервничал, все же дети остаются одни в машине. Вдруг на какой-то поляне он натолкнулся на ворох ее одежды. Лифчик торчал откуда-то снизу. Он увидел сбоку, как она лежит на опушке совершенно голая, расставив ноги в стороны, точно рожает.

Он прекрасно знал, что так она ждет северо-западного ветра, чтобы он оплодотворил ее. Это все ее любовь к Кастанеде. Подумал: «если спугну – будет разборка». Он все же пошел в обход и зашел к ней в лоб, пробираясь как следопыт. Он увидел ее белесые голые поднятые кверху колени, понял, что стоит напротив ее распахнутых ног, напротив ее лона, но было темно, и ничего не видно. А так бы получилось, что он присутствует на родах. Или наоборот что он тот ветер, который пришел оплодотворить ее.

Она дернулась, сгруппировалась и посмотрела на него пристально и безумно. И тут же пошла к нему навстречу абсолютно голая – грудь тяжело сотрясалась в темном воздухе, неужели плач? – и возле кромки поляны она сразу же сделала вид, что не видит его, и быстро и как-то небрежно оделась. Отель нависал над мягким холмом, утыкающимся в озеро.

Это было озеро Аннеси. Окутано туманом. Шесть утра.

7. «Так он парень неплохой…»

Ее звали Сашенька Мархи. Откуда мне было тогда знать, что в Москве есть институт с таким названием? Я понимал только одно, что ее отец либо какой-нибудь турок, либо там что-то намутили в паспортном столе, а отец у нее вполне может быть еврей, а то, может, турок и еврей, и перс одновременно, а результат налицо: она сама весьма миловидная девушка с темными глазами и каштановыми волосами и слегка в теле.

И все это было занимательно и горячило кровь, пока не случилось то, что случилось. Я познакомился с ней в библиотеке, и, надо сказать, что она была не одна. А с ним. Больше всего мне не понравилась окладистая русая его борода и то, что его зовут Владлен. Сочетание поповского благообразия и аббревиатуры из имени вождя мирового пролетариата В. И. Ленина предрекали хорошо простроенную гадость и, собственно, так оно как раз и получилось… Да не сразу и не об этом!

Она сделала все, чтобы мы тогда познакомились. Потом были долгие разговоры по телефону, долгие разговоры и легкие судороги от того, что она рассказывала, что сейчас она в купальном халате, а под купальным халатом ничего нет, а я ей сразу понравился, а вот он, он только что звонил. Я был поставлен в известность, что она расписывается с ним в загсе на следующей неделе, то есть через восемь дней. В среду на следующей неделе мы гуляли с ней по улице, странно меня тянуло к ней уже на улице, она это знала, это было неодолимо, ей это нравилось, и во время всех этих разговоров я даже не думал, что она довольно-таки злоупотребляет своим густым голосом и своими томными взглядами.

Мне кажется, она тогда уже училась на актрису в одном театральном вузе. И в этот же вечер я, не раздумывая, привел ее домой. Я был один, хотя жил тогда с бабушкой, но бабушка в тот день как раз была в отъезде.

И вот, придя домой, я как-то весь одеревенел. Не знаю, отчего это было и чего я в ней боялся. Не хотел рассматривать ее формы через мягкий пуховой свитер или внимательно вглядываться в размер груди, вообще старался внимательно на нее не смотреть. Она дала понять, что чай пить ей не интересно, и тут же сказала напрямую: «Я приму душ, у тебя есть от мамы какой-нибудь халат?» Халат я нашел, он был в мамином комоде, и было ощущение, что я теряю чувство реальности. Впрочем, я быстро взял себя в руки. Юношеское морализаторство всегда непоследовательно и виртуозно заканчивается принятием происходящей с тобой ситуации.

Я подумал: «Завтра день свадьбы, но любит она наверняка меня. Значит, мы будем встречаться». Вот примерно такую ассоциативную цепочку составил тогда мой разум. А, может, она была немножко другой. Результат однако был в том, что в ожидании, что она закончит принимать душ, я запретил себе заходить в ванную и рассматривать ее. Смешно. Я не думал тогда о своих чувствах. Полнокровная, ладная девица с совершенно круглыми щеками! И еще со всем остальным тоже круглым.

Вот об этих округлостях я, в основном, и думал. Когда она наконец вышла из ванной в мамином халате, я понял, что она уверенно идет в большую комнату. Она картинно повернулась ко мне, и в ее взгляде читалось: «А почему не застелен диван?» При этом она играла кистями халата. Когда я застелил постель, она сбросила халат и встала коленями на простыню спиной ко мне. У нее было плотное, загорелое, головокружительно-выпуклое тело!

Погашен свет, я ныряю под одеяло, беру ее за плечо, оно почему-то мокрое. Наконец я понимаю, что она беззвучно плачет. Поэтому то, что было ночью тогда, я не помню. Она рассказала мне про своего Владлена.

Вчера вечером ей позвонила женщина из Новосибирска, которая без объяснений тут же хмуро приступила к делу. Владлен Строков, ее муж, бросил ее одну с ребенком уже три года как и уехал в Питер. Дальше она сообщила, что он ее первый муж, и такая там пауза зависла… «Вы с ним разведены?» – спросила Сашенька, предчувствуя наставления, но в ответ разразился гром слез и проклятий в адрес Владлена Строкова. «Он мне до сих пор муж, это я, понимаете, я ему первая жена, а он в Пензе во второй раз женился, еще до Питера». «А с Вами он развелся?» – спросила Сашенька. «Нет, он скотина, сволочь, он больной человек, он всегда так делает: он меняет паспорта». И выяснилось, что Алевтина из Новосибирска была первой женой, а та другая из Пензы уже значилась второй. Алевтина навела справки, и получалось, что Сашенька должна стать третьей, но есть еще подозрение, Алевтина как будто бы не была в этом уверена, и тут этот момент рассказа был похож на бред, что были у него и другие жены из Урюпинска и Кандапоги. «Он по всей стране ездит, у него лапа в министерстве каком-то, и наверняка в органах, на самом деле, он не Строков.» – и сквозь хаос слез и причитаний Сашенька успела разобрать, что, возможно, сама Алевтина ему уже третья жена, а не первая, что были до того и есть еще две. Так что тогда уж выходит, что Александра будет пятой.

«Я должна быть у него пятой женой! – сказала мне Саша, продолжая размазывать слезы по щекам. – При том, что мы не в мусульманской стране живем, ты понимаешь? При том, что он ни с одной из тех жен, даже не разведен, ты понимаешь? А он мне подарки дарил». Потом она долго плакала у меня на груди, обдавая мне лицо и грудь горячими слезами, которые почему-то не так быстро высыхали на моем теле, мешаясь с совершенно сладкими запахами шампуня, крема и пудры, и от всего этого у нее нещадно склеивались волосы.

Я пообещал под напором ее уговоров, что поеду на следующее утро с ней в загс на Суворовском проспекте и набью этому гаду Владлену морду. Во сне я видел загс, где никогда не был, и там я среди канделябров размахиваюсь, а Владлен убегает, и я начинаю преследовать его по коридорам.

Наутро Сашенька поехала в загс одна. Возможно, я струсил, только знаю, свадьба не состоялась, мы вскоре с ней повидались раза два, все на людях, а потом не смогли с ней встречаться, что-то скучное стало появляться в смазанных движениях ее пухлого тела и ее довольно подробных, но занудных рассказах, расписывающих истории про каких-то ухажеров, которые вздыхают по ней платонически. Странно, эти истории были значительно менее интересны, чем ее история про Владлена с его бесконечными четырьмя женами, разбросанными по всей стране. И каждая из этих историй была все слабее и слабее предыдущей и куда тусклее, чем история, что разыгралась в виде неудавшегося брака и в виде небольшого треугольника со мной, с ней и с многоженцем-тихоней Владленом.

Мы перестали видеться довольно быстро. А недавно я видел ее в каком-то отечественном сериале, где она убедительно играла содержанку и даже встряхивала своими голыми прелестями, которые казались у нее значительно меньше, чем тогда. Она выскакивала из кровати, прикрывая голую грудь.

Вот ей-Богу, тогда я не вглядывался. А теперь постарела она больше лицом, а не телом. Думаю, она, наверное забыла всю эту историю. Думаю, что и многоженец настоящим многоженцем не был, а был ее первой кинопробой в реальном времени и первой актерской фантазией. Я бы поставил ей зачет. Нам обоим было от силы по двадцать одному году, она любила сладкое вино, а я тогда нет.

8. «Девушка, Вы последняя?»

Я просто сидел в неуютном баре этой глупой гостиницы, которую не любил с детства, пил в этом баре сок и с каким-то утомленным вниманием глядел на ограду Александро-Невской Лавры.

В холле парами и тройками сидели платные девочки и о чем то переговаривались, вяло сканируя все вокруг. Вдруг одна из них направилась ко мне, я это понял, правда, с опозданием, и вот она уже сидит в кресле напротив.

До чего некрасива и до чего ухожена в одно и тоже время! Впрочем, фигурка такая спортивная, какая для этой древней профессии как раз подходит.

Не к месту я подумал, что в детстве я жалел всегда всех некрасивых девушек, да вот даже дочку дедушкиных соседей Наденьку, и мне казалось, что жизнь с отцом, матерью, братом в одной затхлой комнате возле кухни, где ниша, в которой спят родители, задергивается занавеской, не позволяет как-то этой девушке нарастить красоту. Вот поэтому-то она была такая невзрачная, и мне казалось почти нормальным, что она проводит с пятнадцати лет столько времени на лестнице с каким-то Мишкой, сыном электромонтера с пятого этажа.

Я человек по рождению питерский, так что надолго не выпадаю из реальности и с детства хорошо владею искусством светского общения. Словом, я понял, что эта некрасивая девушка из платных профессионалок жаждет общения, и я уже должен надеть на себя «лицо» и вспомнить подходящую часть моей биографии. «Лицо» я надел, с биографией было сложнее. Я только что поругался с женой, которая хотела бы пожить в номере этой громоздкой гостиницы, но не имела на это права, ибо не входила в состав делегации, в которую я входил, что и полагалось ей помнить предварительно. На квартире моей тетушки было уютнее и веселее, в чем же обида?

К тому же, мы привезли в Питер сына, и назавтра должны были интерактивно праздновать его день рождения в кафе под названием «Буратино». Кафе было неподалеку от моей школы, я молчал и все еще думал, кто же должен будет оплатить работу клоунов-аниматоров в этом кафе, я или же мой отец, который их по старому знакомству и нанял. Забегая вперед, скажу, что клоуны были какие-то унылые, как и моя жена все эти дни.

Вот из-за этих-то размышлений я и не расслышал обращенный ко мне первый вопрос ночной девушки, и тогда она повторила его, напряженно улыбаясь: «Может, вы мне что-нибудь закажете?» «А, да, алкокоголь?» «Да нет, зачем? Я на работе. Можно безалкогольный коктейль». «Да, у каждого свои вкусы, простите, я задумался о своем». «Ничего. Вы приезжий?» «Когда-то был местным, но давно, приехал с делегацией соотечественников из-за рубежа». «А откуда?» «Из Парижа». «Ммм, и давно там живете?» «Пятнадцать лет». «Ого! Я хотела поступать на иностранное отделение в пятнадцать лет на педагогический». «И?» «Не получилось, и на актерский тоже хотела». «В смысле в театральную академию?» «Да, наверное, туда». «А, простите… – нам принесли коктейль – а где Вы сейчас учитесь? Я имею в виду, чтобы не отвлекаться от Вашей… я имею в виду, помимо Вашей вечерней работы.» «А вы журналист?» «Я? Нет». «Просто так спрашиваете. Я в медучилище». «У Снегиревки, напротив, на улице Маяковской?» «Ну да, а как вы угадали?» «Желтая школа на углу с барельефом – я там учился, мы с одноклассником Юркой бегали через дорогу болтать с медсестрами. Девочки курили, Юрка тоже, я нет. Грубые они у вас, неприличные вещи обсуждали». «Вы конечно простите, но мне надо знать: я вам подхожу?» «Да, ой, нет, мне неудобно, что я Вас отвлек разговорами. Если Вы в этом смысле… то не подходите… но я не хотел Вас обидеть». «Подождите», – сказала она и отошла.

Если я ее и обидел, то и в мыслях этого не было. Она вернулась тут же и как-то уютно, хотя и громоздко, устроилась в кресле и взялась за недопитый коктейль. «Девочки волновались, что я так долго. Вообще-то я с клиентами так долго не общаюсь. У нас это не принято. Я им объяснила, что не срастется, а то будут вопросы».

«А как Вы поняли, хм, что не срастется? Из-за того, что у меня кольцо на пальце?» «Какой же вы наивный! Людям в гостинице это вообще не мешает, кого волнует чужая биография? Я на той неделе здесь нашего препода встретила по эндокринологии, он мне кивнул, а в номер пошел с Ленкой. А вы мне просто понравились, с вами интересно, вы писатель?» «Можно и так сказать». «А вы знаете, о какой я профессии мечтаю в будущем?» «Хотите хирургом быть?» «Паталогоанатомом. А знаете, почему?» «Почему?» «У нас в деревне родственники тело обмывают, когда человек умер. А в городе кто? Никто. Так вот я бы тогда хоть как-то бы это делала, людей в последний путь отправляла, провожала, что ли». «Простите, я просто из любопытства, а сколько стоит с Вами час?» «Семь тыщ рублей, но это час, а если два-три часа, можно сделать скидку, это у нас такой тариф, гостиница «Москва», не хухры-мухры». Я по-стариковски замахал рукой: «Нет, все равно не смог бы, у меня завтра день рождения сына, я двум клоунам в кафе на двоих за три часа работы плачу столько, сколько у Вас стоит час». «Другая тарифная сетка».

Непонятные два разговора

1.

– Мы уже собирались расставаться. И тут случилось. Ну как это иногда бывает… Ночь любви. Вдруг выяснилось, что я залетела. Вы, мужики, никогда об этом не думаете. А денег он мне и на первого ребенка практически не давал. Я попросила меня подвезти на машине и пошла туда.

– Понятно.

– Туда утром всегда надо было ходить, натощак. И рано. Я туда ходила как на пары в Институт. Потом возвращалась вся зеленая. Девчонки называли это «мясорубка», а Ленка с третьего курса графического дизайна из Мухи то «стекляшкой» называла, то «шприцом». Она мне это место и посоветовала.

– А что ты там делала?

– В очереди сидела. Там без очереди не пройдешь.

– Ты выясняла, беременна или нет?

– Зачем выяснять? Уже знала я все. Это абортарий. Там таких, как я, тогда девушек шеренга сидела. И все знали несколько таких мест по Питеру. И глаза на это закрывались. Я тогда заплатила, он половину суммы внес, расщедрился даже.

– И что?

– Как что? Без очереди нельзя. Если зайдешь просто, тебя так шуганут грубо, как торговки на рынке. Я даже тогда по молодости боялась, что а вдруг ударят чем.

– А потом?

– Когда уже твоя очередь, и ты сама не своя, то просто входишь. Раздеваешься, на тебя эту простыночку сразу и чуть не в спину: давай садись. И если срок небольшой, то не так больно.

А иногда кажется, что ложкой изнутри выскребают. И выходишь потом вся выдолбленная, как дыня, которую выскребли начисто… тошнит, а мне еще на пары идти. За мной тогда один человек увивался. Александр Македонский. Его так и звали: Александр Македонский, это никакой не псевдоним у него был. Он потом мне пистолетом угрожал, а я про себя думала: «Только бы не залететь, только бы не залететь». И старалась с ним вообще прекратить отношения, а он хотел продолжения, замуж звал. А я не хотела. Надоело в этот «шприц» таскаться.

– Это потому, что вам там что-то вкалывали? Типа местного наркоза.

– А только на местный денег и хватало.

– А девушек было много?

– Весь коридор как грибами усеян. И все застывшие от ожидания, как в параличе каком-то.

– Я, знаешь, что подумал: это ведь ты потом выходила как будто вся изнутри пустая?

– Да, снаружи человек, а внутри от тебя есть только кочерыжка. Все на нашем факультете девочки через это прошли.

2.

– Не известно, как в светлое воинство воинов набирают, где их рекрутируют. Известно, как набирают в темное воинство. В темный стан. Человек идет к этому, скатывается по наклонной и почти сразу, а то, бывает, на испытательном сроке, а уже все равно входит в темный стан. А бывает.

– Что бывает?

– А вот в деревне, где мы храм восстанавливали… там была одна старушка Лида. У нее племянница. Она с ней жила. Аутистка. От нее все отказались. Так Лида ее к себе взяла. Она не говорила ни с кем. Лида мне сказала: «Я для нее ведь держу корову. Она через корову-то и общается с миром. С коровой только и общается».

– Она вообще не разговаривала?

– Нас увидела когда во второй раз, она как-то подошла, смотрела и даже головой кивала. О чем-то своем. Но я не об этом. Я сейчас о том, что Лида ее молиться учила. Она не молилась, а просто тихо с ней стояла перед иконами. А у них вся изба была в иконах, а не просто красный угол, как раньше во всех деревенских домах было. И вот среди бела дня пришел к ним в избу человек и убил их. Обеих их. Из-за икон убил и все иконы унес. А я понимаю, что он их не только за иконы убил. А и вообще за то, что весь дом у них так и переполнен был верой. Они ведь со Христом жили… И вот там народ в храм когда пришел на отпевание – а народ там темный, разный, пьющий, бабы работящие, мужики так себе, да и веруют многие как-то по-своему, наперекосяк – так вот, они стояли на отпевании и все как-то затихли. А храм еще тоже не был до конца восстановлен, изуродован своим прошлым сельского клуба и похож еще на утюг.