Небесные батуты

– Завтра стыкуемся с Аликом и едем к депутату Пеликанову – вроде как ему интересно.

– Думаешь, кто-то купит NFT-какашки депутата?

– Придурок, Пеликанов по слухам чпокается с Юлианом Барановым. Ну тот, который играет следователя-вампира в «Копах на самокатах». Для начала сойдет!

Все знают, что ближе к полтиннику мужчины медленно, но уверенно превращаются в развалины. И я сейчас больше об ощущениях и отношениях, хотя и в физическом смысле мы конечно же тоже уже немощные старики. О женщинах я такого не скажу, никогда не был в их шкуре.

И вот мы мечемся между минимализмом и метеоризмом, онанизмом и гедонизмом – ничего не спасает. Остается глотать таблетки и ждать окончания очередного невыносимо скучного дня.

Мне еще как-то повезло, мой активный жизненный цикл чуть притормозил на отметке 30—40 лет. Тогда казалось, вот оно – второе или даже двадцать второе дыхание: какие-никакие деньги, условная независимость и статус беспечного пьянчуги с веселым характером и творческой жилкой.

В тот вечер я гулял по Невскому. Направлялся в «Стокманн» или «Галерею» – поболтаться по магазинам, выпить кофе, киношку посмотреть. Нормальный день – кажется, среда. И вдруг я увидел себя в отражении витрины. Обычно я себе нравился, вроде как за модой следил и вкус какой-никакой имелся. Но тогда я увидел в витрине молодящегося смехотворно-нелепого старика – из тех, над которыми сам тихо посмеивался в каком-нибудь баре на Рубинштейна. Ну знаете таких – пузатых, в узких джинсах на толстую жопу. Они обычно попивают с уставшим видом бокальчик вина за барной стойкой, а потом подкатывают к пьяненьким малолеткам, чтобы нести им чушь. Сорокалетние мудаки-неудачники, всеми когтями цепляющиеся за молодость, которой у них не было. В тот день на Невском проспекте я с ужасом понял, что и сам такой же. ТАКОЙ ЖЕ. Холодный пот прошиб мое дряблое тело.

Я и женился, когда понял, что отгулял на полную катушку. Сели батарейки, а менять их уже не хотелось. В один прекрасный день я проснулся с диким похмельем, посмотрел на себя в зеркало, принял холодный душ и, если честно, так и написал в своем несуществующем дневнике: «Все, Роберт, хватит».

После пива перешли на финскую водку с лакрицей. Закусывали селедкой. И по мере того, как мы пьянели, и Заур все больше говорил, мне казалось, что рыбины в тарелке смотрят на нас пустыми очумелыми глазами. На меня напала икота.

Заур вбивал в поисковике имена актеров и рок-звезд и после каждой прочитанной биографии вслух представлял, какое у него или нее говно.

– Эх, жаль, не осталось кала Боуи или Высоцкого! Представляешь, их уже нет, а какашки – вот они: лежат себе тепленькие на полке!

– Кал вне времени, – я продолжал икать и отвечать рекламными слоганами.

На Невском, пока ждали такси, пили мерзкий кофе в какой-то пропитанной неоном забегаловке. За стойкой скучала девушка с холодными скулами.

Она увидела в моем бумажнике фотографию сына. Древний черно-белый снимок. Лето, море и все такое. Он счастливый ковырялся в песке.

– Смешной! – сказала она.

– Малышом он любил бегать по пляжу голышом, – я вдруг вспомнил те прекрасные деньки.

– Малышом – голышом? Чудесная рифма!

– Вы это сейчас серьезно или как? – спросил я.

– Или как, – она улыбнулась и положила на поднос две чашки кофе. – С вас – 320 рублей, желательно наличкой и без сдачи.

На мониторе крутили документалку о животных. Кит ныряет в облако планктона. Закадровый голос сообщает: «Рачки-прилипалы нарушают форму тела кита – обтекаемого, выверенного миллионами лет эволюции – вынуждая его тратить больше сил на путешествие по океанам».

– Вот зачем мы прожили этот день? – спросил Заур, когда я принес ему латте.

– Он еще не закончился. Осталась пара минут для подвига, – ответил я, а потом зачем-то пропел:

– Нас ждет огонь смертельный!

– В том-то и штука, что нас НЕ ЖДЕТ огонь смертельный! В том-то и штука! – отрезал Заур и отодвинул стакан. Больше он к нему не притронулся.

Пыл его давно поутих, и на смену пришла характерная для такого типа людей апатия. Все у них как на американских горках – то движуха, то спячка.

– Все, погнали – завтра или уже сегодня тащиться в Ольгино к Пеликанову. Люксовое дерьмо не терпит грусти! – Заур хлопнул меня по плечу.

– Кал не для слабаков, – добавил я.

Так и закончился этот вечер. Лучше бы я остался дома.

Когда ехали в такси, Заур спросил:

– Роб, чего-то хочешь? Не сейчас, а вот вообще. Ответь, не задумываясь.

– Хочу писать книжки, чтобы их читали в аэропортах и на пляжах. Хочу сочинять мелодии, чтобы их мурлыкали под нос. Кажется, не так и много я хочу.

– А я хочу грубо нарезанные куски осетинского сыра на столе. И зелень – молодую крапиву, тархун, петрушку.

– Это нечестно, ты подготовился!

Я еще немного посидел на скамейке возле подъезда. Дети, наверное, уже видят цветные сны про принцев, принцесс и единорогов. «Не очень смелый молодец жопой прыгнул в холодец», – любит напевать моя дочь. Без сомнений, это она про меня. Счастливое легкое опьянение испарилось, во рту был навязчивый привкус лакрицы, а голова забилась разным хламом. Я думал о Зауре и дерьме. Мне вдруг показалось, что все это мы уже когда-то проходили. Детьми дрались за жвачку. Подростками мечтали о гитарах и пластинках. Потом переключились на шмотки и тачки. А сейчас сидим в уютных ипотечных квартирках, смотрим телик, откладываем на отпуск, ходим обжираться в фудкорты ближайших моллов и только ночью сами себе признаемся, что все наше время профукано в жестокой битве за красивые какашки. Мы и день этот уже вчерашний не прожили, а трансформировали в один большой дурнопахнущий котях. Звонок в дверь: курьер, доставка. Ты расписываешься в накладной, и он отдает тебе очередную коробку с дерьмом. Получается, мы начали инвестировать в кал еще задолго до того, как это придумал Заур. Получается, мы трендсеттеры и визионеры.

И этот поезд в говне гонит нас в пустую бесконечность.

Все нормально

«Все нормально». Вот как мне хочется отвечать на любой, пусть даже самый глупый вопрос. Все. Нормально. И даже если не все нормально, врать хотя бы самому себе. О том, что все нормально. Потому что, ей богу, все нормально – не на что жаловаться, не о чем жалеть.

Июнь 1980-го. Мне шесть лет. Брату уже одиннадцать. Мы знаем, что Терек впадает в Каспийское море. Мы сидим под Чапаевским мостом и пишем письмо морякам Каспийской флотилии. С нами – Дина, девчонка с Тургеневской. Она мне очень нравилась тогда. У нее были большие зеленые глаза и кривые ноги.

Мы пишем письмо морякам-подводникам. Нам почему-то кажется, что воды седого Каспия кишат подлодками разных типов.

Аслан сворачивает письмо в трубочку, запихивает его в бутылку из-под шампанского (она крепкая, не разобьется) и глубоко вдавливает пробку в горлышко.

– Не утонет? – спрашивает Дина.

– Сама ты утонешь! – отвечаю ей я.

Мы по камням сбегаем к самой воде, и Аслан осторожно опускает бутылку в воду.

Июнь 2021-го. Она просыпается в семь утра, выпивает у раковины стакан холодной воды, выходит на балкон с булочкой с джемом. На улицу падают крошки, а она смотрит на то, что творится внизу, облизывает липкие от варенья пальцы. Потом она принимает душ, а после, пока сохнут волосы, читает в телефоне новости и сообщения.

В час дня она идет на улицу, прогуливается до набережной – вниз по Маяковской, мимо театра. Перед старым мостом спускается вниз, шлепает шлепанцами вдоль берега, покупает латте в «Винченцо», подмигивает Чехову. Она садится на бетонный парапет, пьет кофе и смотрит на свинцового цвета реку.

Вдруг из воды со скрежетом и треском всплывает подлодка «Избербаш».

– Дина? – с заметным аварским акцентом орет капитан. На нем ничего, кроме усов и кортика.

– Нет, – спокойно отвечает она и делает глоток.

– Где ж ее носит?! – капитан открывает люк и исчезает в теле субмарины.

Еще секунда, и «Избербаш» так же стремительно уходит на глубину, если, конечно, есть в Тереке хоть какая-то глубина.

Она допивает кофе, спрыгивает на асфальт и идет дальше.

И день ее надувается как парус корабля.

И все нормально.

Дыгл-дыгл

– Фррррррррр – вот так они делают, мам!

Сегодня мы опять спорим с мамой о том, как кричат индюки. Эта дискуссия началась еще в детстве но, наверное, не закончится никогда.

– Дыгл-дыгл и никак иначе! Ты мне, сельской девчонке, лапшу на уши не вешай!

Сельской девчонке позавчера стукнуло восемьдесят два.

Мамин дедушка почему-то называл ее Гыгы. А еще он рассказывал маме истории про другую девочку Гыгы, которая живет в лесу и плачет по ночам. Каждый день он уходил в лес к той Гыгы и неизменно возвращался под вечер с полной корзиной вкуснейших ягод. «Никогда не забывай про лесную Гыгы», – говорил маме дедушка. И мама представляла, как там живется этой Гыгы в диком лесу, жалела бедную девчонку и вот, получается, до сих пор о ней не забывает.

Мама родилась в начале 1941-го, а через полгода под Белой Церковью в первом же бою погиб ее папа. Получается, отца своего мама так и не увидела.

Однажды бабушка взяла маму (ей было тогда года четыре) с собой на мельницу в соседнее село. Они купили муку, и на обратной дороге, когда нести мешок уже не было сил, бабушка остановилась на мосту.

– Беги домой, а я немного отдохну и приду позже, – попросила она маму. А у самой слезы в глазах. Бабушка смотрела вниз на реку – как будто уже давно все для себя решила.

– Ну давай, иди-иди, – снова сказала она,

Мама спустилась с моста и вышла на дорогу. И вдруг что-то щелкнуло в ее голове, она развернулась и побежала назад. Бабушка уже собирались броситься в водяной поток.

Ну а что не так со мной? Закончив иняз, я еще полгода шатался без дела – по привычке приходил на факультет потрепаться с девчонками и друзьями, временами выпивал в буфете Дворца пионеров, но чаще сидел дома, читал книжки и писал сценарии КВНов.

В тот год был какой-то бум на КВН – в него играли все, включая разнообразные техникумы, лицеи и ПТУ. Даже у училища МВД имелась команда – курсанты выходили на сцену в костюмах средневековых палачей.

КВН я ненавидел, но придумывать дурацкие шутки мне нравилось. Временами получалось смешно, а, в целом, – так себе. При этом, платили хорошие деньги. Как-то за пару часов мы набросали сценарий для швейного лицея и получили за него десять тысяч – тогдашняя мамина месячная зарплата.

На волне местечкового успеха я брался за все. Однажды директор ардонского ПТУ Анна Борисовна выдала аванс. Потом я, как обычно, замотался – в итоге пришлось отдать им в качестве сценария хаотично набранный текст со случайными фразами. Решил так – пока они разберутся, пока найдут меня, я успею написать что-нибудь настоящее.

Через неделю позвонила Анна Борисовна. Попросила забрать оставшийся гонорар. Потому как они выиграли.

Или иногда мы с друзьями выезжали в горы. Но и там ничего интересного не происходило.

Кажется, в конце августа Сос, я и Тамик зависли в Цее. Сначала приехали мы с Тамиком. Ну как приехали – скорее, доползли. На рейсовом автобусе до Бурона, а оттуда пешочком. За время этого нечеловеческого кросса выжрали всю еду, которая у нас имелась.

В турбазе СКГМИ мы заплатили за комнату на четверых без питания. Но особо не парились, потому как знали, что на следующий день хавчик привезет Сос – на этот случай он с шиком заказал из города такси.

Вечер и ночь мы пережили – нарвали алычу и лопали ее до посинения. А утром и днем уже было тяжеловато. Желудки ныли, но нас спасало ожидание Соса. Мы уже представляли мощный ужин: с водярой, мясом и пирогами, при свечах, на фоне гор.

Ближе к вечеру во двор турбазы въехала роскошная «Волга». Мы с Тамиком счастливые рванули к воротам:

– Ну, наконец, ЕДА!

Из такси вышел Сос – в косухе, с гитарой и красным двухкассетником на плече. Улыбается – давайте сюда!

Я открываю багажник, а там… ящик шампанского. И никакой жратвы.

Ночью мы украли в ближайшем коттедже кастрюлю с начинкой для картофчина. Потом выменяли пару бутылок шампанского на три консервы тушенки. Нашли недалеко от турбазы заросли дикой груши. Короче, не подохли.

В декабре за меня плотно взялся военкомат – ради отсрочки пришлось оформиться учителем английского в архонской школе. В Архонке я продержался до весны. 8 марта на школьной дискотеке сцепился с местной шпаной. Как итог – сломанный нос. В школу я больше не вернулся. С тех пор от Архонки меня мутит.

До весны я шлялся без дела, на автопилоте. Думать о будущем и настоящем самому не хотелось, я по привычке ждал решений от мамы с папой. К тому же, если честно, меня все устраивало. В тот период деньги не имели особого значения, на гулянки и шмотки я тратил гонорары за сценарии КВНов. Это был МОЙ город в МОЕ время. Здесь жили друзья и любимые девчонки, я чувствовал себя королем в этом городе. Все мы тогда думали, что мы короли. Одежду покупали в комиссионках, кассеты с брит-попом в ларьках звукозаписи, а улица Карнаби у каждого имелась своя. Моей Карнаби был, конечно же, проспект Мира.

В марте дядя по папиной просьбе устроил меня в информационный отдел госучреждения, в котором он был заместителем начальника. Мне дали хорошую по меркам Владикавказа зарплату, отдельный кабинет и секретаршу Фатиму – она целыми днями возилась со своими ногтями. В мои обязанности входили вроде как пустяковые вещи: раз в неделю писать заметки в городскую газету, составлять пресс-релизы, редактировать тексты выступлений нашего шефа и что-то еще, о чем я уже давно благополучно забыл. Я даже успел пару раз съездить в Москву на курсы повышения квалификации. Последний семинар вел приглашенный профессор из Глазго. Он ходил в шотландской юбке. Однажды коллега из Майкопа спросила его, носит ли он трусы. Профессор улыбнулся и поднял юбку. Женщина ахнула и выбежала из аудитории.

Даже во время таких краткосрочных командировках я боялся находиться в Москве и вообще начинал нервничать уже в бесланском аэропорту. Я пугался ментов, обходил стороной подозрительных людей и каждую минуту проверял наличие в карманах паспорта и кошелька.

Вокзалы, аэропорты, гостиницы, многолюдные улицы – все было для меня новым, и это одновременно притягивало и пугало. Вообще конец девяностых в этом смысле было безобразным, но прекрасным временем. В своем городе я расслаблялся по полной, а вот на выезде жил с постоянным напряжением. Здоровый беспомощный лоб – как оказалось, смелым я был лишь в пределах Владикавказа.

А в августе как-то из ничего возник вариант с аспирантурой в Петербурге. Времени на размышления не оставалось, мама по блату купила билеты на самолет до Москвы.

И вот – столица. У нас три тяжеленных чемодана. Кое-как добираемся до Ленинградского вокзала. А там – адище. Люди брали штурмом билетные кассы, очереди начинались уже на входе. Воняло беляшами и мочой. Вокруг бродили мутные типы, менты с красным глазами и спекулянты. Жуткое место, жуткие люди. Худшее лето моей жизни.

Наконец, поняв, что билетов нет даже на утро, мы начали думать, как быть и что делать. Мама держалась хорошо, не унывала и даже временами смеялась над нашим положением. Меня же, как обычно, накрыло паникой и страхом. И я не понимал, почему она вот такая, а я снова веду себя как последний тюфяк.

К тому же еще и живот скрутило как никогда. То ли от пирожков с мясом, то ли от страха. Я побежал в туалет. На входе сидела старушка. Я протянул ей мелочь. В этот момент кто-то пихнул меня в спину и закрылся в кабинке.

– Ты за него заплатил? – строго спросила старуха.

– Нет, – ответил я.

– Я тебе твое «нет», чучмек, сейчас на жопу натяну! – раздался голос из кабинки.

Я пулей вылетел из туалета. На входе в зал ожидания спрятался за колонной и наблюдал за мамой. Все скамейки и кресла были заняты, мама сидела на одном из чемоданов. Потом взяла сумку с едой и достала полотенце. Положила чемодан на пол, накрыла его полотенцем, вытащила курицу, яйца, порвала на грубые куски батон. Она вытирала слезы бумажной салфеткой. И смотрела по сторонам, выискивая своего маленького сыночка в суете вокзала. И я вдруг понял, что все ее спокойствие и уверенность были для меня. Для меня.

Я застегнул на все пуговицы джинсовую куртку, натянул на глаза папину вельветовую кепку и решительно подкатил к одному из спекулянтов.

– Есть что до Питера на ближайшее время? – максимально уверенно и мужественно выдавил я из себя.

Спекулянт оценивающе посмотрел на меня:

– Пара билетов на «Красную стрелу». Купе-люкс. Отправление через час. Полтора косаря. Потянешь? Полсотни, наверное, скину.

Я вытащил деньги. Пересчитал.

– Все, что у меня есть. Еще часы отдам.

– И значок, – сказал спекулянт.

На лацкане пиджака у меня висел любимый значок – позолоченная фигурка диплодока. Когда-то папа привез его с очередной командировки. Я выдохнул, отстегнул значок, посмотрел на него в последний раз и отдал спекулянту. Он тут же нацепил его на бейсболку.

Мы зашли под лестницу, я отдал ему деньги и часы, он вручил мне билеты.

– Не очкуй! – спекулянт улыбнулся и спрятался за колонной.

Я почему-то ему поверил. Вдруг всю нервотрепку, отчаяние и страх как будто смело невидимым ветром. Я даже успел почувствовать его прохладу – она как ледяной квас ударила в голову. И сразу стало легче.

Как и когда добрались до поезда, я уже не помню. Маме я сказал, что купил билеты в кассе по обычной цене. Мы сразу же повалились на койки. Ноги гудели. но мне казалось, что в тот день случилось что-то нужное, и от этого усталость не напрягала. Проводник принес чай, настойчиво предлагал холодное чешское пиво.

Поезд медленно тронулся, и дебильная Москва осталась позади. Я поклялся, что больше никогда не оставлю маму на вокзале с чемоданами. Позже понял, что в таких клятвах нет смысла. Так же, как нет смысла в чем-то вообще.

Но я, наконец, увидел маму спокойной. Она переоделась в домашний халат, выпила чай, и после Твери мы мчались, как на хрустальной колеснице. Хотя я сейчас наверное немного преувеличиваю.

А тогда одуревший от счастья я выкурил в тамбуре первую в жизни сигарету и что есть мочи закричал:

– Дыгл-дыгл!

За окном проплывало Чудово.

Подозрительный предмет

О подозрительных предметах немедленно сообщайте машинисту поезда!

Я привык воспринимать подобные фразы буквально. Подошел к консоли связи «пассажир – машинист», нажал кнопку вызова и уверенным тоном объявил:

– Машинист, сообщаю вам о подозрительном предмете в вагоне номер три!

Людей в вагоне было немного, и все эти немногие пассажиры вдруг засуетились.

– Где, где подозрительный предмет? – наконец спросил дяденька в сером пальто.

Мы как раз подъезжали к станции «Технологический институт». Я уже хотел ответить, но тут состав остановился, открылись двери, в вагон стремительно вбежали упитанные полицейские.

– Где, где подозрительный предмет? – кричали они.

Вагон в секунду опустел, так что, в конце концов, отвечать пришлось все-таки мне.

– Это я сообщил о подозрительном предмете!

– Ну и где он? – спросил Кожемякин В. И. Я прочитал фамилию на его нагрудном кармане.

– Он перед вами! – торжествующе сказал я. – Я – подозрительный предмет!

Следующие три часа я провел в полицейском участке на Техноложке. Лейтенант Карцев Е. С. без конца повторял:

– Шутить вздумал? Издеваешься, млядь?

Но у меня так и не получилось ему объяснить, что я не шутил и, уж тем более, не издевался.

С тех пор никому не сообщаю, что я подозрительный предмет. И вы, пожалуйста, тоже никому обо мне не рассказывайте.

Небесные батуты

В Орхус мы прилетели на семинар. Меня взяли в последний момент – профессор Пенов сломал ногу. Нас поселили в гостевом коттедже в кампусе Датской школы журналистики. На второй день набрались пива в университетском кафе – пятница, студенты выпивали вместе с преподами, играли в бильярд. Затем решили выбраться в центр. Нам посоветовали «Social Club» – сказали, там дешево и весело. На эту авантюру подписались трое: я, швед из Гетеборга и аспирант Леша. Он когда-то стажировался в Орхусе, вроде как неплохо знал город и все такое. Леша – блондин со спадающими на лоб волосами, с глазами человека, которому все, ну буквально все доставляет интерес и удовольствие. Бывают и такие люди.

Мы сели в такси, ехали по чистым унылым пригородным дорогам, водитель развлекал нас смешными городскими историями. Например, он рассказал, как десять лет назад арабы отбили у местных пляж. Сначала мигрантов туда не пускали, а потом постепенно толерантные датчане сдались. И теперь боятся приходить на пляж. К слову, сам водила оказался албанцем.

В центре мы сначала зашли погреться в маленький погребок напротив клуба. Там отдыхали рыбаки и моряки – по крайней мере, так нам показалось. Мы решили пропустить по рюмке водки, но вдруг к нам подсел старикашка с трубкой в зубах – вылитый боцман рыболовецкой шхуны. Когда узнал, что мы из России, захотел угостить нас местным пойлом. А потом мы угостили его водкой. А потом он снова купил нам свой напиток. И мы, конечно же, ответили водкой. В итоге сошлись на том, что Путин все-таки сильный президент. Ну, пусть так.

На входе в клуб была длиннющая очередь. Но нас сразу пропустили – до сих пор уверен, что с кем-то перепутали. А до этого на улице девчонки предлагали раскурить косяк, и я страшно испугался. Не знаю почему.

В клубе мы чудом нашли свободный столик и уселись пить пиво. Леша только успевал приносить и уносить кружки – за каждую пустую емкость давали скидку. В какой-то момент я решил размяться и сам пошел к бару за выпивкой. Когда вернулся, с Лешей и шведским профессором сидели девушки – венгерка, полячка и вроде как немка. Они пили коктейли. Объяснили, что вот-вот подскочат их друзья.

– К черту друзей! – я был пьян и беспечен.

– Они у нас очень опасные! – она так и сказала, эта венгерка. – Русские!

– Пфф! – заржал Леша. – Напугала! А мы, по-твоему, кто?

Венгерка посмотрела на меня, на него:

– Вот он, – указав на меня, – русский. А ты… Ты – нет.

Мы, конечно, посмеялись, но потом в разговор влезла немка.

– Наши друзья с Каффказуса! – выдала она.

– Ух ты! – я насторожился. – Чеченцы?

– Хуже! – ответила немка. – Осетины!

Понятно, что дальше я с нетерпением ждал компанию опасных осетин.

Они появились как специально в паузе между песнями, когда люди на время разошлись по своим столикам. Словно в замедленной съемке в зал торжественно и благородно, как три мушкетера в советском кино, вошли наши джигиты. Все они были одинаково одеты – кожаные куртки с накладными плечами, черные вязаные шапки, короче, как будто эти пацаны катапультировались из суровых девяностых.

Заметив своих женщин в компании спившихся неудачников, они рванули к нашему столу. А потом…

– Руха, ты? Руха Бекуров?

Один из них, Асик, оказался моим родственником. Он меня знал, я его – нет. Со мной такое часто происходит – плохой из меня осетин. Его отец разливал водку под Владикавказом, скопил кое-какие деньги, послал сына в Датскую школу менеджмента – подальше от губительных соблазнов. Чтобы Асику не было скучно, уговорил и друзей-водочников – те тоже отправили своих детей в Данию. Так они и жили вместе в Орхусе – Асик, Батик и Темр. Батик с Темром изучали международное право в местном университете. Квартиру снимали в самом центре – три комнаты и большая гостиная. Эту хату знала каждая девчонка Орхуса. По крайней мере, так мне рассказывал Темр.

Они, не задумываясь, согнали людей с соседнего столика и сдвинули его с нашим. Затем Асик с Батиком ушли к бару и вернулись с забитыми до краев подносами – вино, шампанское, виски, пиво, закуски и зачем-то огромный ананас. «Девчонкам нравится», – объяснил Темр.

Ну и начался карнавал.

– Они шейхи? – осторожно спросил меня швед.

– Нет, обычные студенты! – ответил я. – Сельские пацаны.

– Тебе здесь кто-нибудь нравится? – поинтересовался Асик.

– Вон та деваха очень даже ничего! – я был пьян и беспечен.

В то же мгновение Асик заорал:

– Линда, ну-ка сюда!

Линда с радостью примчалась к нашему столу.

– Линда, поедешь к моему брату?

Я сжался от стыда в один маленький никчемный комочек.