Легкое бремя. Дневник неидеальной мамы

Так как у детей, родившихся в тазовом предлежании, высокий риск по развитию дисплазии тазобедренных суставов, мне пришлось побегать по платным врачам, чтобы убедиться, что у Маши все хорошо. И вообще, как только у меня появилась возможность водить детей к платным врачам, я забыла дорогу в государственную поликлинику.

Я никогда не была «антипрививочницей», но имела наглость задумываться, делать ли ребенку все прививки по национальному календарю, и за это получала от заведующей.

– Я хочу написать отказ от прививки.

– И кто только вас этому учит? Вот когда вы начнете умирать от вакциноуправляемых инфекций, тогда посмотрим! – кричала она, подписывая мои бумажки, вместо того чтобы разъяснить мне риски отсутствия у ребенка той или иной прививки.

Я же понимала, что лечить ребенка как от болезни, так и от осложнения от прививки нужно будет мне и только мне, что государство и поликлиника мне не помогут. И с удивлением слышала от все той же заведующей:

– У-у-у, как я ненавижу свою работу! Как я ненавижу этот кабинет!

«Чокнутая», – думала я и молча ожидала, когда получу подпись с печатью и смогу убраться из ненавистного ей и мне кабинета.

Ребенок как киндер-сюрприз: никогда не знаешь, какой тебе попадется

Пока в тебе растет пузожитель, ты не знаешь, каким он будет. Какие у него будут глаза, волосы, какой темперамент. Но кое-что становится понятно еще до рождения. Маша недель с двадцати внутриутробной жизни начала показывать себя: казалось, что во мне растет будущий футболист, который, не теряя времени, начал активные тренировки. Находясь в плену гендерных стереотипов, я была уверена, что у нас будет мальчик. Да еще и муж мечтал о сыне. Мы даже имя ему придумали и называли будущую Машу Юрой.

Вскоре после Машиного появления на свет я поняла, что мне попался не самый простой ребенок.

Говорят, с новорожденным легко: он только ест и спит. Маша не спала. Родившись, она прободрствовала три часа кряду. Я знала, что это называется «период ознакомительного бодрствования» и что хорошо, когда он есть, – значит, ребенок благополучно перенес роды. Но обычно это длится два часа, а у Маши – все три. По тому количеству и силе движений, которое она проделывала у меня в утробе, можно было предположить, что она не спала и там. Но можно ведь двигаться и во сне. Еще в роддоме она, запеленутая, умудрялась доставать из тугого свертка ручки и будить себя ими, царапать. Так что я надевала ей рукавички-царапки и пеленала на сон месяцев до четырех.

Кричала Маша оглушительно. Я даже думала, что она станет оперной певицей, когда вырастет. Мои подруги до сих пор не могут этого забыть. Полина вспоминает:

– Машин крик был воплем, пробирающим до костей.

– Да, а одна моя подруга, когда к нам в гости приходила, уши закрывала от Машулиного крика.

Так до сих пор. Хорошо, что теперь она может объяснить словами, что конкретно ей не нравится, и умеет регулировать свой голос, понимая, в какой обстановке какой уровень децибел уместен. А в то время нам приходилось, как родителям кузена свинки Пеппы, угадывать. Помните ту серию, где Пеппа впервые встречается с новорожденным кузеном, который может изъясняться лишь криком. А родители понимают, что он хочет есть или его нужно переодеть. Пеппа спрашивает дядю и тетю: «А как вы понимаете, что ему нужно?» И они бодро отвечают: «Мы угадываем!»

Как только Маша училась делать что-то, она использовала этот навык везде и всегда. Она осваивала двигательные навыки раньше возрастной нормы: переворачиваться научилась в два месяца вместо четырех, ползать – в четыре, ходить – в десять. При этом ей не хватало когнитивных навыков и опыта, чтобы оценивать риски.

– Учи ее слезать с дивана ногами вперед, – советовала мне наша педиатриня Катя. – Положи внизу матрас, дай ей сигануть вниз головой – пусть испугается. Потом покажи, как слезать попой вперед, говори просто: «Попой!» – чтобы она запомнила.

Я положила матрас, Маша сиганула вперед головой, и ей это так понравилось, что она тут же захотела повторить. Я свернула процесс, чтобы Маша не вошла во вкус и не попыталась бы проделать это без матраса.

Когда Маша не спала, мне нужно было активно с ней взаимодействовать. Если я пробовала положить дочку в кроватку или в шезлонг на кухне и заняться своими делами, она пронзительным воплем протестовала. Остановить этот крик можно было, начав с ней играть, разговаривать. А можно было взять Машу на руки или посадить в слинг и ходить с ней по квартире, делая что угодно. Так она могла даже заснуть. Но если я пыталась снять ее, заснувшую, с себя, она просыпалась и плакала. Ну что ж, это естественно и физиологично, в традиционных обществах женщины так и делали. Это называется периодом донашивания ребенка, и длится он до девяти месяцев его внеутробной жизни. Я понимала это, но спине было тяжело, а у меня не было способа ее разгрузить. Я не могла позволить себе массаж, у меня не было времени принять ванну, не было возможности сходить на какую-нибудь гимнастику или в бассейн – ни финансовой, ни логистической, ни моральной. Чтобы хотя бы понять, как ты можешь о себе позаботиться, нужен минимальный ментальный ресурс, которого у меня не было.

Все осложнялось тем, что домашних обязанностей никто не отменял. На мне оставалась уборка, стирка, которой прибавилось: младенцы пачкают много пеленок и одежды, своей и маминой. Каждый день мне приходилось не только несколько раз переодевать Машу, но и самой переодеваться, так как на мне были отходы ее жизнедеятельности. И как же мне осточертело слышать: а как же раньше жили без подгузников, без стиральной машинки? Это обман! Я не могу знать, как было раньше нашим мамам и бабушкам, но даже сейчас, когда мои дети выросли, одна смена одежды уходит у них на день. А мы в детстве ходили в одной одежде намного дольше, на даче тем более. С появлением стиральных машин наши стандарты чистоты одежды изменились. Теперь, если ребенок у тебя ходит в чем-то не совсем свежем, можно сказать: ну как же так, почему не постирать, не сложно же в машинку бросить! Раньше нас ругали за испачканную одежду и всячески приучали к аккуратности. Теперь же мы жалеем детей, и правильно: постирать не сложно. Но домашней работы от этого прибавилось.

Мальчики не плачут и не носят детей в слинге

Вскоре после того, как у нас с мужем появилась Маша, я почувствовала себя очень счастливой мамой и очень несчастной женой.

– Пойдем гулять вместе! – предложила я мужу, когда первый раз собиралась выйти с коляской.

Он согласился, так как работал из дома и мог позволить себе небольшую прогулку посреди рабочего дня. На следующий день я вышла с коляской сама.

– А когда твоя очередь? – наивно поинтересовалась я.

– А я не собираюсь гулять, мне нужно работать, – отрезал муж.

Муж называл это «разделением ответственности»: он зарабатывает деньги, а на мне дом и ребенок. Только я ведь тоже работала – мамой младенца, и эта работа была круглосуточной, без выходных, без отпуска и зарплаты. Я не жаловалась, сама ведь на это подписалась, но это разделение не было справедливым. С появлением Маши муж продолжил работать так же, как раньше. Он быстро адаптировался к Машиным крикам и научился их не замечать: это мне, а не ему нужно было на них реагировать. Оставаться работать дома было его выбором, он мог снять офис или место в коворкинге. Я же чувствовала несправедливость в том, что вынуждена совершать дополнительные усилия, чтобы ему не мешать – дольше гулять с дочкой на улице, уходить с ней на кухню и проводить время там, унимать ее плач, чтобы он не мешал папе. «Как же так? – думала я. – Ведь это же у меня „декрет“, это я имею полное право оставаться дома с ребенком». Я могла пойти к своим родителям в гости или съездить на мероприятие для мам с младенцами. Но не уходить же куда-то каждый день!

С рождением Маши муж продолжил свои еженедельные футбольные тренировки. О том, чтобы я могла пойти куда-нибудь одна, и речи не было. Не то чтобы меня кто-то не отпускал, пожалуй, у меня самой такой мысли не возникало. Мне очень хотелось куда-нибудь пойти, но я кормила грудью и некому было меня подменить. Я ходила туда, куда можно было прийти с младенцем: слингочаепитие, занятия детской мягкой школы – это такая веселая физкультактивность для малышей, «Бегамик», музыкальные беби-концерты, – но никуда не ходила без дочери.

Муж мог посмотреть кино в перерывах между работой. Я понимала, что его работа творческая и ему нужно отдыхать, он не может фактически работать все те часы, которые сидит за компьютером. Но я имела возможность потупить перед экраном только тогда, когда Маша спала. А на это время список дел был больше, чем можно было в него вместить.

Дома со мной был еще один взрослый человек, здорово – всегда есть кто-то на подхвате. Но это было не так: я могла дать мужу подержать Машу на руках, чтобы сходить в туалет, могла попросить его последить за ней минут двадцать. Но раз муж работал из дома, то для него должен был быть завтрак, обед и ужин. А если я что-то не успевала, муж мог хрестоматийно пожаловаться на то, что «жрать нечего!».

Казалось бы, я должна была чувствовать себя менее одиноко. Но все было наоборот. Муж настолько виртуозно научился отключаться от нас, что я чувствовала себя как на необитаемом острове, одна с младенцем. Казалось, Машины крики и плач были для него лишь шумом разбушевавшихся волн, а сам он плыл на корабле в море, далеко-далеко от нашего острова. Он мог отвечать на то, что я ему говорила, соглашаться, а потом я понимала, что он не слышал ни слова. Казалось, он выходил из-за своего стола, только чтобы поесть. И эта тотальная изолированность мужа в сочетании с его телесным присутствием в одной маленькой квартире со мной и с дочкой меня глубоко ранила.

И если бы я могла выбирать, то предпочла бы, чтобы он работал в офисе.

– Памперсы я менять не буду! – заявил муж еще во время моей беременности.

«Ну конечно будешь, куда же ты денешься!» – иронично думала я. Тем не менее каким-то образом ему реально удалось этого избежать.

Когда Маше было года полтора, мы поехали к Тае в Берлин.

– Я не сменил ребенку ни одного памперса! – гордился муж.

А я тешила себя иллюзией, что это была завуалированная похвала мне: вот, мол, какая у меня хорошая жена, мне и памперсы не приходится менять!

– Ксюша, но это же зашквар! – в ужасе шептала моя берлинская подруга. – Здесь бы никто этого не понял. Причем не поняли бы ни его, ни тебя, раз ты такому порядку вещей позволяешь существовать.

– Ну, знаешь, мне кажется, женщины к такой работе более предрасположены: они более терпеливы, им интереснее с детьми…

– Нет! Это не так, это миф! – округляла глаза Тая.

Казалось бы, что плохого в разделении ответственности? Муж отвечает за взаимодействие семьи с внешним миром и добычу ресурсов, жена – за внутреннее устройство семьи, домашние дела и уют. Но когда мы занимаемся разными делами, это разобщает. Моя жизнь и жизнь мужа были очень разными, несмотря на то что мы много времени проводили рядом. Рядом, но не вместе.

Когда я вижу на улицах Европы молодого отца со слингом, я думаю: «Как же ему повезло!» Он идет куда-то по своим делам, а к нему прижимается теплое младенческое тельце. Он может нюхать макушку, пахнущую молоком. Может вложить палец в маленькую ладошку, и крошечные пальчики крепко обхватят его. Дома его будет ждать женщина, наполненная, готовая слушать, веселая. У нее была возможность отдохнуть, поработать, заняться тем, что ей интересно. Человеку, не обремененному патриархальным мышлением, не придет в голову мысль: «Мужчины так не делают, это не для мужчин». Напротив, активное участие в жизни ребенка – право, которое никто у него не может отобрать.

В России я часто слышала:

– Он заметил ребенка только после трех лет.

– Маленькие дети больше мамам интересны. О чем с ними говорить, чем с ними заниматься?

Но общение – это не только слова. Ребенку нужна твоя забота, сейчас как никогда больше.

Накормить голодного младенца. Взять его на руки, когда он плачет, и увидеть, как он успокаивается. Почувствовать, как он кладет головку тебе на плечо и прижимается всем тельцем. Увидеть улыбку, обращенную к тебе, как будто ты самое важное и желанное, что есть в его жизни. Почувствовать безусловную, всепоглощающую любовь. Все это даст тебе ребенок, если осмелишься впустить его в свою жизнь. У мужчин это украдено культурой мачизма и достигаторства, предписанными с рождения гендерными ролями. Им не положено быть эмоциональными, плакать, проявлять эмпатию: «мальчики не плачут». Не принято и следить за своим здоровьем, ходить ко врачам и психотерапевтам. Ну и тем более заниматься детьми, ведь это «исконно женское» дело.

Сейчас, когда мы живем в Финляндии, муж все чаще спрашивает меня:

– Как тебе помочь?

– Почему ты не был таким, когда Маша родилась? – спросила я его как-то во время новогодних праздников. И муж, разомлевший от нескольких порций веселящих напитков, разоткровенничался:

– Когда родилась Маша, я офонарел, потому что, блин, все, трындец!

Его ответ содержал непечатные слова, которые я не буду приводить здесь. Просто умножьте количество эмоций на два.

– Она орала. Мне кажется, больше я ничего не помню из первого года жизни с ней. Мой мозг вытеснил все негативные воспоминания.

– Помнишь, ты называл ее бешеным огурцом?

– Да, из-за ора. Когда я услышал ребенка наших друзей, я подумал: можно кричать так тихо? Маша орала не так: УИА-АЭ-Э-Э!

– Как викинг!

– До конца. И каким-то чудесным образом моя нервная система решила, что на фиг ей это принимать. Чем громче она кричала ночью, тем глубже я спал. Мне очень жаль!

Мне грустно от того, что муж не помнит наш первый год жизни втроем. У меня из этого года есть много драгоценных воспоминаний: первые улыбка, шаг, слово, первая ложка пюре из цветной капусты. Как Маша лихо выворачивала наружу содержимое шкафов, а я аккуратно складывала все обратно. Как мы гуляли с Машей часами, как ходили к друзьям. Но я помню и то, как болела спина, как хотелось спать, как я просыпалась ночами по нескольку раз, как проверяла Машино дыхание, когда она все-таки засыпала, как кровоточила грудь в роддоме и как болели швы. Как мне хотелось в Эрмитаж и в кино, и как я ни разу туда не выбралась.

– Одно из самых смешных воспоминаний о Маше до двух лет, – продолжает муж, – это когда я сижу, работаю, никого не трогаю, и тут она вбегает в комнату с мягкой игрушкой в руках. Она осознает, что шкодит, но кидает ее в меня. И в тот же самый миг разворачивается и бежит назад, потому что знает: как только игрушка долетит до меня, она полетит обратно, потому что так вести себя не стоит.

– Может быть, она хотела от тебя внимания?

– Она хотела в меня попасть!

– Зачем?

– Это уже другой вопрос. И когда родился Федя, я подумал: а что, так можно было? Что это за ерунда была с первым ребенком? Маша веселая, клевая, добрая, шизанутая – плюс-минус как я, но, если бы все дети были как Федя, я гарантию могу дать, что люди рожали бы двух, трех, четырех детей. А если все дети были бы как Маша, бли-ин…

– А ты помнишь, что до того, как родилась Маша, ты хотел четырех детей?

Муж не дает ответа и продолжает:

– Маша в своем безумии была очень смешная. Помню, ей было два года и она заболела, у нее была температура под сорок. Был август, на улице градусов тринадцать. На следующий день после температуры Маша бегала абсолютно голой по участку и говорила, что в жизни ничего не наденет, потому что ей так – зашибись. А я стоял и ржал, это было очень смешно.

Я перечитываю слова мужа, и они мне кажутся инфантильными. Почему мне досталась вся работа, а ему – только веселье? Как он смог так легко сбросить со своих плеч груз ответственности? И не была ли моя позиция делать все самой тоже инфантильной? Должна ли была я, как взрослый человек, позаботиться о себе сама, передать часть ответственности близким, просто взять и отдать?

Мне не хочется ругать себя прежнюю, мне ее хочется пожалеть. Тогда я не могла иначе, не знала, как можно по-другому, у меня не было инструментов. Меня саму вместе с братом растили мама и бабушка, а отец только помогал маме. Я стала очередной жертвой женской гендерной социализации и общественного договора: мужчина зарабатывает, женщина занимается домом и детьми.

Когда же я успела его подписать? Во сне или в детских мечтах о замужестве. Невольно загрузила его к себе в мозг из облака коллективного бессознательного и подписала.

Справедливости ради, надо сказать, что муж помогал по хозяйству: пылесосил и мыл посуду. Кроме того, он действительно нас обеспечивал и даже умудрился заработать столько, чтобы мы переехали из маленькой однушки в квартиру побольше.

– Мне было двадцать семь лет, – говорит муж. – Наше общество не готовит людей к родительству вообще.

«Не готовит мужчин к родительству», – думаю я. Ведь я оказалась готовой, и это воспринималось как само собой разумеющееся, как врожденный «материнский инстинкт», девочек с самого раннего детства морально готовят к тому, что им предстоит быть мамами.

– В момент, когда родилась Маша, у меня была цель – заработать денег. Я забил на все остальное, к сожалению. Это меня не красит. В итоге к рождению Феди цель была выполнена. Я заработал денег и уже немножко по-другому смотрел на все это. Я помогал больше: таскал коляску наверх, Федю таскал, с Машей помогал.

Патриархальное общество возлагает огромные ожидания и на мужчину: ты должен обеспечить семью, должен зарабатывать во что бы то ни стало, а отношения с ребенком – это опционально.

Чего я ожидала от мужа? Если женщина должна быть для мужа кухаркой, уборщицей, любовницей, няней для его детей, то муж должен быть кошельком, эскортом, таксистом, сантехником и электриком, психологом, нянем на час и так далее. Достаточно ли одной женщины и одного мужчины для того, чтобы сыграть все эти роли?

Есть такая африканская пословица: «Нужна деревня, чтобы вырастить ребенка». Нет слов правдивее. В истории человечества никогда семья из трех человек не жила так изолированно, как в современных городах. Взращивание детей – один из самых непростых жизненных вызовов. И деревня нужна не только для покрытия нужд ребенка, но и для поддержки его родителей.

В условиях, когда мы даже с нашими родителями находимся в разных городах, концепция «деревни» требует переосмысления. Ее роль может отчасти брать на себя государство, предоставляя необходимую помощь, материальную и ментальную поддержку. Это может быть наемная помощь – няня, помощница по хозяйству, сервисы доставки готовой еды. Хорошо, когда доступны службы психологической помощи и группы поддержки для родителей. Можно кооперироваться с друзьями, у которых дети, и бездетными тоже, и помогать друг другу. Сидеть с детьми по очереди, приносить друг другу еду… Хорошие садики и школы, в которых ребенку комфортно, – огромная поддержка семьям с детьми.

Со временем я поняла, что муж не должен быть единственным помощником и поддержкой для меня. Он не контейнер для моих эмоций, не мастер на час, не кошелек. Он человек со своими потребностями и с правом выбора, на что ему тратить время своей жизни.

Была ли я сама такой уж хорошей женой? Маша занимала все мое время, а на мужа оставалось немного.

Как психолог, я знаю, что большой процент семей распадается в первые пять лет после рождения ребенка. Вопреки расхожему мнению, дети не укрепляют семью. Точнее, если ребенок – средство починить давший трещину брак, это вряд ли поможет. Когда я думаю о том, почему не распался мой брак, у меня есть только один ответ. В браке ответственность за отношения делится поровну: 100% на 100%. Наша с мужем семья не распалась, потому что мы оба хотели ее сохранить и оба над этим работали, каждый в свою меру. В наших отношениях оставалось для меня много ценного. В условиях противостояния с миром: родственниками, уверенными, что лучше знают, как выращивать ребенка; поликлиникой, бытом – я всегда знала, что муж будет на моей стороне. Он был человеком, которому я могла доверять. Я знала, что в любой ситуации он будет действовать в моих и Машиных интересах и, если сможет, поможет мне организовать все так, как я задумала. Он доверял моим родительским решениям и не задавался вопросами: «А так точно можно? А точно вот так правильно?» И это было для меня поддержкой. Время от времени я могла заставить его себя выслушать и рассказать о своей непростой жизни. Кроме того, это все еще был тот мужчина, которого я выбрала: веселый, умный и добрый; а когда я брала его за руку, между нами пробегал электрический ток. Я видела, что ему тоже не все равно, и со временем он начал стараться проводить время с детьми и заботиться обо мне. А я поняла, что тот негатив, которым был окрашен наш родительский дебют, связан с установленным положением вещей в обществе, а не с тем, что кто-то из нас недостаточно хороший супруг.

Материнский инстинкт – миф или реальность?

Согласно научным данным, у человека нет ни одного инстинкта. Инстинкт – это врожденная программа, характерная для определенного вида животных, которой особь следует автоматически, не обучаясь.

У млекопитающих усвоенное, выученное поведение преобладает над инстинктивным. Что уж говорить о гомо сапиенс.

Материнский инстинкт – это не просто миф, это миф вредоносный. А как же женщины, которые, родив ребенка, не влюбляются в него с первого взгляда, которые не знают, как подступиться к младенцу? А женщины, которых накрывает пеленой послеродовой депрессии? Им ничего не хочется и может быть безразличен собственный ребенок. Если мы верим в материнский инстинкт, значит, у них его нет и они поломаны, в них есть какой-то изъян? Это неправда! Им просто нужна помощь.

У людей вместо врожденных готовых поведенческих программ есть заученные с самого раннего детства гендерные роли: девочка – «будущая хранительница домашнего очага», мальчик – «добытчик, защитник, воин». Эти роли сформировались в древние времена, когда люди перешли от собирательства к земледелию. Собирать ягоды и коренья женщины могли наравне с мужчинами, даже будучи беременными или с младенцами на руках. Но для того, чтобы возделывать поля, управляться со скотом, требовалась мужская сила. И именно тогда экономические ресурсы стали скапливаться в руках мужчин. А женщины стали обитательницами хижин. В наше время большинство профессий доступны как мужчинам, так и женщинам. И общество становится все менее патриархальным. В традиционном распределении ролей больше нет смысла. И каждая пара может распределять роли так, как ей хочется и как ей удобно.