Легкое бремя. Дневник неидеальной мамы

Скучно. И все это сбылось, но по-другому. Намного интересней.

Это дар

Раньше собор стоял прямо у моря, и казалось, его отражение – это второе здание под водой. Потом перед зданием насыпали набережную, но жителям города не понравилась перемена. Тогда придумали это искусственное озеро, и храм снова обрел свое зеркало.

Собор манит десятками готических башенок, витражными розами. Хочется рассматривать его детали, сидеть внутри в тишине, разглядывать интерьер, реставрированный Гауди, с огромным сказочным паникадилом, напоминающим эльфийскую корону.

Я слушаю о завоевании испанского острова арабами, а потом снова испанцами. И вдруг раздается шипение:

– Скоро это кончится?

Маша рвет мою руку, но экскурсия только началась. Дочь карабкается мне на спину, щипает, кусает, строит устрашающие рожи. Федя сидит в коляске, спокойный и счастливый.

Мы гуляем с гидом еще три часа. Я то и дело беру уставшую двадцатикилограммовую дочку на руки. Успокаиваю ее, пытаюсь отвлечь, найти что-то, что ей может быть интересно. Стараюсь абстрагироваться, но то и дело слышу:

– Ну долго еще? Мне НИЧЕГО здесь не нравится, НЕТ, это некрасиво!

Может, лучше нам было сидеть у бассейна или купаться в море всю неделю? Но хотелось, приехав на Майорку, погулять по столице.

Мне хочется наслаждаться прогулкой, интересным рассказом гида, но сложно отделить свои эмоции от чувств недовольного ребенка. А еще я пытаюсь скрыть ее поведение от мужа, чтобы не вызвать у него вспышку гнева. Я не наслаждаюсь, а страдаю вместе с Машей, а может, еще сильнее, чем она. Просто я делаю это молча. И если бы я верила в то, что Бог наказывает, я бы сочла характер своего ребенка за персональное наказание. Но мой Бог не такой. Он сказал, что «иго его благо, и бремя его легко». Но как мне вырастить этого ребенка? Где найти силы? Как жить свою жизнь, если она поставлена на паузу на следующие десять лет? «Дело не в тебе, – отвечает мне добрый внутренний голос. – Ей правда тяжело сейчас, ей нужна помощь. Дети ведут себя хорошо, когда могут».

На обратном пути мы заруливаем в городок Вальдемосса, где жили Фредерик Шопен с Жорж Санд: узкие мощеные улочки, песочного цвета каменные дома, покрытые паутиной вьюнка, с черепичными крышами. У Маши истерика, переходящая в грандиозный скандал, все-таки включающий в себя и мужа. Она ругается, проклиная меня, этот город, дорогу, идущую в гору. Я чувствую окончательное бессилие: отвлечь, поговорить, уговорить, зашутить, построжить – все краски моей родительской палитры истрачены. И я не могу отвлечься от этой бури, не могу развернуться и уйти, хотя мне этого хочется. Меня больше нет, соленые липкие слезы стекают уже по моим щекам. Но именно сейчас нужно обнаружить себя. Дышать, почувствовать опору под ногами, вспомнить, что я взрослая и что истерика не у меня. Вернувшись к себе, я сверяюсь: а чего я хочу? Мне плохо, мне очень-очень грустно. В таких случаях обычно помогает кофе. А детям нужен перекус. Глубоко вздыхаю и обнимаю заплаканную Машу:

– Я все равно тебя люблю, хоть ты и злишься, ты же моя дочка.

– Мы тебя любим, – добавляет муж.

Мы заваливаемся в первое попавшееся за поворотом кафе и покупаем детям по сладкой булочке, а себе кофе. Маша успокаивается: нет больше криков, иссяк поток ядовитых слов. Она прижимается щекой к моей руке:

– Я люблю тебя, мамочка.

Нет, Маша не наказание, а подарок. Сладко-горькая микстура для моего взросления – легкое бремя.

Тазовое предлежание

До тридцати недель Маша лежала у меня в животе поперек, как в люльке. А затем повернулась головой вверх.

– Предлежание тазовое. Ну ничего, успеет еще перевернуться, – вздыхала врач из женской консультации. – Говорите с ней, уговаривайте!

«Не слишком ли много ответственности ложится на мои плечи? – думала я. – Уговорить ребенка перевернуться в утробе. А если не получится, значит, я плохо старалась?»

Мне хотелось, чтобы Маша родилась и чтобы я рожала наиболее удобным и безопасным способом. Я ходила на гимнастику для беременных, стояла на четвереньках, чтобы дать Маше место для разворота, много гуляла и даже делала стойку у стены вверх ногами. Ничего не помогало!

Ближе к предполагаемой дате родов врач из женской консультации начала тревожиться. Я сама жутко боялась кесарева! Мне хотелось родить вагинально: во-первых, так лучше для ребенка, а во-вторых, мысль о том, что мне разрежут живот, приводила меня в ужас! Кроме того, казалось, есть какая-то особая честь в вагинальных родах. Это сейчас я знаю, что кесарево – это способ более рискованный для мамы, но безопасный для ребенка. По крайней мере, так говорят детские неврологи, по которым мы с Машей еще находимся в дальнейшем.

Я отказывалась даже думать о кесареве. Акушерка с курсов для беременных поддерживала меня в этой решимости. Выяснив, что тазовое предлежание не является противопоказанием к вагинальным родам, я стала искать врача, готового их у меня принять.

До того как Маша развернулась на выход попой, я планировала рожать бесплатно, по ОМС. Но теперь не могла так рисковать: мне нужно было знать, кто будет принимать роды, и заранее договориться с врачом о тактике.

Одна из моих сокурсниц по группе для беременных рожала по знакомству в роддоме НИИ акушерства и гинекологии имени Отта, и ей понравилось. Оказалось, что там прогрессивное родильное отделение, где ей позволили рожать вертикально и без лишних медицинских вмешательств. Вертикальное положение в родах считается наиболее удобным и физиологичным. Я попросила у нее контакты доктора, звали его Сергей Георгиевич Кучерявый.

Я пришла к нему на прием. Доктору Кучерявому на вид было лет тридцать пять, и волосы у него были прямые. Я ощутила много поддержки в его спокойной доброжелательности и компетентности.

Он с уважением отнесся к моему решению, но не обещал чуда. Рассказал, что на тазовых родах они обязательно делают перинеотомию – разрез промежности.

«Что ж, разрез промежности лучше, чем разрез живота», – думала я, еще не подозревая, что швы будут болеть потом восемь месяцев.

Доктор предупредил, что тазовые роды обычно не обезболивают. «Отлично, все как я хотела!» – выдохнула я. Мысль об эпидуралке тоже приводила меня в ужас!

Доктор три раза тщательно измерил мои тазовые кости специальным инструментом, похожим на огромный циркуль. Задал любимый вопрос акушеров:

– И кто у вас там?

То, что это девочка, пошло плюсом в копилку моих шансов на вагинальные роды, потому что мальчику, о ужас, может защемить в таких родах яички.

– То есть вы считаете, мне не нужно волноваться?

– Волноваться в любом случае не стоит, лучше от этого никому не будет.

Договорились, что будем меня «наблюдать». И что лучше мне «не перенашивать», но тут ничего не поделаешь: роды начнутся, когда начнутся. Я была рада заручиться поддержкой доктора со схожей позицией – за естественность и, по возможности, без медицинских вмешательств.

Муж на родах. Зачем?

Мой муж не хотел присутствовать на родах. В отличие от мужа моей подруги, рожавшей на несколько месяцев раньше: тот наблюдал весь процесс и чуть ли не конспектировал происходящее.

– Ну а что, если Ксюша тебя попросит остаться с ней? Если ей это будет важно. Ты пойдешь на роды? – спрашивали они.

Он молчал в ответ.

Мне уже было важно. Мне хотелось, чтобы рядом был человек с трезвой головой, способный помочь мне отстоять свою позицию перед врачами и принимать решения в нашу пользу, если я буду не в состоянии это делать. Мне хотелось на родах максимально отключить мозг. Поэтому мне нужен был еще один мозг, который будет в это время включен.

Но я не хотела тащить мужа на роды силой. И мы решили организовать сопровождение доулы. На это вместе с платными родами уходили все наши сбережения.

Ближе к сороковой неделе доктор Кучерявый положил меня в дородовое. Я согласилась, так как надеялась, что это повысит мои шансы на заветные вагинальные роды.

Дородовое отделение не было таким современным, как родильное. Но, как потом оказалось, куда лучше послеродового.

Там моим пузом заведовала специальная докторица, имени которой я не помню. Она прописала мне но-шпу и ректальные свечи для подготовки к родам. А ближе к дню икс каждый день мучила капельницами. Я к тому моменту потеряла волю. Неудивительно: подходила к концу сорок первая неделя и я уже на все была согласна. Боялась, что в родах умрет или покалечится ребенок или умру я. Откуда такая катастрофизация? По поводу родовых травм у младенцев и их осложнений я наслушалась на психфаке. А вот насчет смертей… Думаю, в этом виновата моя чувствительная натура, помноженная на русскую классическую литературу в школе. Я честно читала большинство книг из списка на лето, и женщины в них сильно мучились в родах, а порой и умирали.

В дородовом я приуныла. Пролежала там десять дней, и с каждым днем настроение мое ухудшалось, а семейный бюджет таял. Ко мне приходил доктор Кучерявый и говорил не пить лекарства, которые мне дают: эффект но-шпы в моем случае не доказан. Выписываясь из роддома, я заберу с собой пакетик с таблетками, которые собирала в тумбочке, как улику с места преступления.

Ко мне приходила милая акушерка Анна Сергеевна, улыбалась и подбадривала, советовала гулять побольше. Гулять, не выходя из больницы, было трудно. Хотя иногда мне удавалось сбежать за ограду.

Дело было в июне. Приходил муж и приносил мне черешню и клубнику с рынка. Приходили родители. Но настроение мое падало. В борьбе со скукой я много читала и вязала крючком игрушки-амигуруми, которые потом повесила дочке над кроваткой. Больница – не то место, где приятно дохаживать последние деньки беременности.

Деньги на доулу испарились, так как за каждый день в дородовом нужно было платить. И мы с мужем решили, что он сам приедет меня поддержать. Он успел сходить на две лекции о родах на моих курсах и был более-менее подготовлен. Мы договорились, что, когда, по выражению мужа, «ребенок будет вылезать», он сам выйдет из палаты. Меня это полностью устраивало. Я не думала, что муж будет мне нужен в этот момент. Учитывая его нервную организацию, я сама понимала, что мне будет спокойнее без него.

Так зачем же муж на родах? Чтобы принимать решения – это да, но еще – чтобы разделить этот опыт, который может как сблизить, так и бесконечно отдалить. А еще присутствие отца в первые минуты жизни младенца помогает запустить отношения привязанности. И вообще, как можно быть где-то еще, когда рождается твой ребенок? Отцы, которые отсутствуют в этот момент, по-моему, теряют очень много.

Родильное отделение

Обожаю истории родов! А еще слушать, как мужчины рассказывают о родах жен.

Мои роды начались на излете сорок первой акушерской недели, когда мой врач уже думал отпустить меня из дородового домой для поднятия духа.

В восемь часов вечера, когда у меня начали отходить воды, муж приехал с Петроградки на другой конец города, где он раз в неделю играл в футбол. В этот момент я позвонила ему и сказала, что рожаю. Ему непросто было принять тот факт, что нужно сейчас развернуться и поехать обратно:

– А ты уверена? Как думаешь, это может подождать?

– Приезжай!

Пока меня переводили в родильное отделение, Маша решила подождать папу. Ощутимых схваток не было еще часа два.

Роды в российском роддоме похожи на древний обряд инициации. Сначала нужно снять с себя все личные вещи. Я была благодарна своим доктору и акушерке за то, что мне оставили крест и обручальное кольцо. В остальном же больничные правила для всех одинаковые. Нужно переодеться в специальную ритуальную одежду – полупрозрачную медицинскую одноразовую ночнушку. Мне повезло: для женщин повыше эти ночнушки еще и короткие, а мне было в самый раз. В вену поставили катетер, чтобы в случае необходимости быстро туда чего-нибудь влить.

– Нужно распустить волосы, – нежно инструктировала меня акушерка.

Я подчинилась: сейчас не время спорить с вековыми традициями.

Настроение было рабочее. Я знала, как дышать на схватках, и это помогало. Пришел муж, успевший заехать домой за вещами и сделать мне специальный послеродовый напиток в термосе. Мы ходили по коридорам родильного отделения, останавливаясь, чтобы я продышалась на схватках. Акушерка массировала мне крестец, потом ее сменил муж. Казалось, они лишь слегка надавливали на мои крестцовые кости, но потом муж рассказал мне, что давил со всей силы.

Доктор вел себя наилучшим образом – не мешал. Посмотрит-посмотрит, сделает свои акушерско-гинекологические тесты, проверит раскрытие и ретируется в ординаторскую:

– Я пошел писать историю.

К сожалению, это была не литературная история о чуде рождения моей дочери, а история болезни или родов, как ее там называют. И мне ее не показывали. Пишется эта история, как говорят, «для прокуратуры» – если что-то пойдет не так. А еще для обсуждения на врачебной конференции и сбора информации для исследований и диссертаций.

Потом я долго сидела в душевой, качаясь на фитболе и направляя горячие струи душа на живот. Это было кайфово – одна из моих любимых активностей в родах!

Неприятный момент – это когда тебе ставят КТГ-монитор на живот, чтобы наблюдать за сердцебиением ребенка. При этом нужно лежать на спине или на боку, что на схватках трудно и неприятно. Сейчас уже есть переносные аппараты, и они должны быть в каждом роддоме. Иметь возможность двигаться – одна из ценнейших привилегий в родах. Нет ничего хуже, чем лежать в схватках на спине. Не знаю, как барышни из классической литературы такое выдерживали!

На курсах для беременных педиатр-неонатолог рассказывала, что «тазовые» дети какают в родах. Так что для меня не было сюрпризом, когда я шла по коридору, а из меня вываливались фрагменты мекония. За мной бежала акушерка с тряпочкой и подбирала их.

Самым неприятным и трудным был процесс опускания головки на тазовое дно. То есть в моем случае опускания попы. Нужно было лежать на кушетке, с КТГ-монитором на боку, с ногами, закинутыми практически за плечи, особым образом дышать и подтуживаться на схватках. По моим ощущениям это длилось бесконечность, а фактически около часа.

Я знала, что родовая боль быстро забывается. Память о ней стирает окситоцин, который приходит в кровь сразу после рождения младенца. Поэтому я придумала хитрость, в процессе родов сформулировала для себя в словах свои ощущения и запомнила эти слова: «Это было очень больно и очень трудно». Помню, что в процессе прикидывала, когда готова пережить такую бурю в теле еще раз. И ответила себе, что через год – можно. А раньше при всем желании не получится, и это не может не радовать!

Перед опусканием попы младеницы на мое тазовое дно я выгнала мужа из палаты. Мне гораздо комфортнее было с акушеркой, ее железобетонными нервами и вселенским спокойствием. Между схватками я слышала, как доктор в коридоре предлагал мужу, не успевшему поужинать, чай. Больничный буфет был давно закрыт. Муж потом рассказал, что к чаю доктор принес ему одну хлебную палочку. Знаете, такую советскую гриссини, они еще в нашем детстве были.

Когда период опускания попы, правильно он называется «второй период родов», закончился, я была счастлива! С меня сняли ненавистный КТГ и разрешили перепрыгнуть с кушетки на кресло для родов. Мне подняли спинку и разрешили на схватке тужиться, чтобы уже наконец выродить Машу. На первой схватке вылезла Машина попа, и я ее прямо видела. Проблема в тазовых родах в том, что, пока ждешь следующей схватки, чтобы родить ребенка целиком, он еще не может начать дышать, а это плохо. Поэтому мне в вену капнули окситоцина, как до этого предупреждали. Доктор изготовился специальными ножницами резать мне промежность. Это было совсем не больно. Да и схватки я уже не чувствовала, хотя во мне не было ни капли обезболивающего. На следующей схватке потуга, разрез – и Маша вынырнула целиком в руки доктору, который сразу унес ее к ожидающим у специального столика для младенца неонатологам.

Как по волшебству, закончилась буря в моем теле. Схваток больше не было, и я почувствовала огромное облегчение. Физиологическое, но не эмоциональное. Меня охватила тревога, потому что Маша не кричала. Я знала, что младенец должен кричать. И слышала, как отчаянно плакали другие младенцы в родильном отделении, а моя только тихо крякала.

– Все в порядке? – спросила я доктора.

– Да, конечно!

Я выдохнула тревогу. Все хорошо!

Через минуту акушерка поднесла мне голенькую Машу.

– Смотрите, девочка!

Подставила ее лицо, потом попу:

– Целуйте!

Они это делают, чтобы начать колонизацию полезной родительской микрофлоры в стерильный организм младенца. А еще, наверное, чтобы произошел первичный бондинг между мамой и ребенком.

В палату позвали мужа, знакомиться с дочкой. Она ему понравилась.

Потом Машу завернули в плотный кулек и дали мужу держать ее в коридоре.

Пока меня зашивали, что было намного больнее, чем сам разрез, несмотря на несколько уколов лидокаина, я слышала, как муж поет дочке песенки. Это продолжалось минут сорок. А потом мужа с Машей позвали в палату, и мы прикладывали ее к груди. Для этого мою прозрачную ночнушку разрезали медицинским ножницами. Этот момент, когда новорожденный младенец пытается к тебе присосаться в первый раз, очень трогательный. Я смотрела на Машу, и она мне казалась самой красивой девочкой в мире, хотя ее лицо было красным и сморщенным.

Мы провели так втроем некоторое время. Проследив, как нас перевезли в послеродовую палату, муж пошел домой отъедаться и отсыпаться. А я осталась с Машей. Я смотрела на нее, и мне не хотелось спать, несмотря на бессонную ночь. В крови еще плавал адреналин. Наступало утро.

Послеродовое отделение. Соберите волосы в хвост

Каждый раз, когда я переходила из состояния беременной в состояние мамы, вслед за изменившимся образом жизни менялась моя одежда. Под конец беременности мне было удобно в платьях. Они комфортно обтекали живот, не стесняя движений. Становясь мамой младенца, я переходила на джинсы и кормительные майки «с секретом»: конструкцией, позволяющей легко и незаметно оголить грудь и покормить ребенка. Некоторые модницы такое презирают, предпочитая «нормальную» одежду, в которой удобно кормить. Я же считала их почетной униформой.

В послеродовом отделении меня принимала новая команда медсестер. Их задачей было научить несознательных мамочек правильному уходу за младенцем и показать им, что сказка закончилась. А также развенчать иллюзии о том, что они, их дети и их опыт хоть сколько-нибудь уникальны и исключительны.

– Так, волосы собираем в хвост, чтобы ничего не торчало, и так ходи! Ребенка переодеваем вот так, смотри внимательно – показываю один раз. Распашонка – подгузник – пеленка, у вас – широкое пеленание, вот так, дополнительную пеленку кладем между ног. Конверт бинтом завязываем на бантик. Несем – подмываем, пупок обрабатываем зеленкой. В бутылке глюкоза: допаиваем обязательно, закончится – возьмешь в детском отделении еще. Из палаты выходим в халате. В послеродовом выдавали халаты. Это были не мягкие вафельные или махровые халатики, какие дают в отелях, такие не подходят для рожениц: еще испачкают своими биологическими жидкостями! Это были некогда цветастые, а теперь застиранные фланелевые больничные робы. Мне не хотелось надевать это. Но, с другой стороны, халат был чистый и позволял прикрыться, чтобы не чувствовать себя голой, и согреться.

Я лежала в трехместной палате сначала одна, с Машей. Позже привезли женщину после кесарева, без ребенка, он был в детском отделении. Она лежала и плакала, поскуливая. Я думала, оттого что болят швы, но она сказала: и от боли, и оттого, что ребенка нет с ней. Когда вернули ребенка, она повеселела. Потом привезли третью роженицу, с «королевской двойней», как это называл персонал роддома – мальчиком и девочкой. Ей тоже не сразу привезли детей. Они были маленькими, и их «наблюдали». Она ходила сама к детям в отделение. Через сутки ей привезли одного младенца, который был покрупнее, а потом и второго.

После родов ты носишь специальные страшненькие, но удобные одноразовые трусы-сеточку с огромной прокладкой. Из тебя выливается много крови, намного больше, чем при месячных. У меня еще был болезненный шов, и две недели нельзя было сидеть. Но я подготовилась, у меня была ортопедическая подушка-бублик, на которой сидеть можно. Удивительно, что о существовании такого приспособления я узнала сама на курсах для беременных. В больнице никто об этом и не заикался, как будто это какие-то космические технологии!

На второй день ко мне пришел доктор Кучерявый. Без лишних прелюдий он безличными профессиональными движениями прощупал мне грудь. Попросил показать швы. Нужно было приспустить эти сетчатые трусы с окровавленной прокладкой. Никого не смущало, что в палате есть еще какие-то люди, а дверь прикрыта ненадежно.

Еще во время беременности у меня появилось ощущение, что мое тело стало общественным достоянием, а с начала родов оно усилилось в разы. Меня могут попросить оголить какую-то часть. И то, что раньше мне самой казалось немыслимым, стало обыденным. В этом было что-то болезненное – у меня отбирают интимность, мое тело больше не тайна – и в то же время освобождающее – мне больше нечего стесняться. Я чувствовала себя как животное, которому не нужна одежда, и могла ходить в этих полусуществующих трусах, в тонкой ночнушке на голое тело.

Раз в день нужно было проходить «обработку». Ковыляешь до процедурного кабинета, снимаешь трусы, садишься в специальное кресло, и медсестра льет тебе на промежность из бутылки антисептик. После этого можно надеть трусы с чистой прокладкой.

Доктор Кучерявый посмотрел на Машу.

– На кого похожа? На вас или на мужа?

Я что-то ответила. А он рассказал мне, на кого он похож в своей семье. Кажется, на маму. И что-то про своих братьев и сестер. Этот разговор и это участие меня поддержали.

Еще он спросил, как я себя чувствую. И я рассказала, что с трудом дохожу до процедурки. Делаю четыре шага и хватаюсь за стенку, чтобы не упасть, трудно дышать.

– Надо проверить гемоглобин. Странно, вы не много крови потеряли.

На следующий день пришли результаты анализа, и гемоглобин действительно оказался экстремально низким.

– Лучше всего внутривенное железо, но у нас его нет. Попросите родственников купить в аптеке.

Мне принесли препарат, и через две капельницы мне стало гораздо лучше.

У моей мамы, когда она родила меня, было такое же состояние после родов. Только ей никто не сделал анализа на гемоглобин, не объяснил, что с ней, и не помог. Она еще долго чувствовала себя плохо и думала, что это теперь навсегда…

Доктор Кучерявый сказал мне не допаивать ребенка глюкозой и не делать что-то там еще, что рекомендуют в послеродовом, ибо оно – от лукавого, в смысле, ненаучно и устарело. А я этого и не делала, но приятно было получить подтверждение.

На несколько дней моего послеродового пребывания в больнице пришлось празднование дня медика. Окна моей палаты выходили на свежеотремонтированный внутренний дворик с фонтаном. Во двор вынесли мангалы и жарили шашлыки. Они пахли праздником и беззаботностью. Я же была на строгой диете, которую выбрала для себя сама. Даже больничная еда меня не устраивала, и я просила маму и свекровь приносить мне отварные кабачки, индейку и гречу. Из форточки доносились звуки музыки и веселые голоса. Еще там была сцена, на которой «зажигали» сотрудники роддома. Мне запомнилась песня «Можно с тазовым родить, но лучше – кесарить». Врачей поздравляли с научными и трудовыми успехами и победами. Чествовали и мою докторицу из дородового: она защитила кандидатскую.

А я сидела, как Рапунцель, в своей палате на третьем этаже. В роскошном антикварном здании, построенном по проекту архитектора Бенуа, окруженном садом с цветущими жасминами, на Васильевском острове, неподалеку от его стрелки. Здание роддома выходит фасадом на Менделеевскую линию, на противоположной стороне которой находится здание Двенадцати коллегий. Это главное здание Петербургского университета, который я закончила четырьмя годами ранее. И все это теперь не для меня, но я об этом еще не догадываюсь.

Часть 3. Первый год. И тебе оружие пройдет душу

Выписка из роддома

Я протягиваю доктору Кучерявому бабушкины белые пионы с дачи.

– Это мне? Зачем?

– Ну, подарите кому-нибудь, держите!

И акушерке, она отвечает проще:

– Спасибо!

Мама принесла в родильное отделение пирогов. Доктору было неловко принимать дары. Все это необязательно, тем более что роды были платными, но мне хотелось отблагодарить и, может быть, еще «откупиться». Есть в этом что-то архетипическое: уезжая из больницы, нужно символически выкупить ребенка.