Швы на теле мира

Неизвестный

Швы на теле мира

Пролог «Уста, которые лгут»

Собор не имел имени. Те, кто осмеливался произносить его, сгнивали заживо – их языки прорастали чёрными гифами, вытягивая соки для корней каменного чудовища. Его звали просто Ртом – зияющей раной на лике мирозданья, обрамлённой сталактитами, похожими на сгнившие зубы великана, столетиями точившего гранитный небосвод. Воздух внутри был густым, как гной в лёгких умирающего, и тяжёлым, словно мокрая саванновая ткань на лице приговорённого. Стены, покрытые люминесцентным лишаём, пульсировали синхронно с молитвами – теми самыми, что поколения Архонтов выкрикивали в тщетной попытке докричаться до бога, умершего ещё до того, как миру было дано имя. Слизь, стекавшая по трещинам в камне, пахла забродившей кровью и тмином, бальзамом для трупов, который был не в силах сохранить плоть самого Создателя.

Вайдер стоял на алтаре из спрессованных берцовых костей. Его доспехи, некогда блиставшие серебром лунных озёр, теперь представляли собой изуродованную скорлупу, испещрённую шрамами от когтей теней, оставленных ещё в Бездне Молчания. Плащ из кожи падших дымился, как тлеющий пергамент, пропитанный грехами. В руке он сжимал Клык Последнего Шёпота – серповидный клинок, выкованный из клыка существа, забытого и непризнанного даже Хаосом. Лезвие светилось тусклым багрянцем, будто в его стали тлели угли потухших звёзд, а на эфесе, обмотанном жилами греха, проступали письмена: «Я, есть отзвук вечности».

Из расщелины, похожей на венозный клапан, выполз Архонт Малакей. Его тело, некогда облачённое в парчу божественных откровений, теперь срасталось со стенами:Правая рука превратилась в сталактит, сочащий смолой цвета запёкшейся крови;Левая кисть разрослась в веер костяных спиц, шелестящих как пергамент;Лицо сохранило лишь один глаз – жёлтый, с вертикальным зрачком, плавающим в луже гноя.

– Ты опоздал, Прокляторождённый, – его голос скрипел, как дверь склепа. – Рот проснулся голодным… Он уже пережевал наши клятвы. Сейчас обгладывает кости отчаяния. Скоро доберётся до твоей лжи о спасении.

Свод над ними застонал. Трещины поползли, как синие вены по мрамору кожи.

Небесный камень рухнул. Из пролома хлынули сущности – не звуки, а плоть заточившая отчаяния:

«ПРЕДАТЕЛЬСТВО» -пахло медью и пеплом. Оно обивало его, жадно вожделея каждый кусочек его сущности, впиваясь иглами в латы.

«НАДЕЖДА» – ослепительный вихрь осколков. Каждый осколок показывал его падение: ребёнок, отпущенный в пропасть; нож, вонзённый в спину друга; слепые иконы в Чёрном Соборе.

«ЛЮБОВЬ» – душистый туман гниющих роз. Шипы сплетались в петлю на шее, а лепестки целовали лицо кровавыми поцелуями.

– Он кормится историями, Малакей! Но я принёс ему не пищу – гвоздь для гроба! Отраву для любого бога! Истину!

Тьма в разломе сгустилась. Появилось Оно: Не тело – гротескная абстракция голода; Не форма – пульсирующая чернота, усыпанная глазами, как гнилая ежевика на могиле бытия;

Каждый зрачок подобен бездне, где тонули корабли его страхов: Лира, вплетённая в фреску стены как ангел с вырванными крыльями; Ребёнок, жующий собственные пальцы; Он сам – скелет в доспехах, читающий проповедь для крыс.

– Ты – лишь строка в библии вечности, —загремел Рот, и свод закачался от звука тысяч сожжённых еретиков. —Твоя история была окончена, ещё до твоего сотворения. Растворись и стань пылью на моём языке!

Вайдер, не раздумывая и краткого мига, прыгнул навстречу пасти. Не в порыве ярости, а в холодной решимости, подобно капле дождя летящей дабы разбиться о земную твердь.

 Пасть разверзлась и он увидел: Клык, вонзающийся не в плоть – в саму идею лжи. Он завыл, треснул, и из щели хлынул свет и подобие детского голоса. Вспышку, разрезавшую тьму на лоскуты – гигантские механизированные ножницы рассекли ткань реальности, дабы соткать её подобие. Архонта Малакея – его сталактит-рука разлетелась в пыль. Оставшийся глаз вытек, оставив надгробную надпись на стене:

«Он не съел тебя. Ты не достоин стать пищей. Ты стал одним из его зубов».

Тьма поглотила Вайдера. Целиком. Без остатка. В последние мгновения он: Почувствовал вкус – ржавые гвозди и мёд диких пчёл, собранный на могильниках; Услышал шёпот – свой собственный, семилетнего: «Боги умирают молча. Но их уста… их уста лгут даже после смерти»; Увидел лицо – женщины с глазами цвета грозового неба. Незнакомка иль быть может Лира.

Рот сомкнулся. Камни скрежетали, как челюсти.

Не Архонта Малакея, не рта, ничего. Каменная пустота, среди гула тишины. Клык валялся в пыли. Сквозь трещину в клинке сочился свет… и что-то шевелилось внутри.

«Чтобы убить бога – стань его кошмаром. Чтобы убить себя – дай имя Хаосу. Оба пути ведут в одну бездну. Выбирай, ктопожрёт тебя».

Тихо, едва громче биения сердца, распевал босоногий мальчик подходя к Клыку. Аккуратно подняв словно мать дитя, он прижал его к груди и вместе с ним растворился в шёпоте ветра.

Глава первая «Клык Последнего Шёпота»

Туман здесь никогда не рассеивался, плотной пеленой нависая над древними руинами. Густой и вязкий, как слюна умирающего.

Вайдер шёл сквозь него столько раз, что уже очень давно забыл о времени. Шёл не ради цели. Шёл по зову сердца ибо не знал более куда идти. Его сапоги вязли и утопали в почве, которая больше напоминала разложившуюся плоть, чем землю. Каждый шаг сопровождался приглушённым хлюпаньем, будто мир под ногами тихо стонал от его прикосновений.

На горизонте, пробиваясь сквозь туман, вырисовывались очертания полу разрушенного храма. Его стены, некогда девственно белоснежные, теперь покрылись чёрными прожилками, похожими на вздутые вены мертвеца. Резные колонны, когда-то горделиво устремлённые в небо, теперь скрючились, устало взирая на мёртвую почву. Он почувствовал, как холодная дрожь пробежала по спине – не от страха, а от неясного, практически эфемерного, знания. Он уже был здесь. Не единожды. Бесконечное множество раз.

Войдя под своды храма, он увидел Его. Ангела во плоти. Вернее, то, что некогда им было. Существо, прекрасное когда-то, теперь лежало распростёртым на каменном алтаре, его крылья – эти великолепные, белые с вкраплением солнечного золота полотнища, теперь представляли собой жалкое и весьма печальное зрелище: обгоревшие по краям, покрытые язвами и струпьями, они всё ещё судорожно вздрагивали, будто пытались вспомнить, каково это парить в небе. Каждое их движение сопровождалось тихим шелестом, похожим на шёпот умирающего.

Вайдер неспешно подошёл ближе. В брюхе ангела зияла огромная рана, из которой сочился свет. Но не тот божественный ослепительно золотой, коим он должен был быть, а тусклый, серый, как пепел.

– Ты, знал. Всё знал. – его голос его прозвучал неестественно громко в мёртвой тиши храма.

В ответ, лишь тихий звон игл цвета оникса, плотно забивших рот существа. Они колебались при каждом его прерывистом дыхании, издавая тонкий, леденящий душу звук.

Опустившись на колени, он погрузил руку в рану. Плоть ангела хрустнула под его пальцами, как древний пергамент, пролежавший многие века в сырости. Внутри было тепло, почти горячо, и пахло чем-то неуловимо знакомым – заброшенными детскими комнатами, пыльными библиотеками, пустынными склепами. Запах вещей, которые когда-то имели значение, но более его не имели. Его пальцы наткнулись на что-то плотное, и в тот же момент храм наполнился тихим стоном, то ли ангела, то ли самого здания, то ли чего-то ещё, что скрывалось в мрачных тенях разрушенных колонн.

Когда он вытащил то что покоилось внутри существа, воздух вокруг словно сгустился и стал тяжёлым. То был Клык – длинный, изогнутый, как ребро самой ночи, пульсировал в его руке тёплым и каким-то живым светом. На его поверхности проступали странные узоры, похожие то ли на письмена, то ли на шрамы.

– Он всё ещё помнит тебя. – раздался за спиной голос, заставивший Вайдера резко обернуться.

Мальчик, если это существо можно было таковым назвать, стоял на расстоянии нескольких вздохов, а его босые ноги едва касались покрытого плесенью пола. Его глаза, слишком большие, слишком яркие, слишком инородные – смотрели сквозь него, будто видели что-то позади. Рот ребёнка был аккуратно зашит чёрными нитями, которые сливались с его бледной кожей, образуя странный узор, похожий на паучью сеть.

– Помнит? – переспросил он чувствуя, как клинок в его руке становится тяжелее.

–Все твои многочисленные смерти. Все твои вопли. Все страдания и неудачи.– ответил мальчик, и его швы натянулись, образуя отвратительное подобие улыбки, от которой кровь стыла в жилах. – Он будет вопить, когда ты вновь убьёшь им в первый раз.

Тишина между ними, повисла как туман за стенами. Казалось само время испустило последний вздох, когда эти двоя смотрели друг на друга. Не отрываясь. Не дыша.

– А во второй? – наконец спросил Вайдер, хотя часть его уже знала ответ.

–Тогда, завопишь ты. – Сомном голосов прошептал мальчик и сделал шаг назад, сливаясь с тенью.

Оставив после себя лишь запах – мокрой шерсти и старых, покрытых плесенью страниц.

Вайдер посмотрел на клинок в своей руке. Он был невероятно тяжёлым, но не от веса металла – скорее, от груза всех тех воспоминаний, которые он в себе таил. На его поверхности то и дело проступали странные изображения – лица и образы, которых он не узнавал, места, где никогда не был, смерти, которые не умирал, жизни, которые не жил. Где-то вдалеке, за пределами храма, раздался смех – хриплый, булькающий, надрывный, лишённый всякой радости и жизни.

Он вышел из храма в охваченный сумерками мир. Клинок в его руке дрожал, и Вайдер понял, что то не дрожь страха – это была дрожь сладостного предвкушения. Он направился к неутихающему источнику смеха. Потому что больше идти было некуда. Потому что весь мир вокруг был лишь тенью настоящего кошмара.Потому что слёзы, стекавшие по лезвию Клыка, оставляли на земле следы, похожие на шрамы покрывавшие его тело.

Дорога вела вниз, в долину, где воздух был густым от запаха гниющей плоти. Далеко впереди плясали огни – не тёплые и приветливые, а холодные, болезненно-белые, как глаза больного в приступе лихорадки. Вайдер шёл, и с каждым шагом клинок в его руке становился всё тяжелее, будто впитывал в себя весь ужас этого места. Иногда ему казалось, что он слышит шёпот – не мальчика, не ангела, а самого Клыка и хоть голос был ему смутно знаком, но слова были неразборчивы, как голоса из давно забытого сна.

Когда он наконец достиг подножия холма, перед ним открылась долина, усеянная костями. Не просто костями – они были сложены в странные узоры, напоминающие то ли руны, то ли карту местности. А в центре этого костяного круга стояла фигура в рваном плаще, стоявшая спиной к гостям.

—Я знал, что ты придёшь. – сказала фигура, не оборачиваясь. Голос был одновременно знакомым и чужим, как эхо собственных мыслей. – Всегда знал. Всегда приходишь. Всегда убиваешь.

– Кто ты?– спросил Вайдер, с силой сжимая рукоять Клыка, хотя часть его уже знала ответ и всеми силами противилась его подтверждению.

Фигура медленно повернулась, и он увидел собственное лицо, искажённое гримасой, которую он надеялся никогда не видеть.

—Я – это то, что останется, когда ты закончишь. Когда падёшь. Когда сломаешься. – сказало существо, и его рот растянулся в улыбке, слишком широкой для человеческого лица, слишком малой для лика смерти.

В этот момент Клык в руке неистово закричал. Пронзительно, нечеловечески, как существо, попавшее в капкан. Крик подхватило эхо, разнеся его по всей долине, и Вайдер понял, что мальчик был прав. Это был первый крик. Крик наполненный болью, сладострастным безумием и некой благодарности.

 Клинок в руке дрожал и судорожно содрогался. С его острия капля за каплей стекала тёмная кровь оставляя на земле лужицы, которые не собирались иссыхать, будто сама почва отказывалась принимать его следы. Впереди, за гниющими холмами, туман вновь сгущался в плотную пелену, сквозь которую вырисовывались монструозные очертания – зубчатых шпилей, изогнутых под неестественными углами.

– Ты идёшь к началу. – прошептал Клык, впервые обретя голос.

Вайдер не ответил. Он не знал. Он чувствовал, что дорога ведёт только в одно место.

К Чёрному Собору.

К Алтарю который ждала его слишком долго.

Глава вторая «Алтарь Архонтов»

Туман нехотя расступался, как гниющие шторы, открывая дорогу. Дорогу, вымощенную зубами, уходящую в бесконечность, теряясь и таясь в молочных клубах тумана, который не просто висел в воздухе, а словно жил собственной жизнью, пульсировал, шептал, перетекал из стороны в сторону, иногда принимая очертания лиц, которые тут же расплывались, не успев полностью сформироваться. Сама дорога была вымощена крохотными зубами. Они шевелились под его шагами, щёлкая, будто перешёптываясь и глумясь над ним, на языке, забытом даже мёртвыми. Зубы под ногами были разными – тут мелькнул маленький молочный резец с кариозным пятнышком; там – пожелтевший клык с трещиной; чуть дальше – странный, изогнутый, явно не человеческий зуб, чья поверхность переливалась перламутром даже в этом тусклом свете.

Туман внезапно расступился, как занавес перед главным действом, открыв взору сооружение, от которого у Вайдера перехватило дыхание. Собор возвышался перед ним, нарушая все законы архитектуры и здравого смысла. Его стены не просто стояли – они дышали, вздымаясь и опадая в странном, гипнотическом ритме, напоминающем агонию гигантского существа. Шпили изгибались, как кости древнего исполина, скрипя и постанывая при каждом движении. Вместо витражей в стенах зияли отверстия неправильной формы, из которых сочилась густая, маслянистая жидкость, медленно стекающая по стенам и образующая у основания зловонные лужицы. Главный вход представлял собой гигантскую пасть, обрамлённую скульптурами ангелов, чьи лица были искажены в немом крике, а крылья представляли собой сплетение костей и сухожилий, покрытых тонкой, полупрозрачной кожей, через которую просвечивали тёмные вены.

Преступив порог, его нога на мгновение застыла в воздухе -казалось, сама материя сопротивлялась его входу, будто выталкивая и одновременно завлекая во внутрь. Пол под ногами был тёплым и слегка пружинистым, как плоть только что убитого животного. Царивший здесь полумрак, нарушался лишь тусклым свечением, исходящим от стен покрытых чем-то, напоминающим слизистую оболочку живого существа. По их неровным поверхностям струилась густая жидкость янтарного оттенка, медленно стекающая вниз и образующая на полу лужицы, в которых отражались своды Собора, искажённые и неестественные, будто смотрящие на него с усмешкой и презрением. Из глубин, эхом отражаясь от стен заставляя их пульсировать в такт, доносилось пение – монотонное, гипнотическое, состоящее из тысяч голосов, слившихся в один. Этот звук вибрировал в костях, заставляя зубы ныть от странного давления, а в висках пульсировала тупая, но от чего то сладкая, боль. Клык заныл в ответ, издавая тонкий, протяжный звук, похожий на стон умирающего животного. Вайдер почувствовал, как по руке пробежала гневная дрожь – клинок, в отличии от него, явно узнал это место. Воздух вокруг стал гуще, насыщеннее, наполняясь запахом медной монеты, сандала, формалина и гниющих роз, щекоча ноздри и оставляя привкус разложения на языке, как после страстного поцелуя с трупом.

– Они всё ещё молятся. – прошептал клинок.

На языке вдруг явственно ощутился явный вкус меди. Не кровь – память крови.

В центре огромной залы возвышалась он – Алтарь Архонтов. Это зрелище заставило Вайдера остановиться, чувствуя, как по спине разъярённым табуном бегут мурашки. Тысячи или быть может десятки тысяч человеческих тел, сросшихся в единый организм, образовывали нечто, лишь отдалённо напоминающее человеческую фигуру. Руки – десятки, сотни, тысячи рук разного размера, цвета кожи и возраста, тянулись к потолку в молитвенном жесте, их пальцы сплетались в сложных узорах, будто исполняя какой-то древний, ритуальный танец. Некоторые конечности были покрыты язвами, другие слишком бледные, почти прозрачные; третьи неестественно длинные, с вывернутыми суставами. Головы, вмурованные в торс, шевелили губами, произнося слова на языке, который не должен был существовать. На языке, звуки которого заставляли кровь сворачиваться в жилах. В ушах звенело, будто кто-то бил в чугунный колокол.

Сделав лишь шаг вперёд, все головы повернулись к нему одновременно. Их глаза – разных цветов, разных форм, но одинаково пустых – уставились на него с невыразимой тоской.

–Ты опоздал. Всегда опаздываешь.– прошептали они одним голосом, и эти слова эхом разнеслись по залу, отражаясь от пульсирующих стен, становясь громче с каждым повтором, пока не превратились в оглушительный рёв, от которого задрожали своды.

В тот же момент из массы тел отделилась рука – худая, почти детская, с тонкими пальцами и обкусанными ногтями, указывая вглубь зала, где на возвышении из сплетённых человеческих конечностей лежала Книга.

Её обложка была сделана из кожи – слишком бледной, почти прозрачной, с едва заметными голубыми прожилками, будто снятой с утопленника. Углы были укреплены странными металлическими пластинами, на которых угадывались лики страждущих. Страницы, пожелтевшие от времени, шелестели сами по себе, переворачиваясь под невидимым дуновением, и Вайдер мог поклясться, что слышит в этом шелесте шёпот сотен голосов, сливающихся в один. Буквы, выведенные на них, казались написанными чем-то тёмным и густым, что явно не было чернилами. При ближайшем рассмотрении он понял, то были высушенные вены, аккуратно выложенные в форме слов, и каждая из них пульсировала, будто всё ещё помнила, что когда-то принадлежала живому существу.