Темные Фигуры: Наши мертвые друзья

Михаль Соболь

Темные Фигуры: Наши мертвые друзья

Глава первая. Похороны

Костя ожидал, что на его похоронах будет идти дождь.

Мир должен был приобрести темно-зеленые тона. Все оделись бы в черное, медлительные и трагичные; мама бы плакала, вжавшись лицом в папино плечо, и ветер раздувал бы их длинные волосы.

Психи, всемером, стояли бы у гроба со страдальческими бледными лицами в зеленоватых отсветах; даже Ричард пришел бы на его похороны, его губы плотно сжаты, рукой цепляется за Самарин локоть…

Но в день Костиных похорон погода была фантастической: тепло, но без палящего солнца, голубое безоблачное небо, легкий ветерок; в такие дни они обычно ходили на патруль все вместе (кроме старших), брали скейты или ролики, и гуляли от станции к станции.

Неделю назад выпал один из таких дней: они быстро осмотрели Строгино и отправились на длительную прогулку. Настя включила на полную мощность последний альбом Бейонсе (не особо и танцевальный, но спорить с ней никто не стал), Саша сосредоточенно выписывала круги на роликах. В какой-то момент она почти наехала на Никиту, вызвав его решительное неодобрение, но их перепалка быстро сошла на нет.

Люся тоже была с ними, как всегда одетая не по погоде и с огромной книгой в руках.

Они завернули в парк и развалились на траве. Костя проглядывал кинопрограмму. Он так и не посмотрел «Отряд Самоубийц», и пытался убедить остальных сходить.

– Тебе этого всего не достаточно, что ли? – фыркнула Люся тогда, обводя рукой все вокруг: солнце, их куртки на траве, бутылки из-под колы и колонку у Насти на шее. Она положила голову ему на колени и стянула с него солнечные очки. – Через мой труп, ок?

– Ок, – передразнил Костя, отбиваясь от нее. – Через твой труп.

Неделю спустя она была мертва, а Костя ехал на похороны в машине, которую вела Люсина мать.

Всю поездку они не разговаривали.

Люсина мать, чье имя Костя забыл, была одета в брючный костюм. Ее волосы были собраны в высокий хвост, а руки – затянуты в кожаные перчатки. Костя никогда не видел, чтобы кто-то использовал перчатки для вождения.

Он сидел на заднем сидении с букетом пурпурных цветов, от которых исходил удушающе-приторный запах. Голова немного кружилась и его подташнивало, но он не подавал голоса.

Когда они садились в машину, Люсина мать сунула ему букет в руки и бросила:

– Пересчитай. Должно быть четное число, – цветов оказалось тринадцать, поэтому один из них он бездумно попытался сунуть в карман брюк. Карман оказался слишком маленьким и цветок туда не влезал, и Костя просто положил его на соседнее сиденье.

Сначала он надеялся, что кто-нибудь из Психов поедет с ним: оставаться наедине с Люсиной матерью отчаянно не хотелось, но теперь сожаление растворилось. Проносящиеся встречные машины и голубое небо подчеркивали неотвратимость происходящего: выхода не было. Он был мертв.

Костя прижался виском к теплому стеклу. Хотелось выть от безысходности, но он знал, что Люсина мать обязательно как-нибудь на это отреагирует, и поэтому только сжал кулаки и сомкнул челюсти.

– Так поминки будут или нет? – спросила вдруг Люсина мать. Костя поймал ее взгляд в зеркале заднего вида: зрачки ее зеленых глаз коротко скользнули вверх, прежде чем снова застыть на дороге.

– Да, вроде будут, – голос прозвучал странно, слишком слабо, с какой-то болезненной хрипотцой; и Костя откашлялся. – Не знаю, кажется, будет автобус…

– Не умирай, – начала было Люсина мать, но осеклась.

«Слишком поздно», – подумал Костя. Он прижался щекой к окну. Машину потряхивало на дороге, и его челюсть несколько раз клацнула. Он сосредоточился на неприятном чувстве и зажмурился.

На парковке у Митинского кладбища оказалось слишком много машин. Люсина мать высадила его у «Гранитной мастерской», магазина, продающего надгробия.

– Я найду место и вернусь, – она окинула парковку быстрым взглядом. – Постарайся не потерять букет за это время.

«Гранитная мастерская» была зажата между зданием администрации и маленьким бистро, куда стояла небольшая очередь. Перед мастерской были выставлены пустые надгробия, без надписей или только со случайно разбросанными глаголами: «скорбим», «спаси и сохрани» и прочими. Ближайшее к Косте было гладко отшлифовано, и он присел на корточки и вгляделся в свое отражение.

Он в который раз постарался подавить тошноту, рассматривая круглое лицо и глубоко посаженные глаза. Как во сне, он попытался пригладить волосы, и отразившийся на надгробии жест выглядел незнакомым, как и ощущение курчавых прядей под пальцами было странным.

– Настя пошла купить газировки, – откуда-то слева появился Никита, с сигаретой в уголке рта. Он был в потрепанной кожаной куртке и с рюкзаком, небрежно переброшенным через плечо. – Ты как?

Костя пожал плечами, злясь на газировку. Ему хотелось ответить что-то ядовито-смешное, но в голову ничего не приходило.

Никита черкнул ботинком о бетон. Его шнурки были развязаны, и Костя почему-то обратил внимание на то, что носки были разных цветов: один – длинный и зеленый, а другой – короткий и серый.

«Почему я теперь обращаю внимание на такие вещи?», – спросил он себя, и эта мысль пробежалась по позвоночнику неприятным холодком.

– Ты цветы принес? – спросил он зачем-то, вставая.

– Мы от Психов купили букет, – кивнул Никита, стряхивая пепел. Он немного покачивалс, будто в такт какой-то музыке, вертя сигарету в пальцах. – Типа от квартиры, знаешь?

– Огонь, – это тоже его взбесило: хотя какая, в принципе, разница. Напоминание о квартире неприятно резануло по нервам. Он подумал о своей кровати: теперь, наверняка, заваленной Никитиными вещами, о карте над ней, растянутой на стене, на которой больше никто не станет отмечать булавками появление Темных Фигур.

– Слушай, – Никита глубоко вздохнул. – Короче. Сергей Олегович тоже будет…

Костя кивнул. Это было неприятно, но ожидаемо.

– …И было бы супер, если ты не будешь пытаться с воплями его прикончить. Это немного out of character. – Косте показалось, что он ослышался. Он вскинул голову и уставился на Никиту, но на его лице не было ни тени сожаления или смущения.

– Какого хрена? То есть это теперь типа все моя вина?! – Костя сжал руки в кулаки.

– Я этого не говорил, верно? – Никитино лицо перекосилось. – Я сказал, пожалуйста, не устраивай сцену на похоронах нашей подруги…

– Это мои похороны! – заорал Костя, подскакивая к нему. Никита был почти на две головы выше Люси, поэтому ему пришлось встать на цыпочки, чтобы вцепиться в воротник его куртки. – Мои! Это я, блин, я там внутри! – он почувствовал знакомое гудение, мир немного задрожал, все вокруг поплыло, но в фокусе оставалось Никитино лицо, его сжатые челюсти и широко распахнутые глаза. Можно было бы совершить рывок, поменяться с ним телами: настолько беззащитным был Никитин водянистый взгляд, но тело действовало еще быстрее.

Костя замахнулся – рука двигалась непривычно и по неправильной траектории – его кулак стремительно приближался к Никитиной скуле, как неожиданно ярость, кипящая в груди, испарилась; и бурление внутри сменилось тоской, вязкой и черной, как мазут. Судя по лицу Никиты, с ним происходило тоже самое; его сведенные брови и напряженно-искривленный рот расслабились, а глаза помутнели.

– Ну что, вы хотите быть в таком состоянии весь день или начнете вести себя адекватно? – протянула Настя, мягко кладя руку на Костины пальцы и разжимая их. Она была в джинсовом комбинезоне, черном свитере и с сумкой-шоппером через плечо. Оттуда Настя извлекла две бутылки: Никите досталась кола, а Косте – спрайт. – Как ты, дорогой? – спросила она дружелюбным тоном, и он почувствовал как темнота внутри немного отступила.

– Как ты думаешь? – пробормотал он, пытаясь открыть бутылку.

– Тебе помочь? – ухмыльнулся Никита. Он погасил окурок о подошву ботинка и, рисуясь, открыл свою одним плавным движением руки.

– Сдохни.

– Осторожнее с букетом, – Настя миролюбиво улыбалась. Он случайно сжал его слишком сильно и некоторые стебли надломились. Люсина мать будет в ярости. – Кстати, Кость, я хотела поговорить с тобой про поминки…

– А? – зеленая крышечка, наконец, поддалась. Газировка была теплой и тошнотворно-приторной. С каждым глотком он все лучше понимал, почему Люся не любила сладкое.

– Мы думали, что было бы правильно проститься с Люсей и собраться вместе прямо в квартире. Так что после похорон…

– Я пойду на настоящие поминки, – перебил ее Костя, чувствуя, как снова закипает.

– Нас не приглашали, Кость. Только для семьи и близких, – Настя смотрела сочувствующе. – К тому же….

– А, вот ты где! – Люсина мать подошла ближе. В руках у нее была большая синяя сумка из Икеи, в которой лежали садовые инструменты: на этом кладбище была похоронена какая-то родственница, и Люсина мать решила совместить два визита в один. По ее лицу было видно, что она уже заметила поломанный букет и бутылку Спрайта в его руках. – Настя, Никита! – Ее тон немедленно изменился, когда она обратила внимание на Костиных спутников. Когда-то она разговаривала так и с Костей.

– Виктория Игоревна, здравствуйте, – улыбнулась Настя. Никита тоже кивнул, выдавливая улыбку.

– Настя, как дела у мамы? – немедленно спросила Люсина мать. – Она здесь?

«Как можно поддерживать светский разговор на похоронах?», – Костя скривился.

– Ой, нет-нет, ей нужно работать. А вы остаетесь?

– Не могу, к сожалению. Я должна позаботиться о нашей бабушке. Нужно привести цветы в порядок, ограду выкрасить… Столько дел, – Люсина мать взмахнула сумкой. – Но так ужасно, конечно, такая трагедия. Костя был очень славным мальчиком.

«Наверняка слушал музыку в наушниках, когда переходил дорогу», – добавила бы она наедине.

– Да, знаете, мы до сих пор полностью не можем поверить, – Настин голос звучал ровно и светски, будто речь шла о погоде. Он почувствовал, как тошнота подкатилась к его горлу. Хотелось извиниться, подойти к мусорному баку и согнуться над ним, выпуская из себя все это омерзительное дружелюбие. – Но нам уже пора идти, наверное, Виктория Игоревна, – Настя вдруг обняла Костю за плечи: жест, который предназначался Люсе. – Они, кажется, сейчас приедут. Так что…

– Да-да, конечно, – махнула рукой Люсина мать. – Люся, только подойди на секунду, мне нужно тебе кое-что сказать.

Костя подчинился, стряхивая с себя Настины руки.

– У тебя уже вся одежда измазана, – прошипела Виктория Игоревна ему на ухо, лихорадочно роясь в сумке, а потом выуживая оттуда пачку носовых платков. – Найди минутку и приведи себя в порядок, а то что ты как чучело!

Костя потерял концентрацию почти мгновенно. Ему показалось, что он только моргнул (Настина рука придерживала его за плечо; Никита упорно смотрел в сторону; в кроссовок попал камешек), как реальность надломилась.

Он увидел их со стороны.

Люся была совсем маленькой, с круглым лицом и пухлыми щеками, в черной рубашке и черных брюках. Ее курчавые волосы были собраны в хвост, но пара прядей уже выбились из прически; он знал, что тем утром Люсина мать врезалась в эти волосы расческой и ругалась на колтуны. У Люси лицо было совсем белым, а глаза были подернуты дымкой, будто она спит наяву. Она еле ступала, загребая ногами мелкие камешки и землю.

За плечо ее направляла Настя, грустная и молчаливая, ее спина была непривычно прямой. Она то и дело стирала пот со лба рукавом свитера, и поправляла шоппер, сползающий с плеча. Ее губы подрагивали, как будто она пыталась что-то сказать.

Никита замыкал шествие. Его лицо тоже было непривычно опущено: уголки губ тянулись вниз, между бровями залегла морщинка. В какой-то момент его рука потянулась за сигаретами, он достал пачку, а потом сам себя одернул и засунул ее обратно в карман. На его лбу тоже собрались капли пота, и он непрерывно дергал карманы куртки, как будто намереваясь ее снять.

«Мы все в трауре, – сказал себе Костя. – Эта ужасная черная одежда. Люся умерла. И мое тело умерло. Жизнь кончена».

Он как будто взлетал, поднимался выше и выше, над дорогой между могилами, над паутиной тропок, пока Митинское кладбище не превратилось в пятно; будто он просто прокручивал карту колесиком мыши, будто все это было не по-настоящему, будто, на самом деле, он сидел дома перед компьютером в своей комнате, стакан Спрайта на столе (вредный сладкий привкус во рту) и смотрел в монитор.

(Этого всего не происходит. Это все не настоящее.)

Костя почувствовал, как Настя сжала его плечо – насколько же она его теперь выше: откинься он назад, его макушка пришлась бы аккурат под ее подбородок – и очнулся: он стоял с остальными Психами, сбившись в маленькую группу у ворот. Вокруг столпились смутные знакомые: он узнал тетю Леру, приехавшую, видимо, из Анкары, и Бориного лучшего друга.

– Они все делают неправильно, конечно, но что с них взять, дело молодое, – бормотал смутно-знакомый старческий голос, – но где это видано: прощание и поминки только для близких, а на погребение: пожалуйте, гости дорогие!

Костя попытался найти говорящую глазами: но вместо этого заметил Сергея Олеговича, в костюме и в сопровождении одной из Гарпий. Гарпия теребила браслет на запястье и что-то негромко шептала ему на ухо. Сергей Олегович повернул к ней свое красное лицо, и Костя коротко встретился с ним глазами.

Брови Сергея Олеговича скользнули вверх, и он дернулся, резко отводя взгляд.

Костя сжал ладони в кулаки.

– Тихо-тихо, все в порядке, – пробормотал где-то над его ухом Никита. Кажется, кто-то еще попытался положить руку ему на плечо, и Костя яростно дернулся всем телом, стряхивая с себя любые прикосновения.

– Отвалите все, – прошипел он.

– Пожалуйста, ведите себя прилично, – пробормотала Настя. – Они подъезжают.

По дороге медленно катился катафалк.

Их маленькая группа, не приглашенная на отпевание, неловко потеснилась в сторону. Никита впечатался в заборчик, окружающий ближайшую могилу, и выругался.

Катафалк остановился, но его двери оставались плотно закрытыми.

– Ждем еще родственников и близких, – громким шепотом пояснил все тот же старческий голос.

Костя смотрел на катафалк: там, внутри, был гроб, а в гробу – его тело. Так просто было бы до него добраться: рвануться к машине, распахнуть двери, открыть тяжелую крышку, глаза в глаза, и снова стать единым телом: подняться на ноги и всем помахать.

Его сознание тянуло в сторону, вынуждало отстраниться, будто он был здесь исключительно в качестве приглашенного фотографа. Этого всего не происходит, это страшный сон, фантазия, иллюзия, что угодно, но не реальность. Галлюцинация, навеянная Темной Фигурой.

Их группа почти перекрывала собой широкую дорогу из серовато-желтого асфальта. Костин взгляд цеплялся за могилы вокруг, мозг занялся тревожным вычислением. Сколько лет было умершему или умершей? Из две тысячи шестнадцатого вычесть тысяча девятьсот восемьдесят второй, тысяча девятьсот шестьдесят шестой, тысяча девятьсот девяносто пятый…

На его могиле рядом с две тысячи первым будет стоять две тысячи шестнадцатый. Это не укладывалось в голове.

Тетя Лера вдруг сделала маленький шажок в сторону катафалка, за ней подался вперед незнакомый круглый мужик с влажным взглядом. Этот его взгляд Костя сразу возненавидел.

«Я даже не знаю кто ты такой, – хотелось объявить мужику. – Ты не имеешь права выглядеть таким несчастным. Я умер, а ты просто пришел поплакать за компанию, эгоистичный урод».

К ним медленно приближалась процессия друзей и близких: Костина мама с покрасневшим, опухшим лицом, Костин отец, в смятой футболке и с растрепавшимися длинными волосами, Боря и его девушка, держащиеся за руки…

Двери катафалка раскрылись, и двое служителей медленно вытащили гроб. Один из них был пожилым, и его лицо ничего не выражало, а второй – совсем молодым, как будто он только что начал работать. Он держал свой край с трудом, заставляя его покачиваться, а потом вскинул почти испуганный взгляд, скользя по их группе расширенными глазами. Его руки дрожали.

Костя резко отвернулся, чувствуя жжение в глазах. Чья-то рука снова попыталась успокаивающе коснуться его плеча, и он дернулся несколько раз как в припадке, стряхивая с себя любые прикосновения.

«Меня здесь нет», – решил он, позволяя себе снова провалиться в никуда.

Все превратилось в странный сон: кто-то произносил какие-то последние слова, наклонялся над гробом – Костя подозревал, что ему не позволили бы подойти поближе – Сергей Олегович продолжал бросать на него косые взгляды – потом крышку захлопнули, и на нее по очереди стали бросать горсти земли.

Раз-два-три, раз-два-три.

Они с Психами подходили по одному:

первой была Самара в неизменной адидасовской куртке, шепчущая какие-то слова, бросая пригоршни земли,

потом – Тэн, который, конечно, не снял своих перчаток, и двигался медленно, каждый его жест – будто он танцует причудливый танец,

за ним – Настя, украдкой утирающая глаза свитером, ее лицо опухло от слез,

потом Никита: мрачный, почти злой, теребящий рукава куртки и закусывающий губу,

дальше – Саша, неестественно прямая и напряженная…

Последним был он.

Земля была мокрой и рыхлой в не-его белых пальцах. Люся грызла ногти: розовые панцири с голубоватым отливом и неровными краями.

Раз-два-три.

Он бросил три горсти одну за другой на поверхность гроба.

(Прощай, Костя)

* * *

Он сначала хотел, чтобы Самара убедила его родителей пригласить Психов на поминки, но мысль о светлой кухне, нарезанных бутербродах и грустных речах вызвала новый приступ тошноты. Он думал о том, что уже почти год с родителями не жил, что их до боли знакомая квартира вдруг покажется до странного чужой, и что его тело будет сводить от вины… Да, и слишком легко можно было представить маму, которая сквозь слезы постарается занять гостей светской беседой, и потерянного папу, сующего гостям в руки тарелки с бутербродами.

Психи вшестером, не сговариваясь, направились к выходу вместе. Его родители предоставили для всех гостей маршрутку, идущую до метро, но ни один из них, кажется, не собирался ей воспользоваться.

– Дети, постойте, – Сергей Олегович поманил их рукой.

– Ужасная трагедия, – сообщил он, когда они подошли поближе. Они с Гарпией застыли у большого мусорного бака, забитого выброшенными цветами и похоронными атрибутами.

– Не то слово, – откликнулась Самара, делая небольшой шаг вперед и выпрямляя спину. Она часто говорила за них всех.

– Безвременно, бессмысленно, – Сергей Олегович покивал и вытер глаза маленьким бумажным платочком. Гарпия застыла за его спиной. Ее лицо было расфокусировано, будто кто-то выключил ее из сети.

– Да, мир наречий практически бесконечен, – Самара сложила руки на груди, явно копируя Ричардову манеру говорить.

Костя почувствовал, как Саша рядом с ним подобралась.

– Что я хочу сказать… Я понимаю, что вам сейчас невероятно, неизмеримо тяжело, но…, – Сергей Олегович откашлялся, – …наша миссия не дремлет. Орден не может себе позволить скорбь, как бы жестоко это не прозвучало… И замена понадобится нам немедленно.

– Замена? – переспросил Костя. Смысл слов доходил до него с трудом. Судя по шокированному вздоху где-то сбоку, он был не единственным, кого это удивило.

– Мы уже нашли кандидатку, – продолжал Сергей Олегович, как ни в чем не бывало. – Одному из вас придется сходить завтра с Инной Антоновной, – он кивнул на Гарпию, которая никак не отреагировала на свое имя, – и… как это? Представить ей наше бравое дело.

Он снова зашелся кашлем.

– Можем начать сразу с экскурсии по кладбищу, в принципе, – пробормотал Никита себе под нос.

– Как вы смеете? – воскликнул Костя. Взгляд Сергея Олеговича остановился на нем, и его красное лицо сразу потеряло сочувственную приторность.

– О, наш юный спаситель, – произнес он холодно. – Честно сказать, я был приятно удивлен, что мы обошлись без попытки восстания мертвых.

Костя сжал руки в кулаки и рванулся вперед. Кто-то вцепился в него, прервав движение на середине.

– Ненавижу! – выкрикнул Костя, изо всех сил стараясь извернуться, ударить и держащего его тоже; но он не мог сдвинуться с места: кто-то держал его в стальном захвате, а потом его ярость снова оказалась сжата знакомой тошнотворной темнотой, и он почувствовал, как его плечи опускаются и все вокруг равнодушно сереет.

– Благодарю, – кивнул Насте Сергей Олегович. – Александра, я вижу, наказание пошло вам на пользу.

Саша разжала руки и издала что-то среднее между мычанием и ругательством.

– Отлично, так и договорились, – улыбнулся Сергей Олегович одними губами. – Александра, надеюсь, что вы не будете чинить самосуд. Константин, а вы постарайтесь избежать необдуманных выходок. Завтра мы ждем одного из вас по известному адресу, – Сергей Олегович откашлялся и снова промокнул лицо платочком.

– Такая жара ни с того ни с сего сегодня… Обещали ведь дождь.

* * *

Они дошли до «Гранитной мастерской» в гнетущем молчании, прерываемом лишь громким Никитиным шарканьем.

– Я схожу завтра к Гарпии, – объявила Настя, когда они остановились: никто из них не хотел смотреть другим в глаза.

Никита подбросил бутылку колы и попытался пинком отправить ее в помойку. Та срикошетила и врезалась в одно из пустых надгробий.

– Окей, огонь. Ну так что, мы идем к нам? – уточнила Самара. – Кость, тебя отпустят или мне поговорить с …, – она явно тоже забыла как зовут Люсину мать и просто щелкнула пальцами, заполняя пробел.

Костя помотал головой.

– Я не хочу, – пробормотал он в ответ. Он мгновенно почувствовал на себе их взгляды и занялся изучением сбитых носков Люсиных ботинок.

– Костя, – начала Настя, – я понимаю, что….

– Ничего вы не понимаете, – ярость, подавленная уже несколько раз, возвращалась в трехкратном объеме. – Ничего! Сегодня мои похороны, сегодня моя семья!… – он вскинул глаза и наткнулся на холодный взгляд Тэна. Его смуглое лицо было искривлено какой-то новой, незнакомой до того неприязнью.

– Наша подруга мертва, – просто сказал он. – Мы хотели бы с ней проститься, если ты, конечно, не возражаешь.

Костя махнул рукой, пытаясь найти какие-то обидные слова, что-то, чтобы объяснить ему, что он не прав, но ничего не находилось, а глаза начали жечь подступающие слезы.

– Увидимся, – выплюнул он, развернулся и сразу перешел на бег.

* * *

– Как прошло? – спросила Люсина мать. Костя снова забыл ее имя, надо было попросить Настю его записать. – Кто был из школы?

Костя откинулся на заднем сиденье и закрыл глаза.

Глава вторая. Охота

– Как прошло? – Ричард отложил книгу в сторону. Он был одет так, будто собирался на похороны вместе с ними, в безупречно выглаженной темной рубашке и твидовых брюках.

– На afterparty мы решили не идти, – бросила Самара, падая рядом с ним на диван. Выбивающаяся пружина неприятно уколола в бок, и она припечатала ее подушкой. – А так, ну знаешь, похороны сложно сделать особенно уникальными. Труп, плачущая мать, цветочки, все дела.

Ричард подобрался, но никак не прокомментировал ее слова.

– Как Костя?

– Знаешь, он, как будто, стал пониже, – Самара не могла остановиться. Остановиться – значило подумать о Костиной злости на инертном Люсином лице.

Ладонь Ричарда мягко сжала ее плечо.

– Ты уверена, что не хочешь поговорить? – спросил он тихо. Иногда казалось, что он задавал ей этот вопрос каждые пару недель. Обычно она просто отмахивалась, а иногда врала, делилась россыпью бессмысленных и смешных слов. Он знал об этом, конечно, Ричард знал о ней больше, чем кто бы то ни было еще.

– Гроб был закрытый, – ответила Самара невпопад.

В последний раз, когда она видела Люсино тело, оно смотрело на нее отчаянными Костиными глазами. Тот уже понимал, что его не спасти.В последний раз, когда она видела Костю, он был в своем теле и живым. В последний раз, когда она видела Люсю, та спросила, можно ли ей пропустить обход в четверг, потому что у нее были планы.

– Я здесь, – сказал Ричард. Самара сдержалась и не отметила, что его отсутствие было бы гораздо более удивительным. Ричард всегда был здесь, с книгой или газетой, в идеально выглаженных костюмах (которые Настя регулярно относила в химчистку), профессиональный заложник их квартиры.

В дверь постучали. Они оба ответили негромкими возгласами. Дверь приоткрылась, и на пороге появилась Настя.

– Чаю выпьем и перекусим? – предложила она. Ее лицо было красным и распухшим от слез.

– Нет, он все еще в душе. Возможно, пытается утопиться, я не спрашивала, – Настя открыла дверь пошире, но осталась стоять в проеме. – Мы с Никитой накрыли на стол. Костя не придет.– Тэн там прекратил плескаться?