Тень Етти

Никита стоял на крыльце, глядя ему вслед. Слова старика отозвались в нём, но странно – не тревогой, а… чем-то вроде возбуждённого предчувствия. Он пожал плечами, усмехнулся: Да чего только не скажут деревенские. Может, волков имел в виду. Или лис. Или кабанов. В конце концов, не в городе – тут всё по-другому.

Он вернулся в дом, разложил вещи, затопил печь, развесил одежду сушиться. Чай в кружке дымился, за окном сгущался синий вечер. И в нём, в этой дикой тишине, было всё, о чём он мечтал: одиночество, свобода, настоящий холод и настоящий дом.

Он чувствовал себя ребёнком, которому подарили давно желанную игрушку. Радость пульсировала в груди – настоящая, простая, редкая. Он улыбался сам себе, пил чай и слушал, как потрескивает огонь в печи. За окном ветер трепал ветви, как старые занавески, но внутри было уютно, надёжно.

Он не знал, что дом уже слушал его в ответ.

Глава II: Путь в тень леса

Он проснулся не от будильника, не от шума соседского перфоратора и даже не от клаксона под окнами. Он проснулся от тишины. Настоящей. Такой, где можно было услышать, как дом дышит вместе с тобой. Она не была пугающей – наоборот, эта тишина обволакивала, как материнское одеяло, в ней не было тревоги, только ясное, чистое отсутствие.

Свет пробивался сквозь занавески – не городской, не грязно-жёлтый от фонарей, а молочно-белый, тихий. Никита вылез из-под одеяла и почувствовал, как пол под ногами холоден, но приятно бодрит. Он улыбнулся, сам того не замечая. Всё было… правильно.

Он позавтракал просто – овсянка, чай, кусок хлеба. За столом сидел не спеша, впервые за долгое время не глядя на часы. Ни одного сигнала, ни одного звонка. Он выключил телефон ещё в автобусе – и не собирался включать.

Позже, надев тёплую куртку, ботинки и шапку, он вышел в лес.

День был удивительно светлым. Снег искрился, как россыпь стеклянных иголок. Сосны возвышались молчаливыми стражами, между ними вились еле заметные тропки зверей. Воздух был свеж, плотен, он хрустел на вдохе и оставлял в лёгких сладкое покалывание. Никита шёл наугад – не слишком далеко от дома, просто на разведку. Впитывал.

Он шёл и думал, как же здесь хорошо. Как мог он столько лет существовать в той бетонной коробке, под неоном и в потоке лиц, которые ничего не значили. Здесь всё было медленным. Каждое дерево имело свою форму, каждый сучок свою историю. Он присел на бревно у обледеневшего ручья, вслушался. Лес не был нем – он дышал, потрескивал, покашливал ветками. Где-то далеко – тукнул дятел. Где-то ближе – зашелестел куст. Но всё это не было шумом. Это была симфония покоя.

Он провёл в прогулке несколько часов, вернулся, развёл печь. Дом встретил его тем же теплом, что и утром. Он сварил себе суп из грибов, нашедшихся в кладовке, и ел его, не торопясь, с тем наслаждением, с каким в городе он, быть может, ел бы в дорогом ресторане. Только здесь не было счёта, не было суеты. Был только он, и дом, и лес.

Он лёг спать рано, впервые за долгое время позволив себе просто лечь. Не валиться от усталости, не с головой, полной дел, а с пустым, чистым сознанием. Он слышал, как где-то потрескивает потолок, как ветер возится с чердаком, и улыбался сквозь сон.

И заснул. Глубоко. Без снов.

Но снаружи, где ночь легла на заснеженные вершины, лес продолжал жить. И кое-что в нём смотрело на дом – так же внимательно, как вчера старик – и не мигало.

На следующее утро Никита проснулся с ощущением, будто ему дали новую жизнь – и, что удивительно, он не торопился её проживать. Его не толкал вперёд будильник, не ждали графики, дедлайны, срочные задачи. Был только он и дом, который теперь чувствовался почти родным. Всё здесь имело свой запах, свои звуки, свои привычки.

Он заварил крепкий чай, съел немного каши и вышел на крыльцо. Утро было серым, облака стелились низко, словно лес затаил дыхание. Порывы ветра гудели между деревьями, но не грозно, а умиротворённо. Это было то самое состояние, когда душа ещё не проснулась, но тело уже чувствует, что всё – правильно.

Решив, что пора всё же не только любоваться, но и обустраиваться, он вернулся внутрь. Дом казался небольшим снаружи, но внутри скрывал в себе множество мелких закоулков – как будто дерево само прирастало к жизни, которую в нём вели.