Тума

– Батька не вернулся? А то я видал артельных… Тут уже.

Степан высморкался в сторону.

Не столько из чувства вины – Иван виниться не умел, – сколько ведомый блудливой затеей, с прищуром глядя на брата, старшак предложил:

– Ясырку хочешь?

Степан смерил брата взглядом и твёрдо ответил:

– Хочу.

Молодой казак Прошка Жучёнков допускал к своей ясырке за два ковша вина.

Братья прошли Черкасск наискосок в сторону кладбища, неизменно здороваясь со всеми: Иван – громко, Степан – куда-то запропавшим голосом.

В груди его клубилась духота.

Встреченные овцы, будто про всё догадываясь, став на месте, блеяли вслед. Чужие собаки трусили подле, словно им посвистели.

Когда подходили – из землянки выкатились двое расхристанных малолеток с вялыми улыбками на взмокших рожах; первый из них на ходу подтягивал шаровары. То ли голутва работная, то ли не пойми кто… Разины их не знали.

Оба малолетки были босы. Ножей при них не имелось.

Из кустов вылез третий, такой же голота.

Степан сильно прихватил Ивана за локоть и негромко сказал:

– Иду мимо. Так? Не стану.

Иван не перечил.

…неприметно свернуть в сторонку не вышло – и, пройдя совсем недолго, услышали краткий усмех за спиной: де, испугался нагой ясырки.

Томность разом сошла со Степана.

Развернулся и пошёл к тем троим. Иван тут же.

За три шага Степан внятно сказал: «Мир на стану!» – и, выбрав самого высокого из троих, одним ударом сшиб с ног.

Иван сгрёб второго и бросил наземь.

Третий, отступив на шаг, глядел без страха, переводя взгляд с брата на брата.

– Я не насмешничал, – сказал он спокойно. – Не трогте: буду бить насмерть. Вы ж Разины? Я – Кривой.

– А так вроде ровный, – сказал Иван, скалясь.

– Серёга Кривой, – упрямо повторил молодой казак.

Левый его глаз был будто тронут голубою слюдой.

– Тащи ясырку сюда, – велел Иван.

– Она ж нагая, – сказал Кривой.

– Ну так сбрось ей свои шаровары.

– Не пойду, – сказал Кривой. – Сам тащи.

Тот, что был сбит Степаном, мял ладонями скулы, будто прилаживая их в прежнее положенье. Сплёвывал в ладонь, глядя, есть ли сколки зуба. Отирал ладонь о землю.

Брошенный Иваном поднялся и помог встать второму. Ни на кого не глядя, они пошли в сторону Дона.

Один оглянулся и крикнул:

– Поквитаемся теперича!

Степан подумал, не крикнуть ли чего вслед, но, вдруг раздумав, решительно скатился в землянку.

На земляном полу, поджав ноги под себя, держа в руках скомканную рубаху, сидела молодая ногайка.

Не обернувшись на вошедшего, прикрыла голову рукой. Рука та, дрогнувшая грудь, живот – всё было в налипшей земле.

Хотелось тронуть ту руку, увидеть девку в упор.

…тряхнул головой, полез наверх.

Погребовал чужим ясырём.

II

– Ти су инэ пьо эфколо, Козаке, пэс му, на милас ста Эллиника и ста Татарика? (Как тебе проще, скажи, казак. Говорить по-гречески или по-татарски? – греч.)

Советник паши – безбородый смуглый грек в татарском халате – выглядел всё таким же бесстрастным, как и в прошлый раз. Сегодня они были с Разиным вдвоём.

– Татар тилинде энь эйи атлар аххында лаф этмеси, эфенди (По-татарски лучше всего говорить о лошадях, эфенди. – тат.), – сказал Степан.

– Ке ста Эллинка я тон Тэо? (А по-гречески – о Боге? – греч.) – спросил грек.

Степан разглядывал его: острый, в тёмной щетине подбородок, тонкий, с горбинкой нос, подвижные губы. На длинных, желтеющих, в чёрном жёстком волосе пальцах – несколько перстней с малыми камнями.

Грек решил, что Степан не понял вопроса, изготовившись его повторить, – но Степан опередил:

– Амартия на милас этси аперискепта я тон Тэо. (Грешен для суесловий о Боге. – греч.)

Грек потёр глаза, словно невыспавшийся. Затем поиграл бровями, возвращая себе остроту зренья.

– Тогда на языке твоих племён? – медленно выговаривая каждое слово, спросил грек. – О чём глаголит язык Руси?

– На моём языке лучше молчать, – так же медля, разделяя каждое сказанное слово, отвечал Степан.

Советник паши глядел на него, не двигаясь: так порой глядят на змею в траве или на большую птицу.

– Твоя голова – лепо. Очеса раскрылись, – сказал грек.

– Меня врачует добрый грек, – снова нарочито неспешно, чтобы его понимали, ответил Степан.

В знак согласия советник дважды качнул головой.

– Поведали, тебе был дар: конь вороной, – говоря, советник пожимал перстень на правой руке большим и указательным пальцем левой.

– Пока я в темнице, можно подарить мне всех зверей земных и всех птиц небесных, – ответил Разин. – И дарящий не потратит ни рубля.

Грек поднял правую руку, открыв ладонь:

– Паша не обманет тебя. Ты сможешь забрать свой дар.

– Я могу забрать свой дар. Потом правитель может забрать свой дар, – ответил Степан.

– Господь может всё забрать, – сказал грек.

– Верные слова, эфенди, – Степан склонил голову. – У казака может забрать только Господь.

Грек помолчал, раскладывая услышанное в сознании.

– Мюршид спрашивает: как твои руки? Он придёт ещё, – сказал грек.

– У меня есть мюршид. Его зовут поп Куприян.

– Он придёт ещё, – повторил грек, словно не расслышав ответа.

Некоторое время грек смотрел Степану в глаза.

– Тебя казнят, – сказал он бесстрастно.

– Тебя же не казнили, эфенди, – ответил Степан.

– Хочешь щербет, казак? – грек кивнул на кувшин с напитком, стоящий на столике.

– Спаси Бог, – сказал Степан и потянулся за кувшином.

– Мана бабан аххында тариф эт, эм анан аххында. Не хатырласан – эписини. Татарджа айт, казак (Расскажи мне про отца и про мать всё, что помнишь. Говори на татарском, казак. – тат.), – сказал грек, глядя, как Степан наливает себе щербет.