Полная версия
Декабристы и польский вопрос
Дмитрий Колупаев
Декабристы и польский вопрос
Известные, но недостаточно изученные вопросы российской истории
© Колупаев Д. В., 2025
© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом „Скифия“», 2025
* * *Темнее всего под фонарём.
Народная мудростьДекабристы, их время и их идейные традиции
…1813 год… Шестая антинаполеоновская коалиция проигрывает сражения новой армии Наполеона, набранной французским императором из подростков после катастрофы в России в 1812 году. После битвы под Дрезденом, опять проигранной противниками Наполеона, и гибели в этой битве личного врага французского императора – республиканского генерала Моро, бывшего начальником штаба антинаполеоновских сил, – политическое положение венценосных монархов (российского, австрийского и прусского) становится критическим. В этот момент 29–30 августа 1813 года русские войска разбивают авангард армии Наполеона в битве под Кульмом, в Северной Богемии (современная Чехия). Обрадованный победой русский царь Александр I спрашивает у командовавшего в этой битве русского генерала Ермолова: «Какую награду хочешь, Алексей Петрович?» Герой Бородина, артиллерист по военной профессии, генерал Ермолов, отличавшийся громким голосом, провозглашает: «Государь, произведите меня в немцы!» Смущённый российский самодержец молча отъезжает в сторону.
Эта беседа российского императора со своим подданным весьма символична. Автор этих строк считает, что именно с неё начинается период формирования в России оппозиционного движения, впоследствии названного декабристским. Причём это политическое движение является не только либеральным по своей идеологической составляющей, но и в значительной мере национальным.
Особенностью идеологических концепций, господствовавших в Европе в XIX веке, было повсеместное влияние на них Французской революции 1789 года. Основной лозунг этой революции гласил: «Да здравствует нация!» Причём французские революционеры понимали под нацией совокупность политических прав населения всей страны, а не только социальную, культурную и психологическую самоидентификацию. Нация как основной политический суверен в стране выступает как основоположник государственной и политической субъектности, которую сама нация осуществляет через своё функционирование в политической жизни страны посредством принятия основного закона государства – Конституции. Последняя, через декларированные в своём содержании статьи, посредством зафиксированных в самой Конституции прав и обязанностей представительских органов формирует политический режим государства.
Именно вышеуказанные идеи французской революции 1789 года, вместе со впервые обозначенными в документах революционного законодательства правами человека – в «Декларации прав человека и гражданина», – стали основополагающими векторами влияния самих революционных идей в большинстве стран Европы. Здесь следует отметить, что в большинстве стран Южной и Восточной Европы либеральное и революционное движение развивалось не в рамках провозглашённой марксизмом максимы о «конфликте производственных отношений и производительных сил». Главную роль в революционном движении в странах юга и востока Европы сыграли широко образованные круги национального дворянства этих стран и примкнувшие к ним немногочисленные слои нарождающейся местной буржуазии. В силу традиций социальной жизни Европы первой половины XIX века значительная часть образованной европейской молодёжи служила в армии своих стран, являясь костяком офицерского состава своих вооружённых сил. Поэтому либеральнореволюционное движение в Европе, начавшееся после окончания Наполеоновских войн, проходило под знаком армейских восстаний. Таковыми были революционные выступления в Испании в 1820–1823 годах, причём испанских либералов-революционеров называли «конституционалистами»; в Италии, в офицерских кругах Пьемонта и Неаполитанского королевства; несколько позднее в Венгрии, в которой майор граф Иштван Се́́ченьи выступил в 1830 году с программой экономических буржуазных реформ.
В России именно армейская среда русского дворянства стала тем питательным слоем, в котором стали создаваться тайные общества, формироваться программы переустройства политических институтов будущей России. Социальные причины этого движения русского дворянства были различны и многолики, но в основе своей имели чувство гражданского патриотизма, национальной гордости и русского национального самосознания, которые проснулись в русском обществе во время Отечественной войны 1812 года.
Корифеи отечественной исторической науки, такие как академик Е. В. Тарле, характеризовали революционное и либеральное движение «декабристов» в России именно как часть европейского революционного движения. По поводу идеологической составляющей вооружённого выступления декабристов сам Е. В. Тарле писал: «Декабрьское восстание по своему формальному, внешнему типу гораздо более похоже на испанское пронунсиаменто… чем на любой из русских государственных переворотов XVIII в., и поведение части петербургской гвардии в декабре 1825 г. нисколько не объясняется (даже и в самой малой доле) воспоминаниями о роли, которую гвардия играла в XVIII столетии. Это явление психологически и политически иного порядка, и все попытки связать его как-нибудь с традициями XVIII в. всегда будут искусственны и голословны. Именно декабрьские события и показали, как далеко зашла европеизация России и насколько аналогичные условия порождают всюду, от Гвадалквивира до Невы, аналогичные явления… Рассматриваемое в рамках общеевропейской истории, восстание декабристов продолжило собой (и заключило) серию военных переворотов и попыток переворотов, которая началась в 1820 г. в Испании, продолжалась мимолётными вспышками в Пьемонте и в Неаполе и произвела необычайно сильное впечатление на русское передовое офицерство и вообще на русские передовые круги в последние пять лет царствования Александра I»[1].
Глава I. Социально-исторические особенности формирования в России дворянства и буржуазии
Политическое развитие в средневековой России (в XIV–XV веках) проходило в обстановке сначала совместного «сожительства» в рамках одного государства и заимствования ценностных ориентаций в политической и социальных областях с Золотой Ордой, а затем уже борьбой с её осколками, а также с постоянно усиливающимся противостоянием с Великим княжеством Литовским, с Ливонским орденом, а впоследствии – и войнами со Швецией. Поэтому Московское государство постепенно складывается в форме разветвлённой военной организации, главной социальной задачей которой является военное дело. Вся система экономической жизни России была направлена на поддержание обороноспособности страны. Этот принцип, заимствованный из политического «наследия Чингисхана», определял характер власти в Московском государстве, когда вся система принятия решений, и не только военных, сосредотачивается в руках одного государя. Этот восточный принцип «власти-собственности» стал наиболее значимым рефреном развития российской истории. При этом «власть-собственность» в Московском государстве сосредотачивалась в руках московского князя и в его лице: «… В государе – царе и великом князе всея Руси выступает власть единоличная с территориальным и политическим значением; он наследственный владелец всей территории, он правитель, властитель живущего на ней населения; его власть определяется целями общего блага, а не гражданскими сделками, не договорными служебными или поземельными отношениями к нему его подданных»[2].
Социально-экономической основой «власти-собственности» было неоспоримое право элиты на избыточный продукт, взимаемый в виде «ренты-налога». Весь результат экономической деятельности централизованно направляется в царскую систему распределения, а затем расходится среди различных социальных слоёв в тех параметрах, которые определяются степенью близости той или иной социальной группы к властным структурам. По мере постепенного упрочнения подобной социальной практики распределения социальных и материальных благ постепенно проявляется тенденция приближённых к этому процессу лиц сделать институты подобного распределения и их формы (сначала земля, а затем, при Петре I, – и казённые заводы) своей собственностью. Однако этот процесс не превращает новообращённых хозяев в частных собственников, по крайней мере в европейском смысле. К. Маркс, напомним, называл такую систему «азиатским способом производства»[3]. Социальная структура раннего Московского государства, таким образом, внешне покоилась на старом, европейском фундаменте, а его наличие определяется долго сохраняемым институтом наследственного владения – вотчины. Однако постепенно, в рамках повседневной социальной практики, она дополнилась видоизменённым азиатским, точнее тюркским (по аналогии с турецкими «сипахами») военнослужилым владением – поместьем, которое давалось за службу дворянину, а иногда и боярину, но не было наследственным владением. По мнению отечественных историков, «… этот факт сообщил всему строю Московского государства своеобразный характер. В других странах мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании сословных прав с сословными обязанностями или на сосредоточении прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был на развёрстке между всеми классами только обязанностей, не соединённых с правами. Правда, обязанности соединены были с неодинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей. Отношение обязанностей к этим выгодам в Московском государстве было обратно тому, какое существовало в других государствах между политическими обязанностями и правами; там первые вытекали из последних как их следствия; здесь, напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей. Это различие отношения выражалось в том, что там сословные обязанности слагались с лица, отказавшегося от сословных прав; здесь, напротив, не позволено было слагать с себя обязанности даже под условием отказа от выгод, и часто обязанность оставалась на лице, не пользовавшемся соответствующими выгодами. Так, обязательная ратная служба в Московском государстве соединена была с поместным владением, но иному служилому человеку не давали поместья, если он и без того имел средство служить, владел достаточной вотчиной»[4].
Основываясь на дореволюционной традиции в русской историографии, американский историк Р. Пайпс определяет средневековую политическую систему средневековой Руси как вотчинную монархию, в которой функции главы государства и хозяина княжества-вотчины совпадают полностью[5]. Царь – собственник не только территории, но и, в известном смысле, населения, на ней проживающего. Последнее разбито на категории по функциональному признаку («государевы служилые люди», «государевы тяглые люди», даже «государевы богомольцы»). В данном случае американский исследователь русской истории исходит из традиционного для западных учёных процесса рассмотрения отношений собственности. Однако здесь видится внешняя сторона совпадения понятий, когда за формально внешними европейскими формами, оставшимися в виде мёртвой исторической традиции, скрывается азиатское содержание самого социального явления.
Своеобразию политической системы Московского царства в определённой мере способствовал географический фактор. Но здесь господствовал нетрадиционный для марксистской историографии тезис о торговых связях как стимуле становления государства. Москва как город лежала вдалеке от торговых путей, располагаясь на притоке реки Оки, причём последняя впадала в Волгу. Недаром на протяжении столетий главными политическими соперниками Московского княжества станут торговые города: Тверь, Нижний Новгород и особенно Господин Великий Новгород. Имевшаяся в Московском княжестве природа позволяла русскому крестьянину обеспечить минимум его житейских потребностей и спастись в лесистой московской местности от татарских набегов, но она оставляла очень мало способов накопления прибавочного продукта, как это хорошо показано в работе Л. В. Милова. Россия, по его мнению, «была многие столетия социумом с минимальным объёмом совокупного прибавочного продукта…»[6]. Московское государство постоянно забирало у крестьян не только прибавочный продукт, но и часто самое последнее, мотивируя подобную социальную практику высшими государственными интересами. Какого – либо внешнего интеллектуального влияния на московских властителей, кроме политических традиций Золотой Орды, не было. Правда, нельзя исключать и определённое воздействие византийской политической мысли (через православное духовенство), но оно не могло быть значительным. Вряд ли русские князья усердно изучали труды византийских мудрецов, зато они прошли великолепную 250-летнюю практику ордынской политической школы. Сложившееся в таких условиях государство было не столько вотчинным, сколько военно-служилым. И таковым оно, в том или ином виде, оставалось до конца XIX века. В таком государстве имелось много военной силы и разного рода командиров, но отсутствовали граждане. Оставляя до более благоприятного времени терминологические споры, отметим, что военно-служилый фактор в любом случае оставался, наряду с «властью-собственностью», доминирующим в истории России, неоднократно меняя форму, но сохраняя практически в неизменном виде содержание. В этой связи нелишне будет процитировать слова М. М. Сперанского, знакомого с нашей государственностью не понаслышке: «Россия есть и всегда была государство военное. Гражданския ея установления суть средства, а не цели ея бытия… Начала ея управления были всегда совершенно военные, всё и всегда управлялось одними дневными приказами, хотя форма их была различна»[7].
Здесь следует отметить, что российское дворянство не представляло собой (по крайней мере в большинстве случаев) какую-либо полунезависимую социальную группу, связанную с государством в лице королевской власти вассальными отношениями. Все дворяне обязаны были служить государю, в первую очередь на военной службе, а самые знатные и грамотные – по дипломатической службе. Поэтому как дворяне, так и бояре проходили в социально-политической парадигме Российского государства под термином «служилые люди».
Служилые люди подразделялись на служилых «по отечеству» (то есть традиционное боярство с вотчинами) и служилых «по прибору» (то есть за жалованье, например – стрельцы). Служилые «по отечеству» составляли верхушку московского общества. К ним относились думные бояре, окольничие (помогают царю в охоте), вообще титулованная знать (бояре и князья). Опричный террор и Смутное время ослабили влияние этой группы, и постепенно родовая аристократия начинает уступать представителям служебной иерархии. В последнюю входят боковые ветви различных родов, новые родственники царей (по линии жён). Вся эта элита владела обширными вотчинными землями и заседала в Боярской думе.
Далее следовали думные дворяне и думные дьяки. Они не имели крупных земельных владений, но вели всю думскую документацию, готовили проекты государственных постановлений – в целом, это был прообраз будущей министерской и канцелярской высшей бюрократии.
За ними следовали средние служилые слои «по отечеству». К ним относились так называемые «чины московские», которых ещё называли стольниками. Первоначально их служебной обязанностью было обслуживание царского стола, но с XVII века стольники стали выполнять обязанности послов или были помощниками послов, становились воеводами, участвовали в работе приказов.
Затем следовали стряпчие: их служебные обязанности в Московском царстве расходятся с их европейскими аналогами. Это были люди «на посылках», которым поручались разовые дела. Они сопровождали царя при посещении им церкви, в военных походах. В этой среде высоко котировалась должность «постельничего», заведовавшего царской опочивальней.
Нижнюю часть служилых «по отечеству» составляли городовые дворяне и дети боярские. Этот контингент составлял ударную силу русской армии – поместную конницу. Часть представителей этой социальной группы владела поместьями и вотчинами, часть служила за «государево жалованье». Провинциальные группы дворян назывались выбранными, поскольку их вызывали (выбирали) для службы в Москву. Городовые дворяне, как говорили в то время, «служили с городом» и имели некоторые права самоуправления. Наиболее социально запутанным было положение так называемых «детей боярских»: происхождение этого термина до сих пор недостаточно ясно. К его этнониму относят лиц из обедневших боярских родов. Но в эту же категорию, имевшую 5 градационных статей, заносили отличившихся на войне боевых холопов. Таким образом, эта группа представляла собой нечто вроде социального лифта в Московском государстве. Из этой группы сформировался многочисленный слой беспоместных и малопоместных детей боярских, которые постепенно превратились в так называемых однодворцев, сходных по своему материальному положению с польской мелкой шляхтой, но без социальных прав последней.
В целом, следует отметить, что отличительным признаком всей этой многоступенчатой корпорации служилых «по отечеству» было право владения землёй и крепостными крестьянами. Именно из-за последнего обстоятельства эту группу в социальной структуре Московского государства принято отождествлять с западноевропейскими феодалами. Однако это сравнение не совсем корректно. Феодалы в Западной Европе были лично свободны и служили королю из-за денег или карьеры: их нельзя было выпороть или бить батогами. Сходство многочисленного московского служилого ряда «по отечеству» с западноевропейскими феодалами было больше функциональным, чем социальным. Московские бояре и окольничие владели своими вотчинами с правом свободного распоряжения ими, а вот дворяне и дети боярские владели поместьями, получаемыми для обеспечения службы. Причём и те и другие не могли не прийти на службу по тем или иным причинам, поскольку за подобный проступок строго наказывались.
Вся эта система управления приводила к росту значимости в развитии российского государства бюрократической системы, который в социально-политическом плане заслоняет любые формы роста и развития социальной идентификации что у дворянства, что у нарождающейся буржуазии. Этот процесс бюрократизации, который в Европе носил технический характер, в России приобрёл системное значение. Бюрократический аппарат Российского государства постепенно начинает играть роль самостоятельного игрока как в рамках политического развития страны, так и в вопросах решения социальных задач повседневной реальности. Бюрократам не нужны советчики, которые критикуют формы и методы их управления. Земские соборы в этом плане становятся неудобными для царской администрации, по мере того как события и последствия Смутного времени отходят в историю. Как отмечают отечественные историки-государственники: «… Советы Земских соборов являлись также и критикой существующего порядка, указанием на допущенные ошибки, и критика принималась уже не с прежнем благодушием; резче стал обозначаться антагонизм высших и низших классов»[8]. Поместное русское дворянство получило от соборов максимум возможного и с тех пор больше не фрондировало, а повсеместно поддерживало центральное правительство.
Поражение земской линии в рамках развития в России социально-политической жизни было связано со слабостью посадского населения и с неразвитостью социальных институтов городской жизни – носителей идей буржуазной демократии, с одной стороны, и преобладанием в политических структурах страны социального слоя военно-служилого элемента – с другой. Только военная служба в России открывала в какой-то мере канал социальной вертикальной мобильности, только через военную службу простой крестьянин или горожанин мог поверстаться в стрельцы, а уже из стрельцов мог быть записан в дети боярские и подняться вверх по сословной социальной лестнице. Хотя в XVII веке по социальной лестнице простолюдинам высоко забираться не позволяли, всё-таки сам переход в служилые люди «по отечеству» открывал определённые перспективы для потомков. Поэтому всё, что было в Московском государстве толкового, честолюбивого и перспективного, спешило на военную службу. Однако этот путь был очень долог для попыток роста социального статуса. Воин в Московском государстве не был аналогом европейского рыцаря, он был только служилым боевым материалом, боевым холопом по преимуществу. Очень был развит в Московском государстве принцип местничества, службы «по отечеству», и в военной сфере. «Рыцарская честь строго охраняет неприкосновенность личности. Честь рыцаря лежала в идее собственного достоинства. Честь русской личности лежала в идее достоинства рода или отечества»[9].
Также следует отметить, что собственно вооружённые силы по самой природе своей не могут быть школой народного представительства. В данном случае требуется не парламентская форма правления государством, а строгий, но мудрый государь, вовремя раздающий поместья и регулярно повышающий в чинах. Именно такой порядок является социальной прерогативой для служилого человека. Поэтому служилый элемент русского общества в Московском государстве, преимущественно дворянского состава, использовал институт Земских соборов как инструмент давления на царское правительство с целью закрепления за ними крестьян. В 1649 году, когда Земский собор того года в своих решениях эту цель дворян закрепил законодательно, тогда дворяне и дети боярские потеряли всякий интерес к выборным общероссийским организациям. В дальнейшем Земские соборы сменились проводимыми время от времени совещаниями со служилыми людьми. Мнения о том, что Земские соборы были только формой общественной дискуссии между царской администрацией и российской общественностью, своего рода Общественными палатами, придерживаются и европейские исследователи истории России. «… Между правительством и местными общинами существовал своего рода обмен мнениями. Он проходил в форме собраний представителей „земли“, которым историки дали название Земского собора. Этот собор едва ли можно считать зародышем парламента, так как он не имел единого статуса, а его участники не избирались привычным образом… Земские соборы являлись, по крайней мере, рудиментарной формой общественной обратной связи и следили за тем, чтобы назначенные лица не злоупотребляли властью. Соборы представляли своего рода арену, где традиционные, определённые Богом границы монархической власти становились ощутимыми и чётко очерченными. Когда же созыв Земского собора прекратился, „земля“ постепенно лишилась возможности участвовать в решении государственных дел, а гражданская база русской государственности не получила своего развития»[10]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Тарле Е.В. Военная революция на западе Европы и декабристы // Соч. в 12 тт. Т. V. – М., 1958. – С. 9.
2
Ключевский В. О. История России: специальные курсы. – М., 2003. – С. 132–133.
3
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. – М., 1965. Т. 13. – С. 7; Т. 25. Ч. 2. – С. 354.
4
Ключевский В. О. Указ. соч. С. 372–373.
5
Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М., 1993. – С. 92, 102.
6
Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. – М., 1998. – С. 411.
7
Цит. по: Прутченко С.М. Сибирские окраины. Историко-юридические очерки. Приложения С. М. Прутченко. – СПб., 1899. – С. 16.
8
Шмурло Е. Ф. Мир русской истории. IX–XX вв. – М., 2009. – С. 133.
9
Геллер М.Я. История Российской империи. В 3 тт. Т. 1. – М., 1997. – С. 344.
10
Хоскинг Дж. Россия и русские. – М., 2003. Книга I. – С. 189–190.
