Школа строгого режима. Записки учителя

Михаил Зенкин

Школа строгого режима. Записки учителя

От автора

От автора

Без малого двадцать лет прошло с тех пор, как я задумал написать свою «Зону». Когда молодому аспиранту позвонили с предложением о трудоустройстве в школу при колонии строгого режима – тут же решил, что буду писать. Тогда я был вдохновлен вовсе не «Педагогической поэмой» Макаренко, а «Зоной» Довлатова и считал, что документировать педагогические реалии необычной школы – мой долг.

В ту пору, как и положено молодому человеку, а особенно начитанному, я вообще экзальтированно относился к миссии, к категориям долженствования и призвания.

Я писал дневники почти как Лев Толстой – много и каждый день. С той лишь разницей, что делал это публично. Писал безапелляционно, порой, жестко, не щадя ни себя, ни коллег, никого… В конце концов слава меня настигла. Как это часто случается, неумолимо и неуместно. Персонажи узнали себя (несмотря на то, что имена были изменены, уж слишком натурально была выписана фактура), передавали гневный привет, грозили набить морду и привлечь к ответу за оскорбление личности.

Пришлось убрать записки в стол, где они пролежали до 2022 года, когда друг моей аспирантской юности, выпускник Литинститута Павел Косов, первый читатель моих дневников, предложил переложить идею в сериал. Так из-под пера сценаристов и креативных продюсеров Павла Косова и Сергея Вострикова появилась «Крутая перемена».

Записки – жанр совсем не кинематографический. Поэтому искать в них сходства с сериалом не стоит. Заметки молодого учителя – это диалоги с учениками-уголовниками, с коллегами-учителями, с сотрудниками колонии и с самим собой о профессионализме, о долге, о границах человеческой мерзости и о роли учителя в сложных контекстных условиях, на социальном дне. Конечно же, о самоопределении.

Каждая глава, раскрывая какой-то из этих аспектов, повествует об отдельной истории. Разрозненные внешне, они объединены внутренней логикой – логикой нравственного и профессионального самоопределения молодого учителя.

Сегодня, спустя почти два десятилетия, ловлю себя на мысли, что многое хочется переписать. Поменять акценты. Взять эпиграф из Макаренко.

Однако, как говорит мой друг Павел, именно в этом нарративе «записок по горячим следам», когда в трескучий мороз как будто видно как ток бежит по оголенным проводам, и заключается вся прелесть.

Доверюсь твоему профессионализму, мой друг! С уверенностью готов сказать, что без тебя я бы не решился стряхнуть пыль с этого архива.

Что ж, в путь?!

Планирую еженедельно выкладывать по главе, подбирая и тематически компонуя материалы, по возможности сохраняя авторский стиль – с уважением и бережным отношением к своему и чужому прошлому.

Я входил вместо дикого зверя в клетку…

С работы ехали в одной маршрутке.

– Ты завтра в отряд идешь? – спросил Сашка, учитель английского, такой же новичок, как и я.

– Вообще-то не собирался, – ответил я как можно более небрежно. – А что такое?

– Боится! – встрял физик Сеня и тут же, заметив мой укоризненный взгляд, осекся. – Ну, хорошо, опасается!

– Да, боюсь-боюсь! – поспешно согласился Сашка. – Чего скрывать?

– А ты позвони отряднику[i], пусть он за тобой руководителя секции[ii]пришлет, – учил более опытный Сеня. Он был интеллигент, другой бы на его месте сказал, чтоб прислали «козла». – Сам боюсь, – продолжал он, перейдя на доверительный тон, – первые три года меня отрядник у ворот встречал! Это сейчас…

Его совет меня удивил, ведь из рассказов коллег я знал, что поймать начальника отряда на месте практически невозможно – они перегружены из-за постоянного, как говорят в органах, недокомплекта личного состава и особенностей службы. Рассказывали, что некоторые даже скрывались от учителей – закроются в своем кабинете на ключ, а зекам велят отвечать, что нет никого. Мол, своих головняков хватает, не до школы! Поэтому решать проблемы с прогульщиками чаще всего приходится самому.

После первой рабочей недели я засобирался в отряд по делам школы. Помню, как аккуратно укладывал в папку материалы для уголка обучающегося и списки прогульщиков, как потом вытаскивал всё и укладывал снова. Помню, как шел по выметенной до блеска асфальтовой дорожке, и зеки метались по своим локалкам[iii], как звери по вольеру, кивали на меня гривами и о чем-то переговаривались. Помню, как сквозь музыку, испорченную радиопомехами, хохотали в своей будке СДПшники[iv]. Помню, как пройдя чуть больше половины пути, хотелось взмахнуть руками, картинно хлопнуть себя по лбу, дескать, забыл, у меня же совсем другие дела, и повернуть обратно, и как тут же подумал, что если так сделаю, вот прямо сейчас, когда все смотрят, то больше никогда уже не смогу войти в зону и, еще страшнее, ничего не буду стоить как учитель и как человек.

Только когда затрещал электронный замок и за мной захлопнулись двери локалки, я понял, что по-настоящему остался один. Впереди – двухэтажное каменное здание, местами облупившееся до дранки, перекосившееся, неоднократно выбитое и изуверским способом вставленное обратно окно, из которого торчали куски утеплителя и целлофана, разбитая темная лестница, заляпанная краской, как каплями крови.

Нельзя мешкать!

Решительным шагом поднимаюсь по лестнице и открываю дверь. Где-то на подступах слышен оповещающий крик молодого зека: «Учитель идет!». В лицо бьет табачный дым, смешанный с запахом пота и нестиранного белья.

Передо мной открылось огромное помещение, плотно заставленное двухэтажными кроватями, шконками, образующими целый лабиринт. Некоторые стояли прямо в проходе. На одной из таких спал осужденный с дряблой синей от наколок кожей. Он ворочался на грязно вылинявшей простыне и при каждом движении источал смрад.

Было удивительно видеть торчащие отовсюду черные пятки, развешенное на самодельные сушилки белье, разобранные и скомканные постели, всех этих людей, одетых во что ни попадя, жужжащих, как улей, наперебой дымящих сигаретами, играющих в нарды, в приставку на маленьком телевизоре в Ленинском зале, слушающих музыку на хрипящих радиоприемниках, – в общем, нарушающих правила внутреннего распорядка по полной программе. Тут я начал догадываться, чем отряд ОФР[v]отличается от рабочего, почему опытные учителя от них отказываются и пытаются спихнуть новичкам – таким, как я.

Навстречу мне выступили восемь или десять зеков, преградили путь. Я громко поздоровался и, стараясь вести себя как можно более непринужденно, спросил:

– Комаровский здесь?

– Нет, – отозвалось сразу несколько голосов.

Я знал, что начальника отряда нет – внутренний телефон, по которому я настойчиво звонил все утро, не отвечал, однако надо же было как-то начать разговор?

От толпы отделился худощавый мужчина с «исписанными» руками, серая растянутая майка болталась на нем, как на огородном пугале, однако в своем наряде он вовсе не был смешон. Я обратился первый:

– Олег, руководитель секции, здесь?

– Руководитель? – усмехнулся ЗК. – Ну, сейчас пригласим… руководителя, – процедил он и приказал кому-то, – Фишку позови!

В два голоса зэки стали звать Фишку. Когда он появился, заградительный отряд рассеялся, и мы с Олегом накоротке обсудили вопросы школы.

В отрядах ОФР участники самодеятельных организаций, в отличие от рабочих отрядов, не пользуются авторитетом и не имеют никакой власти, поэтому решать вопросы, связанные с прогулами школы, Олег наотрез отказался. Тогда я только начинал работать в особенной школе и не понимал причины его отказа. Разгорячившись, обещал поговорить с Комаровским о его поведении. Тот лишь виновато улыбался в ответ.

Перед выходом из барака я остановился и громко попрощался со всеми. Меня провожали любопытные перешептывания и негромкий веселый смех. Кое-кто крикнул вдогонку:

– Счастливо!

И я отозвался как можно более бодрым голосом:

– Всего хорошего!

Я знал, что обсуждают меня. Одежду, манеру говорить, поведение; строят предположения о том, как сейчас там за забором, – словом, обсуждают нового человека в зоне.

Примечания:

[i] Начальник отряда (разг. отрядник, жарг. мамка, маманя) – старший воспитатель отряда осужденных исправительной колонии, посредник между администрацией колонии и осужденными.

[ii] В соответствии с приказом Минюста РФ от 08.06.2005 N 79 «Об утверждении Положения о порядке формирования и деятельности самодеятельных организаций осужденных в исправительном учреждении Федеральной службы исполнения наказаний» (Зарегистрировано в Минюсте РФ 22.06.2005 N 6742), а также в соответствии со ст.111 УИК РФ в колониях создаются самодеятельные организации осужденных к лишению свободы, которые работают под контролем администрации исправительных учреждений и направлены на оказание осужденным помощи в духовном, профессиональном и физическом развитии; развитие полезной инициативы осужденных; оказание позитивного влияния на исправление осужденных; участие в решении вопросов организации труда, быта и досуга осужденных; содействие администрации исправительных учреждений в поддержании дисциплины и порядка, формировании здоровых отношений между осужденными; оказание социальной помощи осужденным и их семьям. При этом члены самодеятельных организаций осужденных не пользуются дополнительными льготами и не могут обладать полномочиями администрации исправительного учреждения.

К основным организационным формам самодеятельных организаций осужденных относят советы коллективов осужденных отрядов и совет коллектива осужденных учреждения. При обоих советах с целью общего руководства активом общественных формирований осужденных создаются: секция дисциплины и порядка (СДП); секция общеобразовательного и профессионального обучения (СОиПО); секция трудовой адаптации; секция пожарной безопасности; секция досуга, совета клуба и библиотеки; физкультурно-спортивная секция; секция общественных корреспондентов многотиражной газеты, редакции стенгазеты учреждения; секция социальной помощи; и другие секции.

В зоне, о которой идет речь, в обязанности руководителя СОиПО входило, например, ведение уголка обучающегося в отряде, организация перемещений осужденных в школу и обратно (одиночные перемещения по зоне запрещены), помощь начальнику отряда и учителю в работе с прогульщиками и т.п. В обязанности членов СДП помимо прочего входило управление электронными замками, открывающими и закрывающими двери локальных территорий.

Среди осужденных участники секций имеют обидное прозвище «козлы» – сотрудничество с администрацией колонии противоречит воровскому кодексу этики. Поскольку описываемую зону относят к разряду «красных», где традиционно сильна власть администрации (в отличие от «черных», где власть сосредоточена в руках блатных), в большинстве отрядов (во всех рабочих отрядах) «козлы» имеют некоторую долю власти и влияния, в отрядах же ОФР (аббр. Освобожден от физической работы), где сосредоточены осужденные, которые, по собственному убеждению, выступают против режима («пошатывают режим»), «козлами» становятся, как правило, мало уважаемые люди.

С декабря 2009 года приказом Минюста РФ самодеятельные организации осужденных ликвидированы.

[iii] Локальная территория (жарг. локалка) – огороженная прогулочная территория возле барака, в котором пребывают осужденные.

[iv] СДП – секция дисциплины и порядка. Более подробно см. сноску 2.

[v] ОФР – освобожден от физической работы. Осужденные этих отрядов не работают и нередко считают себя бунтарями, выступающими против режима.

Голова совы

К зиме я осмелел и стал наведываться в отряд регулярно. С каждым визитом я становился все более требовательным и даже предпринимал робкие попытки вызывать на ковер прогульщиков. У меня была амбициозная цель – к концу второй четверти сократить количество прогулов вдвое и прославиться на всю школу.

Приемы общения с заключенными я перенимал у своего отрядника. Саныч был опытным сотрудником – майор, одиннадцать лет на посту, два года до пенсии. В его кабинете стоял деревянный трон, изголовье которого венчала резная фигура совы. Начальник отряда любил уютно усесться на троне и, устало перебирая струны потертой гитары, неспешно надиктовывать заведующему секцией общего и профессионального образования (старательному и заискивающему зеку) протокол нашей встречи:

– Проведена профилактическая беседа… Профилактическая беседа! О посещаемости занятий… Занятий! В школе…

Я никогда не слышал, чтобы Саныч кричал или угрожал осужденным, как это бывало у молодых начальников отрядов, – казалось, он всегда, насколько это было возможно, избегал прямого столкновения характеров, действуя хладнокровно и крайне изощренно.

Он разговаривал с зеками, расставляя логические ловушки, используя их собственные приемы и понятия. Из разговора с Санычем выходило так, что осужденный сам признавал необходимость наказания и принимал его с полным смирением, неотвратимо, как рок.

– Ну так что, в ШИЗО?[1]

– В ШИЗО – так в ШИЗО, – соглашался ЗК и шел собирать свои вещи.

Профессионализм Саныча меня восхищал. В некотором смысле я считал его своим наставником.

Морозным ноябрьским днем я отправился в отряд для составления психолого-педагогических характеристик – таково было задание школьной администрации. Начальник отряда с порога дал понять, что это не его дело:

– Вы сколько здесь намереваетесь пробыть? – спросил он.

– Часа три.

– Оставляю за главного! – улыбнулся Саныч. – Через пару часов вернусь кабинет опечатать.

– Фирсов, – обратился он к Фишке, – помогай учителю!

– Так точно, – заискивающе присвистнул Фишка, – приподнимая шапку.

Я по-хозяйски уселся на трон таким образом, что голова совы оказалась у меня на плече, и разложил документы. Вместе со мной в кабинете обосновались зэки – руководители разных органов самоорганизации осужденных и завхоз. Фишка приводил в кабинет осужденных, я их анкетировал и отпускал обратно. Ученики говорили с неохотой, цедили в час по чайной ложке, чем немало меня раздражали. На огонек невпопад все время заходили зэки, не имевшие никакого отношения к школе, и пытались завести разговор. Это раздражало еще больше.

– Сколько сейчас шапка такая стоит? – обратился расписной дед с проплешинами на голове. Он бочком протиснулся в дверь и ринулся к моей меховой шапке.

– Не знаю, – буркнул я, – давно покупал. Года три.

– Н-да-а, – причмокнул дед, – тогда она пятерик стоила, не меньше. И, не дожидаясь моей реакции, добавил, – Сейчас, наверное, восемь?

Он вопросительно посмотрел на меня и на шапку. Я кивнул – можно.

Дед проворно взял шапку в свои исписанные татуировками руки. Понюхал, ловко провел ладонью по меху, умело встряхнул.

– Ишь, ка-ка-я!.. – восхищенно промурлыкал он, как герой Шаламова, испытавший сеанс. – Ле-нин-град-ская.

Признаюсь, я не сразу смекнул, что этот сияющий и наивный в своем восхищении старичок, сидит за разбой. Вот этими самыми руками, которые так деликатно и мягко гладили мех, он искалечил ни одного порядочного человека. Нападал со спины. Бил молотком по голове. Ради шапки.

Впрочем, я отвлекся, а впереди было еще много незаполненных характеристик и еще больше словоохотливых случайных посетителей, пытающихся пообщаться с человеком с воли, узнать новости из-за забора.

В кабинете нарисовался мужик с выдающимися скулами и маленькими глазами с прищуром. Жорик. По реакции присутствующих я догадался, что зашел не праздный посетитель, а кто-то серьезный. Он уселся напротив. Нога на ногу. Через некоторое время один из зэков поднес ему чай в черной от крепкой заварки эмалированной кружке. Словом, Жорик чувствовал себя как дома, однако не наглел.

По большей части он наблюдал за моей работой, поцеживая чай и изредка комментируя ответы учеников. В его присутствии дело пошло на лад – ученики стали более покладистыми. Сложилось ощущение, что они не хотят лишний раз привлекать внимание Жорика и стремятся поскорее уйти.

Я составил более полутора десятков характеристик, вместе с Фишкой устранил недочеты в уголке обучающегося, отредактировал записи в журнале, составил план работы секции профилактики курения на квартал…

– Чаю хотите? – обратился ко мне Жорик. – Надоело, поди, работать? Устал?

– Нет, спасибо, – ответил я, не отрываясь от документов.

– С зэками не пьете?

– Не в этом дело… – я выглянул из-за бумаг, как из-за бруствера.

– И правильно делаете! – опередил меня Жорик.

Сказал так и деланно расхохотался.

– Вот отчего в тюрьме людям башню рвет? – выпалил он, будто только и ждал момента, чтобы завладеть моим вниманием. – Все от того, что с женщинами нас разлучают. А это нельзя! Это против законов природы.

– Ну, Вы прямо как Руссо, – усмехнулся я.

– А зря смеетесь, – укоризненно проговорил он. – Вот созданы мы так, что должны с противоположным полом общаться. Нет, дело не только в сексе, а в общении как таковом, – продолжал он.

– Вероятно, в этом и заключается наказание, – прокомментировал равнодушно я, перебирая стопку бумаг.

– Да, какое здесь наказание?! – разгорячился Жорж. – Кормят лучше, чем иных на воле, охраняют, как новых русских, двадцать четыре часа в сутки, DVD, кабельное, а Вы говорите!..

Прошло уже несколько часов с тех пор, как Саныч оставил меня в отряде одного. За окном стремительно темнело, рабочий день начальника отряда подошел к концу. От осознания этого кровь прилила к голове и сохранять самообладание становилось тяжелее с каждой минутной стрелкой.

– Нет-нет, не мог. Ему же кабинет опечатывать… – успокаивал я себя.

– А вполне мог и забыть, – перебил внутренний голос. – На этой неделе, говорят, он один на три отряда – не мудрено забыть.

Заметив, как я нервно поглядываю на часы, Жора вновь предложил чай. Я отказался.

– Боитесь? – уточнил он.

– Боюсь, – пробубнил я, погруженный в собственные мысли. Да, и как не бояться, когда кругом – гепатит и туберкулез?

Почувствовав мою тревожность, Жорик переменил разговор:

– Саныч-то, небось, про Вас забыл? И не мудрено – один на три отряда, – повторил он мои мысли. – Ай-ай-ай! Столько дел. – запричитал зэк. – Забегался. Забыл. Точно забыл! Да, Вы только не волнуйтесь! – успокаивал он искусственно сочувствующим голосом. – Заночуете тут у нас, если что. Кровать выделим.

– Одно условие, – я решил, что надо перехватить инициативу, чтобы сменить если не ход, то хотя бы тон разговора. – Кровать самую хорошую! С матрасом.

– А вообще, – говорю, – нет необходимости. Кабинет захлопну на собачку, а Вы за ним присмотрите. Ведь присмотрите? Поможете, учителю?

– Я-то присмотрю, – отозвался Жорик. – Да, вот только я же спать буду, а кто-то из этих возьми да вскрой замок, что тогда? Документы выкрадут, сейф вскроют… Доказывай потом, что дверь заперта была. Я бы лучше здесь заночевал.

Становилось тревожно. Жорик искусно нагнетал обстановку и не скрывал своей радости от того, что завладел преимуществом в разговоре. Надо было как-то срочно разрешить ситуацию.

Я решительно снял трубку служебного телефона и набрал начальника воспитательной службы колонии.

– Слушаю!

– Это учитель. Как мне услышать Саныча?

– Откуда звонишь?

– Из отряда. Я в его кабинете уже больше трех часов сижу, а его все нет. Не ушел ли он домой? А то мне бы кабинет закрыть да опечатать…

На том конце провода повисла пауза. Я догадался, что начальник сдерживает мат.

– Ты понимаешь, что сейчас говоришь? Это внутренний телефон – все записывается. Ждите!

Я положил трубку и невольно проговорился:

– Во влип!

Находиться в отряде без сопровождения было запрещено. Оставив меня в кабинете, Саныч нарушал требования режима. Теперь об этом знал не только его непосредственный начальник, но, возможно, и служба внутренней безопасности.

– Ну, всё-ё! – заржал Жорик. – Сейчас примчатся в масках, с собаками – учитель в заложниках! Но мы вас просто так не отдадим, н-е-ет!

– Да, неловко вышло, – проговорил я, не обращая внимания на злорадство Жорика.

Жорик в свойственной ему громкой манере, я уже успел изучить его манеру, начал меня успокаивать:

– А ночевать Вам здесь удобно? Всё правильно Вы сделали. Эх, если бы на воле все такие были… Ты к нему в дом лезешь, а он тебе: «Извините, пожалуйста, Вы квартирой ошиблись!».

На этих слова в кабинет вошел Саныч.

– Ну, как Вам место начальника отряда?! – улыбнулся насмешливо он.

– Ничего так, – скрывая радость отреагировал я.

– Саныч, – проорал Жорик, – его тут Фишка пугал, мол, ночевать останешься – кабинет сторожить…

Выдержав пересказ нескольких баек о моем пребывании на троне с головой совы, я, наконец, отправился домой, неохотно протискиваясь сквозь толпу зэков, выстроенных на вечернюю поверку. На ватных ногах я уже приближался к воротам, как вдруг поскользнулся самым серьезным образом и наверняка навернулся бы с последствиями для здоровья, если бы не Жорик, подхвативший меня под руку.

– Осторожно, учитель! – улыбнулся он.

С тех пор, сколько бы раз я ни бывал в отряде, Жорика не встречал. Эта встреча каким-то немыслимым образом повлияла на отношение осужденных ко мне и на мое к ним – всякий раз я входил в отряд с легким волнением, но без страха. Зона приняла нового учителя.

[1] ШИЗО (аббр.) – штрафной изолятор, предназначенный в колонии для временной изоляции нарушителей режима. Помещение в ШИЗО – одно из наиболее суровых наказаний.

Урок на свободную тему

Есть расхожее мнение, что в школе при колонии работают неудачники, те, кто не смог устроить свою карьеру. Между тем, в нашем коллективе три кандидата наук, два аспиранта и член союза писателей, несколько учителей высшей категории.

Столь сильный педсостав – не случайность, а кадровая политика директора. На первом же педсовете он сказал, что в наших особых условиях могут работать только люди с нравственным императивом, потому что каждый день приходится сталкиваться с искушениями и страхами, преодолеть которые, подчас, не может даже сотрудник внутренней службы, проходящий профотбор и специальную подготовку.

Именно этого я и хотел – проверить себя, преодолеть границы книжного опыта, познать неприглядную сторону жизни, словом, попытаться вжиться в то, о чем писали Достоевский, Солженицын, Довлатов. Зона сама меня нашла.

Однажды вечером раздался телефонный звонок. Интеллигентный мужчина представился директором вечерней школы, сослался на деканат филфака, предложил встречу. Мы обсудили условия на скамейке в маленьком парке, разбитом перед колонией, и я согласился без колебаний.

Тогда я был подобен наивному читателю «Робинзона Крузо», воображавшему о невероятных приключениях на необитаемом острове, и никогда не бывавшем в настоящем походе.

Один из первых уроков в необычной школе быстро меня отрезвил.

– А вам никогда не хотелось человека убить? – спросил пятиклассник Степан и пристально посмотрел мне в глаза.

– Нет, – категорично ответил я.

– И что? Никогда не интересно было посмотреть, как труп расчленяют?