Silent Hill 2. Настоящая история Джеймса Сандерленда

я чувствую, как оно проникает в мою кожу

в мои лёгкие

Вырвать ее он не успел, потому что его начало тошнить, и он бросился к унитазу. Его долго и мучительно, безостановочно выворачивало наружу, и от запаха, и от того, что он выпил целый бутылек успокоительного. Когда отпустило, Джеймс уже не вспоминал ни про розы, ни про Марию. Он открыл краны и с трудом, прямо в одежде, обессиленный, перелез в теплую воду через край ванны. Мужчина уже много лет спал без снов, потому что его реальность была страшнее любого кошмара. Вместе со сном пришло и долгожданное успокоение.

Глава 6.

Очнулся Джеймс от того, что кто-то барабанил в дверь квартиры, а Гуди глухо и непрерывно лаял. Ванна, в которой он лежал, давно наполнилась водой и переливалась через край. Вода стояла в комнате до порога и перетекала в комнату. Наверняка в дверь ломился тухлый сосед снизу.

– Открывай дверь, Сандерленд! Ты меня заливаешь!

Джеймс выключил воду и лежал в ванне, не шевелясь. Игнорировать проблемы было его стандартным методом их решения. Некоторые исчезали сами собой. Джеймс рассматривал свои ноги. Вода очистила его одежду, на ней не осталось следов плоти и блевотины. Лекарство пока действовало, страх и тревога остались, но были так далеко-далеко, на заднем плане. Словно отчим посадил их в подвал.

Сосед тарабанил в дверь, пока не устал.

– Я буду жаловаться на тебя, больной ублюдок! Тебя на улицу выкинут! Там тебе и место!

После яростной речи шаркающие шаги удалялись по коридору.

Джеймс все еще лежал в ванной. Левый ботинок расклеился сбоку от указательного пальца, и из этой дыры отвратительным пузырем вылезал серый носок. Разглядывая, как он колышется вместе с водой, Джеймс думал о том, почему некоторые недолюбливали его. Большинство людей видело в нем такого симпатичного скромнягу, сразу вызывающего расположение и доверие, он и сам представлял себя таким. Он старался говорить только правильные вещи, как положено у людей, а свои настоящие чувства и мысли не открывать никому. Ну только своему психотерапевту с голосом бога. Ему можно было доверять. И еще Марии. И Мэри.

Другие, как, например, тухляк из пятой квартиры или его отчим, воспринимали его сразу в штыки. В них ненависть к Джеймсу как будто развивалась загодя.

Отчим Боб… Джеймс поморщился так, как будто ему удалили все зубы без анестезии разом. Только одна мысль о нем вызывала резкую ноющую боль во всем теле: в каждой мышце, в каждом органе, в каждой кости. Боб сломал всю жизнь Сандерленда. Он привел в этот мир Пирамидоголового.

Отец погиб в аварии, когда Джеймсу было 4. В больнице сказали, у выезжающей на перекресток фуры отказали тормоза. Джеймс ничего не помнил, просто проснулся в палате с забинтованной рукой и зареванной, посеревшей матерью рядом. Сотрясение мозга, два переломанных пальца. В церкви, куда он потом ходил с матерью на службы, говорили, что он спасся чудом. Господь оставил его в живых, потому что у него на Джеймса были особые планы.

Маленькому мальчику было непонятно, что за планы были на него у всемогущего Бога. Отобрав отца, Бог, казалось, пытался отобрать и мать. Она ушла в себя, стала отчужденной, замкнутой и строгой, носила черные платья. Джеймс, казалось ему, существовал в каком-то вакууме пару лет, куда не могли достучаться ни друзья по двору, ни пастор в церкви. А мать и не пыталась. Джеймс смотрел на ее многочасовые молитвы вечерами. Ее лицо стало похоже на почерневший лик Богоматери Гваделупской, вечно скорбящей, вечно глядящей вниз, в преддверие ада. Но обладать даже такой женщиной маленькому Джеймсу нравилось, ведь она принадлежала только ему. Ему одному безраздельно. Это слияние невинного ребенка и скорбящей матери он воспринимал как святость.

Джеймса все время преследовал страх. Он боялся закрыть глаза и потерять еще и мать, которая выглядела ангелом кротости в его глазах. Считалось, мальчик боялся темноты, потому что авария случилась ночью. Чтобы справится с его беспокойством, она позволяла ему спать рядом с собой. Свет в спальне вообще не гасили.

Жизнь изменилась, когда за матерью начал ухаживать Боб. Джеймс еще не видел его, но уже заметил перемены в матери. Ее лик посветлел, а из гардероба одно за другим стали пропадать строгие черные платья. Все вокруг говорили, что она похорошела, и новый роман ей на пользу, но сын был не согласен. Та женщина, которую он любил и на которую молился, растворялась, как ночь, оставляя в руках пустоту.

Боб переехал внезапно, и Джеймса переселили в детскую комнату. С первой встречи и Джеймс, и Боб невзлюбили друг друга. Боб был крупным, мускулистым работягой, нанимавшимся на фермы разнорабочим. Он был настоящим реднеком, помешанным на теме мужественности. Казалось, вся сфера его интересов заключалась в том, что нужно делать и чем заниматься, чтобы никто не подумал, что он – не мужик. Пить пиво, рыгать, громко смеяться с друзьями, постоянно отпускать скабрезные шуточки и утверждать, что женщины – глупые существа второго сорта, как огня бояться прикоснуться к предметам розового цвета, пореже стричься, бриться и одевать чистую одежду было его принципами, которые казались ненавистны Джеймсу.

Он был обычным ребенком, болезненным и робким. Не хотел быть лидером, боялся давать сдачи, отказывался играть в регби. Ему нравилось быть чистым, часто купаться в душе, запираться в комнате и слушать грустные баллады. Мальчик маниакально наводил дома идеальный порядок и расставлял вещи по своим местам. Он даже мог горько и отчаянно плакать, если расстроится. Для Боба все это было невыносимым. Было уколом в сторону его мужественности и подчеркнутой сексуальности. Если он не воспитал пасынка мужиком, то и сам не мужик, – никто не упрекнул в этом Боба, кроме него самого. Глядя на хлипкого пацана, отчим всегда мрачнел.

С каждым разом он наказывал Джеймса все строже и строже. Ребенок в ответ бунтовал, кричал, кусался – вот однажды Боб затолкал пасынка в темный подвал и закрыл за ним дверь. Внезапно помогло – и Боб воспринял этот метод воспитания как выигрышный. Конфликты продолжались, становились все яростнее – и постепенно отчим расчистил подвал, стал привязывал Джеймса за ногу к трубе газового котла и оставлять на все более длительное время. Подросток боялся темноты еще больше. В ней стояли и копошились огромные страшные фигуры, они разглядывали его и были готовы напасть. Когда отчим заходил его проверить, мальчик сидел притихший, вжавшись в стену спиной, с большим пальцем во рту. Боб считал это проявлением согласия с наказанием и покорности.

Ну а мать? Она изменилась совершенно. Все так же ходила в церковь по воскресеньям и отзывалась на то же имя, но под влиянием Боба стала совершенно другой женщиной. Громко смеялась его скабрезным шуточкам и пила пиво с ним вечерами. Стараясь казаться желанной и привлекательной для Боба, стала носить вошедшие в моду мини-юбки. Перестала находить общий язык с Джеймсом, потому что общение с 12-летним бунтующим подростком – это сплошное страдание, а страдание было тем, что она старательно пыталась вытолкнуть и не допустить в своей жизни.

Постепенно сын начинал ненавидеть и ее. После школы не торопился домой. Друзей у него не было, в классе отчаянно гнобили, и вот после уроков он отправлялся по заброшкам. Недостроенных домов было немного, покинутые владельцами дома были гораздо увлекательнее. Джеймс находил в них упоение. Садился на диван в гостиной, представлял, какой бы была его самостоятельная жизнь в этом доме. Осматривать ящики, кладовки, подвалы оказалось еще интереснее. В одном из них он нашел пистолет с двумя патронами.

Мальчик возвращался домой к ужину, где его ждал очередной подзатыльник и обвинения в мужской несостоятельности. Постепенно в сознании укрепилась мысль принести домой пистолет для защиты от Боба. Если бы его не было, верилось уже повзрослевшему Джеймсу, мать стала бы прежней. Она бы опять принадлежала ему безраздельно.

В тот день было выпито изрядно пива. Больше десятка пустых банок уже лежало на полу, еще штук шесть стояло на столе. Мать пьяно развалилась на низком подоконнике кухни. Первое, что бросилось в глаза подростку, были ее накрашенный красным рот с прилипшей с нижней губе сигаретой, и предательски светлая стрелка на темных колготках, уходившая по внутренней стороне бедра к зияющей чернотой ластовице. Короткая юбка задралась до трусов. Джеймс презрительно бросил ей, что она выглядит, как дешевая шлюха. Такие шуточки сходили с рук Бобу, мать даже смеялась над ними, но сейчас поменялась в лице. Боб тяжело поднялся со стула, словно черный, жирный, вонючий хряк, и ударил кулаком обидчику в голову. Джеймс увидел ужас в глазах матери. Его откинуло ударом на холодильник. Отчим ударил его еще несколько раз, затем схватил за руку и потащил в подвал.

Когда мальчик очнулся, и сердце его трепетало от всепоглощающего страха. Он сидел в подвале на привычном месте, привязанный за ногу, а вокруг была темнота. Адски болела голова, но это не важно. Темнота выглядела особенной, она была смертельно опасной. Все те же смутные фигуры, готовые напасть, окружали его. Но еще был ОН. Джеймс знал: ОН был тут ради него. Огромный, свирепый, сильный, не человечески мощный. Он мог раздавить или разорвать Джеймса на части за одну секунду, но не делал этого. Он хотел сделать Джеймса своим. Не просто забрать, получить бессмертную душу Джеймса, как пугали дьяволом в церкви. Дьявол был просто картинкой по сравнению с Этим. Безжалостным, мощным, тускло поблескивающим толстым металлом монстром. Он обладал собственной волей. И эта воля была Джеймсу известной. ОН ХОТЕЛ СДЕЛАТЬ ДЖЕЙМСА СВОИМ. Глядя сквозь темноту на мутный отблеск, где кружились, сверкая, пылинки и ложились на неровную железную грань, Джеймс кричал и кричал. Он чувствовал, как монстр, у которого не было имени, становится им, а он сам становится чуточку этим монстром. Кричал от ужаса, кричал от страха. Кричал от отчаяния. Хотел позвать на помощь, но кроме протяжного звериного ААААААА из его рта ничего не выходило.

Отчим нашел его без сознания с расцарапанным в кровь лицом на следующее утро. Обнаружилось, что у Джеймса черепно-мозговая травма. То ли в результате удара, то ли от падения на холодильник небольшой кусочек кости в височной доле откололся и впился в мозг. Всю ночь продолжалось кровотечение. Подростку сделали срочную операцию, и он выжил. Врач диагностировал, что теперь Джеймс стал не обучаем и будет страдать краткосрочными эпизодами потери памяти.

На Боба хотели завести уголовное дело за жестокое обращение с ребенком, но ему удалось все «замять». Спас пистолет в рюкзаке Джеймса, который он в тот день принес домой. Боб нашел его и предъявил полиции, представив дело как необходимую самооборону. Типа Джеймс напал на него с заряженным пистолетом, а Боб только, защищаясь, оттолкнул его на холодильник. Про подвал отчим вообще умолчал, соврав, что после конфликта Джеймс ушел к себе в комнату спать, а утром ребенка не получилось разбудить в школу. Мать, боясь потерять второго мужа в тюрьме и опять остаться одна, молчаливо подписала все показания Боба.

Джеймса тоже опрашивали после операции, только ему никто не поверил, потому что, кроме инцидента с отчимом он рассказывал про монстра, темноту и то, что мать его кормит гнилью. Над подростком посмеивались, считая, что со свойственным детям максимализмом он пытается очернить обидчика, и никто не разглядел в его правдивых историях признаки грозного психического заболевания. Джеймс поклялся больше никому не рассказать правду. Он будет говорить им лишь то, что они хотят. Лишь бы его оставили в покое.

Подросток старательно принимал все лекарства, особенно успокоительные и таблетки, понижающие уровень агрессии – и вскоре ему стало легче. На ночь свет в палате можно было не выключать, а смутные фигуры в темноте толпились где-то далеко, на самом краю сознания. Он постепенно привык жить с ними.

Полгода ушло у него на восстановление после операции. Боб, чувствуя вину, усердно работал, чтобы оплатить пасынку страховку и дорогостоящее лечение. Свои 13 лет он встретил в палате один. Мать прислала пиццу и пончики через доставщика. Через месяц мальчика выписали, и он вернулся домой. До школы уже не было дела, и, отправляясь туда, Джеймс сворачивал на полпути и шел лутать по заброшкам. Если учитель звонил и жаловался матери на отсутствие ребенка в школе, Джеймс оправдывался, что забыл. В конце концов, амнезия или временные провалы в памяти были его официальным диагнозом. Боясь повторения, ни Боб, ни мать в конфликты с ним больше не вступали.

В свое четырнадцатилетие он забрал все деньги из дома и уехал на запад. По дороге обменял украденный у Боба новенький пикап на старый автотрейлер, в котором можно было жить. Недалеко от Сайлент-Хилла автотрейлер сломался, и чудом проезжавший мимо эвакуатор помог Джеймсу дотащиться до ремонтной мастерской за заправкой Октантис фуел. Денег на ремонт и запчасти не хватало, поэтому Джеймсу пришлось временно устроиться в зоомагазин Биг Джей, чтобы «подлатать» дыру в финансах.

Там Сайлент-Хилл закинул свою первую удочку, и Джеймс с радостью попался на его приманку.

её поймали около Кац-стрит

зря мы её сюда привели

не знаю, что делать

она там

сидит и смотрит

выпустить нельзя

уйти тоже нельзя

она меня не отпустит

не смотри на неё

не смотри ей в глаза

Но она была такой милой, доброй, отзывчивой и голодной, что Джеймс сразу полюбил ее. Он называл ее хорошая девочка. Гуди. После всего, что он пережил за эти годы дома, собака стала именно тем существом, которое было так необходимо израненной душе подростка. Его поддержкой и опорой. Пушистая, невероятная умная колли. Еще никто в этой жизни не верил в него так, как она.

Город точно знал, что нужно было Сандерленду, и давал ему это.

Страдание? Город давал ему страдание.

Гуди дожила до старости по собачьим меркам, когда у нее обнаружили рак молочных желез. Оперировать было слишком поздно, да и животное бы не перенесло хирургического вмешательства. Вместо сна она просто выла ночами от боли. Джеймс клал ей влажное полотенце на живот и легонько чесал между ушами. Казалось, это немного помогает. Глядя на седую, перекошенную пасть, Джеймс думал о том, как любил ее и как желал ей покоя. Он избавил ее от боли, зажав нос и пасть руками, а Гуди, любящая Гуди… не сопротивлялась. Когда жизнь покинула ее лохматое тело, Сандерленд вынес ее на улицу, положил на дорогу и сел рядом. Какое-то странное чувство роилось в нем, он искал для него слово и не мог найти. Это была горячая, обжигающая едкой кислотой сожаления, вина и, одновременно с ней, ледяное, пронзающее душу иглами, чувство освобождения.

Любовь? Горд давал ему любовь.

Когда Гуди умерла от старости в возрасте 13 лет, положив усталую голову на скрещенные лапы около Техасского кафе, Джеймс сидел на тротуаре и плакал. Именно тогда недостриженная Мэри в чувствах выбежала из парикмахерской напротив, и положила ему руку на голову. Еще вздрагивая плечами, Джеймс поднял заплаканное лицо. Над ним стояла девушка в светлом, и солнце играло лучами в ее светлых волосах. Вспомнилось что-то из Библии про милость Господню. Знак, это точно был знак.

Так они и познакомились. Мэри словно восполнила ту изначальную, строгую, чопорную, горюющую мать, которая выглядела святой в глазах своего сына. От Мэри он дополучил ту любовь, которой так не хватило ему в детстве.

А когда врачи сказали, что Мэри осталось жить четыре месяца, Сайлент-Хилл послал Сандерленду Марию, которую он любил по-настоящему – пылко, страстно, самозабвенно, как мужчина любит женщину всей своей жизни.

Когда же не стало и ее, и Джеймс застрял в своем бесконечном цикле перерождений, город посылал ему подсказки в виде писем и радиосообщений от Мэри. И хотя все встреченные Сандерлэндом персонажи уверяют, что его умершей жены здесь нет, (да и Джеймс сам признает это в финале), письма и радиосигналы однажды должны провести его правильному пути. И путь этот – не убийство, насилие или сексуальная агрессия по отношению к женщинам, а любовь. Есть два пути навсегда покинуть Сайлент-Хилл. Первый – это принять свою земную греховную любовь к Марии (вместе с ее прошлым) и уехать с ней. Второй – смириться с осознанием, что не святость, а привлекательность и желание нравится противоположному полу – неотделимые черты женской натуры. Тогда можно уйти из Сайлент-Хилла с Лорой, физическим воплощением нерожденной дочери Мэри и Джеймса. Этот поступок подразумевает, что Джеймс должен стать ее отцом, заранее соглашаясь с ее взрослением, развитием сексуальности и потерей невинности. Повзрослевшая Лора превратится в обычную женщину для Джеймса, а не очередного атакующего монстра.