Как я ездил в Ленинград

Айрат Хайруллин

Как я ездил в Ленинград

Воспоминания о моём студенческом безрассудстве и первом знакомстве со столицами

В молодости нас спасает именно то, что позже становится нашим проклятием – наивность. Абсолютная, беспредельная, почти героическая в своей безрассудности наивность, не имеющая ничего общего с глупостью, но всё-таки наивность. Сейчас, оглядываясь на себя двадцатилетнего, диву даюсь: как вообще мы выжили? Как мы, советские студенты конца восьмидесятых, существа беззащитные как цыплята, умудрялись преодолевать пространства, глотать километры, выживать в условиях голода, безденежья и полного отсутствия планирования?

Зима 1988 года. Советский Союз доживал последние годы, хотя никто из нас ещё не догадывался об этом. Предчувствие близкого конца витало, разумеется, повсюду – в пустых магазинах, в талонах на колбасу, в бесконечных очередях, в которых мы не стояли только по причине своей юношеской непрактичности, полагая, что студенту не нужно копить вещи и запасать продукты. И вот в этом предсмертном бардаке, в этой сумеречной зоне позднего социализма, мы с моим однокашником Рустемом Тулигановым затеяли авантюру настолько безумную, что сегодня она кажется мне поступком двух добровольных самоубийц.

«Послушай, – сказал он мне после зимней сессии, когда мы, совершенно изнурённые экзаменами, слонялись по опустевшему университетскому коридору. – Я скоро женюсь, а невесте моей нечего надеть. В Уфе ничего приличного не купишь, разве что с рук, но и там выбор – три потёртые майки да пара линялых джинсов. Поехали со мной в Ленинград?»

В мозгу моём пронеслось сразу несколько вопросов. Во-первых, почему именно Ленинград, а не Москва, где было несравнимо больше шансов раздобыть что-то приличное? Во-вторых, сколько это будет стоить? В-третьих, где мы там будем ночевать? Но я был двадцатилетним глупцом, и вместо того чтобы задать все эти вопросы, я только кивнул: «Конечно, поехали. Когда?»

«Сегодня», – ответил Рустем, и в этом «сегодня» было столько уверенности, что я даже не стал сомневаться.

Через несколько часов у нас были на руках билеты в плацкартный вагон до Москвы, а затем до Уфы. Семнадцать рублей со студенческой скидкой – почти половина моей ежемесячной стипендии. Собрали нехитрый провиант: две рыбные консервы и хлеб. План был гениален в своей бессмысленности: ночевать в поезде, день провести в Москве, затем ночным поездом отправиться в Ленинград, там закупиться всем необходимым, снова ночью вернуться в Москву, погулять ещё день и вечером отправиться в Уфу. Какая красота! Ни одной гостиницы, ни одной квартиры, только поезда и вокзалы.

Сейчас я понимаю, что в любой западной стране (да и в нынешней России) такое путешествие неизбежно закончилось бы в полицейском участке. Два замызганных студента, дремлющих на вокзальных скамейках, непременно привлекли бы внимание полиции. Но в Советском Союзе, особенно в его последние годы, никто не удивлялся студентам, спящим на вокзалах. В конце концов, половина страны жила примерно так же.

До Москвы было двое суток пути, и наш скудный запас продовольствия закончился уже к концу первого дня. К середине второго дня голод стал невыносимым, и мы решили просто не просыпаться – так можно было хотя бы на время забыть о пустых желудках. Но сон, как назло, не шёл. По вагону разносился волшебный аромат вареной курицы – наши соседи, люди гораздо более предусмотрительные, устроили себе пиршество из вареных яиц, луковиц и той самой курицы, запах которой сводил нас с ума.