Доверяясь страху

Татьяна Новикова

Доверяясь страху

Когда я впервые увидел Землю, она показалась мне такой сырой. Я не знал, что так бывает не всегда. Сырость наполняла всё вокруг запахами. Именно буйство и безумие, бесконечное разнообразие запахов, стало моим решением остаться. Шло время, и всё высохло. Дожди стали ходить по расписанию. Но мест, наполненных влажным сырым воздухом, оставалось достаточно.

Мое существование спорно, как говорят земляне. Меня это устраивает. Мне нравится, что я могу жить, ничего не доказывая.

Я очень люблю птиц, их голоса и движение. Есть несколько мест, несколько озер, куда я прихожу перед рассветом, когда воздух насыщен запахами настолько, что кажется зримым. Я наслаждаюсь одним ароматом за другим и смотрю на солнце – как медленно оно поднимается и меняет форму. А потом отовсюду начинают петь птицы. Некоторые показываются мне. Они летают очень красиво, гораздо красивее, чем я. И дело даже не в том, что они не боятся меня. Я просто их не интересую. То есть, для них нет разницы между мной и другими обитателями Земли. Наверное, еще и за это я люблю их.

Мое время заканчивается. Когда я вернусь, я больше не буду чувствовать свою разделенность. И мне хочется оставить ее запечатленной. Потому что никогда и нигде я не испытал более сильного и прекрасного чувства. Мне интересно, как это для птиц, как они чувствуют стаю и себя? Что случается с теми, кто решает покинуть стаю? Я знаю, что они не ответят мне, но мне хотелось бы получить ответ.

Когда я родился, мой отец показал мне мир – много-много круглых шаров, больших и маленьких. «Когда-нибудь все это будет твоим, – сказал он, – не торопись».

Я узнал о воплощении случайно. Сейчас я думаю, что, наверное, я должен был об этом узнать, потому что то, что я пережил здесь, на Земле, обладает особенной силой, которой я хочу дать свободу после своего возвращения. Меня ждало много удивительных открытий. Везде, где я воплощался, рано или поздно я находил своего отца. Он шутливо грозил мне пальцем, и мы смеялись. Иногда, после его смеха, если шарик был не очень прочным, он разлетелся на кусочки, и они красиво парили, пока другие шары не принимали их в себя. Но на Земле я потерял с ним связь. Я здесь уже давно. И я здесь один. Иногда я скучаю по нему.

Меня называют по-разному. Очень по-разному. Слова для меня имеют мало значения, потому что я больше люблю чувствовать, чем говорить. Когда я готовлюсь к возвращению, я переживаю такую боль, которую не в состоянии выразить словами или хотя бы звуками.

На Земле я узнал, кто такие боги. Узнал, что они не умирают и не меняются. За всё то время, что я прожил здесь, я не встретил ни одного бога. У моего отца была забавная шкатулка. Когда я открывал ее, из нее изливался свет, который можно было направить туда, где ничего не было видно, и там начинало что-то появляться. Я думаю, эта шкатулка – это было что-то вроде бога. И даже не знаю, будет ли мне интересно играть в нее после своего возвращения.

Сначала моя жизнь на Земле была похожа на свет из этой шкатулки. Я направлялся к чему-то, и оно появлялось. И я не мог сказать, существовало ли оно до меня. Потом я устал, мне захотелось почувствовать плоть. Воплощения всегда приносили удовольствие, потому что все-таки между мной и людьми сохранялась существенная разница. Они знали гораздо меньше о себе, чем я. Я пробовал разные трюки, воплощался в нескольких, во многих. Когда говорят, что за массовой гибелью людей во время авиакатастрофы, стоит божественный промысел, я смеюсь. Просто я в очередной раз умер, будучи воплощенным в сто семьдесят девять человек. Наверное, вам интересно, воплощался ли я в птицу. Нет, я оставил для себя кое-что неприкосновенным.

Я учился у людей. Точнее, я учился ими. Ведь когда я был воплощен, я забывал себя. Получая новый опыт, я рассказывал людям о насилии – стихами, музыкой, кино и картинами, и понял, что меня все равно не слышат. Поэтому сейчас я решил рассказать о любви, хотя думаю, что и это будет безрезультатно.

* * *

Когда я рождался музыкантом, я никогда не знал заранее, на каком инструменте буду играть. В этот раз оказался аккордеон. Я вел очень одинокую жизнь, большая часть которой состояла в том, что я сидел на кухне маленькой грязной квартиры. На столе передо мной стояла бутылка. Чуть подальше – плохо работающий телевизор. А рядом – инструмент. Я просиживал так долгие часы, пока в бутылке сохранялась жидкость, пытаясь понять, почему единственная связь в моей жизни была связью с этим невообразимо странным предметом. Я рассматривал его, и иногда он казался мне похожим на горгулью, а сам себе я напоминал Квазимодо.

Я кое-что понял про скоротечность. Про то, как один танец маленькой цыганки может разрушить привычный ход вещей. То, что складывалось веками. Толщу веков. Этому нет названия, потому что оно существует столь малый срок, но этой мизерности достаточно.

У меня был сосед. Когда нас выпускали из интерната, мы получили квартиры рядом, в одном доме, далеко от города. Для того чтобы попасть в относительно приличный район, нужно было проехать двадцать пять минут на трамвае. А оттуда уже можно было добраться до метро. Такой путь я совершил три раза, а мой сосед – пять.