Гильотина для паука

– Так скука ж смертная, тебе не кажется? Помнишь, как ты подкатил на своем «фольксвагене»…

– «Мазде», – обиженно исправил ее Бережок, но она лишь махнула рукой:

– Неважно. У тебя на лбу было написано, мол, посмотри, что у меня есть. У других этого нет, а у меня есть. Это настолько было смешно и банально, Бережок, зажеванные штампы. Прояви ты в тот момент хоть немного фантазии, соригинальничай как-нибудь, и, возможно, я села бы в машину.

…Лекарь вдруг замолчал и уставился на пуговицы моего халата.

– Ну а дальше? – хрустнув пальцами, нетерпеливо поинтересовался я. – С чем еще расстаются выпускники школы?

– Хватит на сегодня, – скрестил он запястья, насколько позволяли наручники. Именно так сигнализируют водителю, когда хотят показать, что ехать дальше нельзя ни в коем случае. – Теперь ваша очередь, Илья Николаевич. Вопросы буду задавать я, а вы отвечайте. Иначе диалога не получится. Вам хотелось когда-нибудь умереть? Кончить все разом, развязать все узлы… Оставить этот мир, короче? Только честно.

– Было такое один раз, – признался я, словно шагнув в пропасть с обрыва. – Когда умерла моя дочь. Это случилось десять лет назад, ей было восемь лет. Вскоре после этого от меня ушла жена… Это самый трудный, невыносимо трудный период моей жизни… Особенно тяжело было первый год.

Я говорил и говорил, не понимая – зачем это делаю. Словно меня кто-то подталкивал сзади. Вернее, не меня, а слова, которые толпились внутри. Кто-то облегчал произношение, и они вылетали, как оперившиеся птенцы из скворечника. Будто передо мной сидел священник, а я исповедывался.

– Что вас удержало в жизни, не дало наложить на себя руки?

– Работа, – буркнул я, удивившись очевидности произнесенного. – Я с головой ушел в работу.

– Это днем. А по ночам наверняка накатывало отчаяние. Чем спасались? Курево? Алкоголь? Наркотики? Секс?

Голос Бережкова звучал монотонно, как из другого измерения. Казалось, его ничем не прошибешь, не разжалобишь. Словно опытный снайпер, он стрелял и попадал точно в цель.

– Только курево и работа. Ночью курево, днем работа.

– Часто ли бываете сейчас на могиле дочери?

Вопрос застал меня врасплох: к своему стыду, я не помнил, когда был в последний раз. Конечно, недавно, но…

Мою заминку Лекарь уловил, истолковал по-своему:

– Представьте, что кто-то из вандалов надругался над могилой? Вы себе это сможете простить?

– Замолчи немедленно! – закричал я. – Прекрати это издевательство! Или… я за себя не отвечаю! Я и так многое себе не могу простить, а тут еще ты…

– Вам никто за меня это не скажет! – бесцветно произнес он, зачем-то сняв очки. – Жена от вас ушла, любовницы нет. Коллеги… Коллегам, в общем-то, наплевать на угрызения вашей совести. Коллеги интересуются вашими делами больше из вежливости, из правил приличия. Вы не можете себе простить, а такое и не прощается. Время эту рану не вылечит… Боль немного притупится, но останется.

– Ты кем себя возомнил?! Никто, видите ли, не скажет…

– Человеком, который скажет вам правду.

Могила дочери

В ординаторской я открыл раму, хотел закурить. Когда доставал пачку, похлопал себя по карманам и не обнаружил диктофона. Оставить его в кабинете, где беседовал с Лекарем, я не мог – всегда окидывал взглядом стол, когда уходил.

Взял со стула портфель, раскрыл его и обнаружил то, что искал. Выходит, душещипательная история первой любви Лекаря и мои откровения о Женьке не записались! Кроме меня и Лекаря, никто ничего не слышал, мы – единственные свидетели. Нюансы, эмоции, острота – все навсегда осталось в кабинете.

Неужто это – предвестники склеротических дел?! Пора начинать сосудистую терапию и понижать холестерин в крови? Кушать продукты моря – кальмаров, трепангов, морскую капусту. Продукты, содержащие морской йод. Забыть про жирную пищу, майонез, свинину, сало… Про все, что я так люблю и потребляю в больших количествах.

Или гипнотические способности Лекаря – отнюдь не болтовня, и он действительно влияет на меня, как небесные тела – друг на друга.

Я закурил, не успев дойти до форточки.

Если увидит Либерман – простым внушением не отделаюсь.

Странное ощущение гнездилось внутри. Больше часа он рассказывал мне свою историю, я не вставил ни слова. Пока он сам не прервался. Он был рассказчиком, я – слушателем. И у меня за все это время не возникло ни малейшего желания задать хотя бы уточняющий вопрос. Зато когда спросил он, я начал отвечать как запрограммированный, хотя мог этого не делать.

Я заслушался, забыв, что, вообще-то, я врач, а передо мной – опасный преступник, психическое состояние которого всерьез подвергается сомнению. Мне было интересно, границы как бы стерлись.

Проще говоря, я битый час прохлопал ушами, как на спектакле побывал. Не заметил, как мы поменялись ролями. Из эксперта, который проводит сложнейшую диагностику вменяемости, я превратился в пациента, которого подследственный своими вопросами загнал в тупик. Может, это я ненормальный?

Чуть хрипловатый, монотонный и непрерывный его голос все еще звучал в ушах, словно в мозг был вмонтирован тонкий звукопроводящий электрод, предназначенный для того, чтобы рано или поздно свести меня с ума.

Кто ты, Костя Бережков?

Туман вокруг тебя все сгущается и сгущается. Становится все жарче и жарче, как будто мы приближаемся к преисподней.

Что-то подсказывало, что услышанная история не выдумана, все рассказанное действительно имело место в жизни Лекаря. Но если это так, то отношения главных героев вместе со школой не закончились, сюжет должен иметь продолжение!

Бережков оборвал его на самом интересном, умело переключив полярность беседы: тот, кто задавал вопросы, начал отвечать, а тот, кто отвечал, – наоборот. И я увидел совсем другого Лекаря…

Я попытался вспомнить его выражение лица, когда он подкидывал мне один вопрос за другим, но не получилось. В памяти всплывал несколько иной сюжет, иные декорации.

Остановить эту «трансляцию» я не мог.

Лекарь странным образом телепортировался в Эльвиру, мою бывшую супругу. Я так же, как сейчас, курил в форточку, только не в ординаторской, а в нашей квартире на кухне, а она замахивалась, кричала, обвиняя меня в том, что я все разрушил, надругался над ее мечтой о многодетной семье. То и дело взлетали вверх ее кулаки, разбивались тарелки, качалась люстра…

Мне и раньше доводилось вспоминать эту сцену, но в этот раз, видимо, вопросы Лекаря так меня «подготовили», что я не только слышал голос бывшей супруги, но и чувствовал ее энергетику, ловил ее пощечины.

Защиты от наваждения не было, курево не спасало.

Когда Женька была маленькой, нам с Эльвирой, чего греха таить, досталось. Пеленки, бессонные ночи, детские инфекции, первые зубы… Ребенок рос капризным и болезненным. Но любили его больше жизни, еще бы – первенец. Глазки папины, щечки мамины, носик – как у дедушки…

Первые шаги, первые слова. Дальше – больше. Центр детского развития, логопед, бассейн. Когда Женьке исполнилось три, Эльвира сказала, что у нее новая беременность. Я, помню, уперся: надо подождать еще пару лет. У меня на носу – кандидатская, промедление смерти подобно. Карьерной, естественно.

Короче, предложил беременность прервать.

Услышав это, Эльвира как-то сразу вся осунулась, сникла. Ее молчаливость выводила из себя – уж лучше бы спорила, заламывала руки, била тарелки. Короче – устраивала сцены. А так – просто стала другой, какой я ее не знал еще. Замкнулась, ушла в себя. Порой от ее молчаливости мне становилось страшновато.

Сейчас-то я понимаю, что это было затишье перед бурей. Как на космодроме перед стартом ракеты.

Аборт сделали неудачно, пришлось долго лечиться. Стационары, курорты… Правда, толку – никакого. Новой беременности не наступало, как мы ни старались.

Эльвира похудела на несколько килограммов, начала раздражаться по пустякам, курить, чего раньше за ней никогда не водилось. Мы перестали ходить в театры, приглашать к себе гостей. То у нее нет настроения, то голова болит, то на работе неприятности.

На самом деле причина была одна-единственная, и мы оба ее знали.

Тот день, когда черт дернул меня за язык предложить Эльвире усыновить ребенка, я не забуду никогда. Жена как с цепи сорвалась: столько словесной грязи на меня никто до этого не выливал.

Зачем она меня послушала?!

Зачем сделала тот злополучный аборт?!

Зачем убила в себе эту маленькую жизнь?!

Этот грех не искупить, не смыть с души, он будет на ней до конца!

А спустя примерно пять лет случилось то, о чем не хочется вспоминать.

Не хочется, но память снова и снова, словно пасьянс, раскладывает передо мной те роковые события.

В ординаторскую зашел Немченко. Увидев меня с сигаретой у форточки, аж присел:

– Что я вижу? У кандидатов наук такие высокие оклады, что премия им ни к чему? Воспитательные меры незамедлительно…

– Не юродствуй, – оборвал я его, не дав поупражняться в красноречии. – Был изматывающий разговор с Лекарем, потом накатили воспоминания. Вот, прихожу в себя.

– Кстати, мне показалось, – тотчас сменил он тему, – или ты действительно сегодня безлошадный?

– Тебе не показалось, въехала в меня вчера одна платиновая блондинка… Какое-то время придется помыкаться на общественном транспорте.

– С блондинки, пожалуйста, поподробней, – оживился Артем. – Пригласил на чашку чая? Со всеми вытекающими, надеюсь?

– Так, посидели в кафешке, поужинали… Никаких вытекающих. Девчонка еще совсем. Машина принадлежит матери.

– Девчонка, ну и что. Они сейчас знаешь какие продвинутые, – не унимался коллега. – Проводил до дома? После кафешки, я имею в виду.

– Нет, уехала на такси. И хватит об этом!

– Кстати, Николаич, тебе там доставили пакет, сказали лично в руки. Я так понимаю – материалы дела от майора Одинцова. Забери у Либермана.

– Заберу непременно.

Артем ушел, а я затушил сигарету, потом еще долго бродил по ординаторской, обдумывая новые темы для бесед с Лекарем. То, о чем буду говорить завтра, послезавтра, через неделю…

Как к тебе подступиться, Костик? С какой стороны?

Галлюцинации у тебя идут вперемешку с реальностью. Как найти в них промежуток? Как проскользнуть за черту? Похоже, ты занял круговую оборону. Лет тридцать назад, не мудрствуя лукаво, назначили бы тебе курс инсулиновых шоков. Потрясло бы, поколотило. Правда, вытрясло бы и остатки того необходимого, что нам нужно.

Сейчас тактика принципиально иная. Тебя окружает суровая конкретика из завтраков, обедов и ужинов, из обязательных процедур и длительных бесед с врачом. Однако ты не спешишь покидать свой мир, словно приглашаешь меня войти в него.

Как долго это будет продолжаться? Я, пожалуй, воспользуюсь твоим предложением, вот только прочитаю материалы дела.

Взглянув в зеркало, я направился в кабинет Либермана.

Врет все Лекарь! Нагло врет! Никаких вандалов на нашем кладбище нет, никто не посмеет посягнуть на могилку нашей Женьки. Руки коротки! Если посмеет, я эти руки быстро оторву.

Прокручивая подобные мысли в голове, я быстро шел вдоль кладбищенской ограды, держа в руках четыре гвоздики.

Еще утром планировал совсем по-другому провести день, а теперь… Долго крепился, уговаривал себя не поддаваться на провокации Лекаря, но потом понял, что дальше просто не могу.

Какой-то подлый червячок неизвестности шевелился в душе, то и дело подкидывая вопросики: «А вдруг?! Ты ведь давно не был, не знаешь. Мало ли что! Сходи, посмотри и успокоишься».

Как Лекарю удалось заронить в меня ядовитые зерна сомнений? Мастерски наступить на самую больную мозоль. Кто его научил этому? Я продержался почти полдня. Твердил: вот заберешь, доктор, машину из ремонта, тогда и съездишь. Нет, не выдержал!

Могилка оказалась ухоженной, аккуратно росли цветочки, названия которых я не знал. Взглянув на фотографию на памятнике, почувствовал комок в горле. Женька улыбалась так беззащитно, что накатили слезы, и я отвернулся.

Все же поехал. Помчался. На двух автобусах с пересадкой.

Приехал. Здесь все тихо: ветер шевелит пряди только что распустившихся берез, Женька улыбается. Это я сфотографировал дочуру за полгода до смерти в Парке аттракционов. Тогда ничего не предвещало беды, смеялись, дурачились. С одних качелей на другие, мороженое, сок…

Господи, как будто вчера было!

С другой стороны, доктор, если бы Бережков тебя не пристыдил, когда бы ты наведался сюда? Через год? Через два? Ты еще должен спасибо ему сказать за морализаторство. Результат налицо – ты на могиле дочери, роняешь скупые мужские слезы.

Это катарсис, очищение.

Прости меня, доча! Если сможешь, конечно. Пожалуйста.

Постоял, поплакал – можно дальше жить.

Уже когда вышел за ограду кладбища, уловил шаги позади себя. Даже не шаги, а чье-то молчаливое преследование. Обернулся – никого. Но ощущение было такое, что я не один, кто-то движется следом буквально в нескольких шагах.

Когда стало совсем невозможно идти, я развернулся, набрал в грудь воздуха, чтобы приструнить шутника, но опять никого не увидел.

Что происходит? У меня начались слуховые галлюцинации?

Стоило продолжить путь, как я буквально наткнулся на худощавую пожилую женщину в черной шляпе, вязаной кофте неопределенного цвета и черной складчатой юбке.

Кажется, от неожиданности я вскрикнул.

На вид я бы дал ей лет шестьдесят. Распущенные черные с проседью волосы придавали сходство с цыганкой. Обострившийся нос с горбинкой и резко очерченные скулы вносили в облик что-то птичье. В целом становилось страшновато, тем более вблизи кладбища. Вылитая Шапокляк.

– Как он там? – выдохнула она скрипучим голосом, приблизив ко мне желтоватые, с красными прожилками глаза. – Держится еще?

– Вы кто? – отшатнулся я от нее, как от прокаженной. – Это вы меня преследовали? Что вам от меня надо?

– Тебе не с ним говорить надо, – продолжала скрипеть Шапокляк, ущипнув меня костлявыми пальцами за рукав. – А со мной! Я знаю больше и больше расскажу.

– Это вы о ком? – поинтересовался я, отдергивая руку. Весь на нервах достал сигареты, закурил. Когда оглянулся после этого, от Шапокляк и след простыл. Я стоял один возле кладбищенской ограды. Уж не приснилась ли мне она?! Все так же вокруг шелестели листвой березы, по небу ползли редкие облака.

Брел по пыльной дороге как оглушенный. Кончилась одна сигарета, закурил другую. С дымящейся сигаретой ввалился в автобус, на меня ополчился кондуктор, попросил покинуть салон, едва не вытолкав.

Уселся в одиночестве на остановке. Надо сосредоточиться, доктор!

Меня не покидало ощущение, что после сегодняшнего разговора с Лекарем все пошло не так. Он столкнул меня с наезженной колеи, направил в другом направлении. И на этом пути со мной происходят странные, необъяснимые вещи. Чувствую себя жутко дискомфортно.

Посеяв в душе сомнение относительно могилы дочери, он спровоцировал мою поездку на кладбище, где я встретил ведьму, которая ущипнула меня за рукав и исчезла. Как испарилась.

Что теперь со мной будет?

След на стене

Всю жизнь мечтал прокатиться в милицейском уазике. Столько книг детективных прочитано, фильмов просмотрено… Овеянный романтикой, пропитанный милицейским юмором, фурычит себе на скорости восемьдесят километров в час, и никакие колдобины ему нипочем.

А мы с веснушчатым сержантом Цыплаковым трясемся в нем, подталкивая камушки из желчных пузырей и почечных лоханок поближе к соответствующим протокам, чтобы они туда переметнулись под воздействием вибрации и конкретно ущемились. Едем в Центр сердечно-сосудистой хирургии, который по странному стечению обстоятельств похож на обычный подвал полуразрушенного дома.

Дома, в котором давно никто не живет, иначе бы наверняка услышали крики и стоны мучениц этого Центра. Дома, в котором уже побывали эксперты и составили свое заключение. Дома, каждый квадратный сантиметр которого тщательно исследован.

Майор Одинцов любезно выделил мне на целый час машину с сержантом, за что я ему очень благодарен. А то три дня мучаю бедного Лекаря, даже приблизительно не представляя, в каких «комфортных» условиях тому приходилось работать.

– Это даже не подвал, – пояснил мне веснушчатый сержант, съехав с асфальта на гравийку. – Скорее бомбоубежище. Дом строился еще в сороковых годах. Ботиночки свои вы там точно замараете.

– Ничего, не смертельно, – успокоил я его. А может, себя. – Далеко еще?

– Мы практически приехали, – сказал он, переключаясь на пониженную передачу. – Вот сейчас на этот холмик вскарабкаемся, потом спустимся, и все.

Как у нас в России бывает, полуразрушенный бесхозный дом давно стал общественным туалетом. Запах отпугивал любого, кто решил поискать здесь приключений. Разве что заскочить по нужде, забежав за стенку на короткое время.

– Дальше в эту темень никто не совался, – вел нелегкое повествование сержант, включив предусмотрительно захваченный фонарик. – А там в самом конце оказалась дверь. Кому придет в голову в такой вони продвигаться с фонариком? А без фонарика здесь нечего делать даже днем, не то что ночью.

– Это точно.

– Да, кажется, майор был прав…

– В чем он был прав? – спросил я, зажимая нос.

– Он предположил, что запах создавался искусственно. Как бы здесь ни гадили, простите, все равно продуваться должно. Сильная вонь отпугивает людей, это достаточно надежное средство от любопытных зевак. Так маньяк и создавал… своеобразную защиту.

– Я правильно понимаю, три дня назад здесь воняло еще сильней? – предположил я, с трудом сдерживая рвотный рефлекс. – Хотя куда уж…

– Правильно понимаете, намного сильней, – ответил сержант из темноты, гремя ключами. – Запах постепенно выветривается.

Наконец, заскрипели петли и отворилась толстая дверь. Исчезнув на какое-то время за ней, сержант оставил меня в полной темноте. Вскоре щелкнул выключатель, и я смело ступил на ступеньки «сосудистого центра». Правда, вели они почему-то не вверх, а вниз.

Спускаться пришлось недолго. Когда закрылась дверь, исчез и запах.

Вот он, каземат, передо мною. Не думал, что в эти минуты буду волноваться. Сердце бухало и в горле, и в висках.

– Связанные женщины лежали здесь, на матрацах, – продолжал рассказ сержант. – Веревки крепились не к батареям отопления, а к крючьям, на которых эти батареи держались. Труп лежал здесь…

– Интересно, откуда он взял столько матрацев?

– Майор, кстати, тоже задался этим вопросом. Мы узнавали. Здесь когда-то был тренировочный комплекс с базой отдыха какого-то спортивного общества. Потом владелец или разорился, или передислоцировался. Началась перепланировка, но что-то опять застопорилось. Остались матрацы и кое-какая мебель. Мебель бомжи пожгли, а матрацы…