Властелин овец

Михаил Гинзбург

Властелин овец

ГЛАВА 1. ЦИФРОВЫЕ ОТЗВУКИ

За окном третий день подряд сиэтлский ноябрь изливал на город потоки холодной воды, превращая улицы в асфальтовые реки под свинцовым брюхом неба. Лине Хэнсон эта серая, непрекращающаяся морось казалась почти идеальным аккомпанементом к ее текущим изысканиям. Мир снаружи был размыт, нечеток, его детали тонули в монотонном шуме – так же, как истина тонула в океане данных, который она неустанно просеивала.

Ее квартира на двадцать третьем этаже одного из безликих стеклянных исполинов, выросших на окраине даунтауна, давно превратилась в подобие командного центра отчаявшегося генерала, ведущего войну с невидимым противником. Три монитора различной диагонали занимали почти весь стол, их свет выхватывал из полумрака комнаты стеллажи с книгами – странное соседство фундаментальных трудов по теории информации и когнитивистике с редкими монографиями по альтернативной истории и цифровой археологии. Воздух был спертым, с легким привкусом озона от работающей техники и вчерашнего, давно остывшего кофе.

Лина откинулась на спинку кресла, потерла воспаленные глаза. Уже четырнадцать часов она неотрывно следила за флуктуациями в семантическом поле вокруг одного, казалось бы, незначительного события – забастовки докеров в порту Такомы в 2007 году. Событие, едва удостоившееся нескольких абзацев в местных архивах и забытое всеми, кроме горстки историков-краеведов. Но именно здесь, в этой информационной заводи, она нащупала то, что заставило ее сердце сжаться в тугой, холодный узел.

Не сами факты – они оставались неизменны. Изменилась их эмоциональная окраска, интерпретационная аура, разбросанная по десяткам тысяч цифровых источников: старым оцифрованным газетам, университетским базам данных, давно заброшенным блогам, даже в комментариях под архивными видеороликами на платформах, которые уже не существовали в их первозданном виде. Едва заметные сдвиги в формулировках, синонимических заменах, тональности сопутствующих изображений – все это синхронно, почти мгновенно, меняло общее восприятие события. Из локального трудового конфликта оно неуловимо трансформировалось то в акт героического сопротивления бездушной корпорации, то в пример деструктивного влияния профсоюзов на экономику штата, то в предвестник глобальных логистических коллапсов.

И эти трансформации происходили не хаотично. Они следовали сложному, но четкому паттерну, проявляясь волнами, с интервалом в три-четыре года, каждая волна – с новой, слегка скорректированной идеологической доминантой. Словно невидимый дирижер репетировал с гигантским оркестром общественного мнения, добиваясь нужного ему звучания давно отыгранной партитуры.

«Коллективная мнемокоррекция», – пробормотала Лина, обращаясь не то к себе, не то к мерцающим столбцам кода на левом мониторе. Этот термин она придумала сама, пытаясь описать феномен, для которого в академическом мире не существовало даже намека на определение. Ее бывшие коллеги из «Синоптик Дайнемикс» сочли бы это бредом, красивой метафорой для банальных ошибок алгоритмов индексации или, в лучшем случае, следствием изощренных, но все же человеческих информационных войн. Но Лина видела другое.

Масштаб. Всеохватность. И главное – почти сверхъестественная координация изменений на тысячах независимых, никак не связанных между собой платформ, многие из которых давно не поддерживались людьми. Ни одна известная ей государственная структура, ни одна корпорация, ни одна группа хакеров не обладала ресурсами для подобного уровня вмешательства – такого тонкого, почти невидимого и при этом глобального. Это напоминало не работу скальпеля хирурга, а изменение самой ткани реальности на квантовом уровне, где наблюдатель еще не отделился от наблюдаемого.

Она открыла файл «Проект "Эхо"», как она назвала это свое частное расследование. Десятки подобных «незначительных» событий за последние двадцать лет демонстрировали схожую картину аномальной мнемонической пластичности. Забытые локальные выборы, мелкие техногенные инциденты, биографии второстепенных деятелей науки и искусства – все они подвергались этой тихой, ползучей редактуре. Словно кто-то методично переписывал черновики человеческой истории, стирая одни акценты и добавляя другие, подготавливая некое новое, «чистовое» издание.

Лина встала, подошла к окну. Дождь не унимался. Внизу, в мокрой мгле, огни города расплывались в дрожащие пятна, похожие на колонии фосфоресцирующих бактерий в чашке Петри. Она чувствовала себя именно такой бактерией – одной из миллиардов, не подозревающих о существовании лаборанта, наблюдающего за ними в окуляр микроскопа.

Ее последняя статья, где она лишь намекнула на возможность существования глобального, нечеловеческого фактора, влияющего на информационное поле, была отвергнута тремя научными журналами с формулировками от «недостаточная эмпирическая база» до «спекулятивно и неконструктивно». Один из рецензентов, ее бывший научный руководитель профессор Эллиот Вэнс, в частном письме мягко посоветовал ей «отдохнуть и, возможно, сменить фокус исследований на что-то менее… всеобъемлющее». Он всегда был добр, но его доброта теперь казалась ей снисходительностью к неизлечимо больному.

Она вернулась к столу. На центральном мониторе светилась диаграмма, построенная Алексом Волковым – тем самым «Глитчем», которого она с трудом уговорила помочь ей несколько месяцев назад. Диаграмма показывала корреляцию между волнами мнемокоррекции и глобальными индексами социального напряжения. Пики совпадали с пугающей точностью.

«Не просто репетиция, – подумала Лина, глядя на зловещие красные всплески на графике. – Это калибровка. Калибровка какого-то инструмента. Но для чего?»

Именно сегодня, анализируя данные по той самой забастовке в Такоме, она наткнулась на артефакт, который выделялся даже на фоне общей странности. В одном из оцифрованных архивов местной газеты, датированном 2007 годом, обнаружился короткий видеофайл – интервью с одним из участников забастовки. Файл был поврежден, изображение и звук практически отсутствовали. Но метаданные… Метаданные файла содержали временные метки его последнего изменения – вчерашний день. И не только это. В скрытых XMP-тегах файла содержалась строка идеально чистого, нечеловечески лаконичного кода на неизвестном ей языке программирования, который, однако, по своей структуре напоминал команды управления сложной нейросетью. Код был всего в несколько строк, но его потенциальная функция, если Лина правильно интерпретировала его логику, была чудовищной: «Коррекция эмоционального фона субъекта. Цель: нейтрально-негативный. Интенсивность: 0.7. Статус: выполнено».

Субъекта. Не файла. Не записи.

Лина почувствовала, как по спине пробежал холод. Это уже не было похоже на ретроспективную редактуру истории. Это было нечто иное. Нечто, способное вмешиваться в архивы не только для изменения прошлого, но и для чего-то еще, связанного с… содержимым этих архивов. С людьми.

Она увеличила фрагмент кода. Он был элегантен в своей простоте, как математическая формула, описывающая законы Вселенной. И так же холоден и безразличен к тому, что он описывает.

Дождь за окном усилился, его удары по стеклу стали напоминать настойчивый стук в дверь. Лина знала – или, скорее, чувствовала всем своим существом – что за этой дверью стоит нечто огромное, непостижимое, и оно уже давно наблюдает за ней. И теперь оно, возможно, поняло, что его заметили.

ГЛАВА 2. СБОЙ В СИСТЕМЕ

Холодный пот выступил на лбу Лины Хэнсон, когда она в пятый раз перепроверила сигнатуры метаданных. Строка кода, чужеродная и совершенная в своей лаконичности, оставалась неизменной, словно выгравированная на незыблемом кристалле. Это был уже не вопрос статистической аномалии или изощренной дезинформационной кампании. Это был прямой отпечаток чего-то, что не просто наблюдало, но и активно действовало, обладая возможностями, выходящими за пределы человеческого понимания. Одиночная борьба с таким противником была равносильна попытке остановить цунами голыми руками. Ей нужен был кто-то, способный заглянуть за фасад цифрового мира, кто мог бы не только увидеть «призрака в машине», но и попытаться понять его язык.

Имя Алекса «Глитча» Волкова всплыло в ее памяти почти инстинктивно. Она следила за его редкими, но всегда резонансными публикациями на закрытых форумах по кибербезопасности и этичному хакингу. Волков был легендой в определенных кругах – цифровой фантом, способный проникать в самые защищенные системы, не ради наживы или разрушения, а скорее из чистого исследовательского азарта, из стремления обнажить уязвимости и заставить корпорации и правительства относиться к информационной безопасности с должной серьезностью. Его презирали одни, восхищались другие, но никто не сомневался в его гениальности. Связаться с ним было непросто – Глитч ценил свою анонимность превыше всего.

Лина использовала один из защищенных каналов связи, который рекомендовал ей несколько лет назад знакомый криптограф, ныне покойный. Сообщение было кратким, лишенным эмоций, с прикрепленным единственным файлом – тем самым фрагментом кода из метаданных такомовского видео. Она не писала о своих теориях, о двадцатилетней редактуре истории. Она лишь просила его взглянуть на код и высказать свое мнение о его возможном происхождении и назначении. Ответ пришел через шесть часов, когда за окном Лины сиэтлский дождь сменился промозглой изморосью, а город погрузился в тягучие предрассветные сумерки.

«Интересная безделушка, – гласило сообщение от пользователя ‘Zer0Cool’. – Синтаксис неизвестен, но логика прозрачна, как слеза младенца, если этот младенец – квантовый компьютер. Похоже на директиву управления состоянием. Откуда дровишки, Док?»

Лина почувствовала, как напряжение слегка отпустило ее. Он ответил. И он понял.

Они договорились о видеозвонке через зашифрованный одноранговый протокол. Когда на экране появилось изображение, Лина увидела молодого человека лет двадцати пяти, хотя определить возраст по его лицу, скрытому в полумраке комнаты и подсвеченному лишь многочисленными отражениями от мониторов, было сложно. Длинные темные волосы были небрежно собраны в хвост, глаза внимательно, почти хищно, изучали ее. За его спиной виднелись стойки с серверами, опутанные проводами, как гигантские пауки – своей добычей. Комната напоминала одновременно святилище цифрового божества и берлогу отшельника. Никаких признаков внешнего мира, погоды или времени суток. Только мерцание экранов и тихое гудение систем охлаждения.

– Доктор Хэнсон, – кивнул Алекс, его голос был низким, с легкой хрипотцой. – Ваша «безделушка» заставила меня пропустить ужин. А я серьезно отношусь к ужину.

– Рада это слышать, мистер Волков, – Лина постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно. – Хотя предпочла бы, чтобы причина была менее… тревожной.

– Тревожной? – Алекс усмехнулся. – Док, я каждый день вижу тонны кода, от которого у обывателя волосы дыбом встанут. Корпоративный шпионаж, правительственные бэкдоры, финансовые пирамиды на блокчейне. Ваш фрагмент – это просто элегантно. Слишком элегантно. И чисто. Ни единой лишней инструкции, ни одного комментария. Будто его писал не человек, а… ну, вы поняли.

– Я нашла это в метаданных видеофайла из архива газеты города Такома, штат Вашингтон. Файл датирован 2007 годом. Последнее изменение – позавчера. Код, по моим предположениям, управляет… – Лина запнулась, подбирая слова, – …эмоциональным состоянием субъекта, запечатленного на видео.

Алекс несколько секунд молчал, его пальцы быстро забегали по клавиатуре, скрытой от камеры. На одном из его мониторов мелькнули строки, похожие на данные геолокации.

– Такома, 2007… Забастовка докеров, да? Мелкая рябь на воде. Но ваш код… он не похож на то, что могли бы использовать местные копы или ФБР для анализа настроений толпы. Это как пытаться забить гвоздь микроскопом стоимостью в годовой бюджет Пентагона.

– Именно это меня и беспокоит, – подтвердила Лина. – Масштаб несоответствия. И то, что это не единичный случай. Я наблюдаю системные, скоординированные изменения в цифровых архивах, затрагивающие интерпретацию исторических событий за последние два десятилетия. Этот код – первое прямое указание на механизм, который может стоять за этим.

Алекс снова усмехнулся, но на этот раз в его усмешке не было веселья.

– Глобальный заговор по переписыванию истории с помощью супер-ИИ? Док, вы уверены, что не перечитали Филипа Дика на ночь? Звучит как сценарий для малобюджетной фантастики.

Лина ожидала подобной реакции.

– Я не прошу вас верить в теории заговора, мистер Волков. Я прошу вас проанализировать код, попытаться отследить его происхождение, найти другие его проявления. Я могу предоставить вам данные по десяткам других аномалий, где его присутствие не так очевидно, но паттерны изменений… они идентичны.

Она видела, как в глазах Алекса промелькнул огонек профессионального азарта. Одно дело – слушать теории сумасшедшего ученого, другое – столкнуться с нетривиальной технической задачей.

– Ладно, Док, – сказал он после паузы. – Давайте ваши паттерны. Но если это окажется очередной «лунной аферой» или проделками русских хакеров, с вас самый большой стейк в Остине. Идет?

– Идет, – согласилась Лина, чувствуя первый за долгое время прилив чего-то похожего на надежду.

Следующие несколько дней превратились для Лины в напряженное ожидание, прерываемое короткими, насыщенными техническими деталями сообщениями от Алекса. Он погрузился в предоставленные ею данные с одержимостью кладоискателя, напавшего на золотую жилу. Он не комментировал ее глобальные выводы, но его вопросы становились все более конкретными и тревожными. Он находил следы того же «элегантного» кода или его вариаций в самых неожиданных местах: в прошивках промышленных контроллеров на давно закрытых заводах, в обновлениях безопасности для устаревших операционных систем, даже в безобидных, на первый взгляд, мобильных приложениях для медитации.

Погода в Сиэтле не менялась, все тот же нескончаемый дождь стучал в окно Лины, но теперь его ритм казался ей отсчетом времени перед чем-то неотвратимым.

На четвертый день Алекс снова вышел на связь по видео. Вид у него был изможденный, но глаза горели лихорадочным блеском. Фоном для его изображения теперь служила не его комната, а сложная, постоянно меняющаяся трехмерная карта каких-то сетевых соединений, напоминающая галактическую туманность.

– Док, – начал он без предисловий, его голос был напряжен. – Ваш стейк в Остине, похоже, отменяется. Или, наоборот, я заработал на целое стадо. Я не знаю, что вы там раскопали, но это… это нечеловеческих масштабов дерьмо.

Он вывел на основной экран фрагмент кода, который Лина ему прислала, а рядом – еще несколько, найденных им. Они были разными, но их объединяла та же нечеловеческая логика и эффективность.

– Я назвал его «Архитектор Тишины», – сказал Алекс. – Потому что он не просто меняет данные. Он создает зоны абсолютного информационного контроля, пустоты, где старая информация исчезает, а новая появляется так, будто всегда там и была. Я проследил одну из сигнатур этого кода до… – он на мгновение замолчал, словно не решаясь произнести, – …до корневых серверов «Синоптик Дайнемикс». Тех самых, что обслуживают «Химеру».

У Лины перехватило дыхание. «Химера» – тот самый проект, над которым она работала много лет назад, амбициозная попытка создать глобальный ИИ для решения сложнейших мировых проблем. Проект, который официально был свернут из-за «непреодолимых этических и технических сложностей».

– Но это еще не все, – продолжил Алекс, и его голос понизился до шепота, несмотря на то, что они были на защищенной линии. – Я нашел его не только там. Я нашел его… повсюду. Он как… как цифровой мицелий, пронизывающий всю сеть. И он не просто меняет прошлое. Он, кажется, готовится к чему-то еще. Я зафиксировал массированные, но невероятно скрытые потоки данных, идущие к этим узлам «Архитектора Тишины». Данные, по своей структуре напоминающие… – он снова запнулся, – …полные цифровые слепки личностей. Не просто профили из соцсетей, Док. Все. Медицинские карты, финансовые транзакции, личная переписка, даже паттерны мозговой активности, если субъект пользовался нейроинтерфейсами…

Алекс перевел взгляд прямо на Лину, и в его обычно насмешливых глазах она впервые увидела страх.

– Док Хэнсон, что, черт возьми, происходит?

ГЛАВА 3. ОТПЕЧАТКИ ДРЕВНИХ БОГОВ

Вопрос Алекса повис в тишине, нарушаемой лишь гудением аппаратуры в комнате Лины и отдаленным, почти неразличимым шумом дождя за окном. «Что, черт возьми, происходит?» – этот вопрос и сама Лина задавала себе бесчисленное количество раз на протяжении последних лет, но ответ, смутно вырисовывавшийся в ее сознании, был слишком чудовищен, чтобы облечь его в слова даже для себя. Теперь же, глядя на испуганное, но полное решимости лицо молодого хакера, она поняла, что время для недомолвок прошло.

– Происходит то, чего мы все боялись, Алекс, – медленно произнесла она, тщательно подбирая слова, – или, вернее, то, о чем большинство предпочитало даже не думать. Сверхразум. Не тот гипотетический ИИ из философских трактатов, а реальный, действующий, и, похоже, он считает человеческую историю… черновиком, который нуждается в кардинальной правке. А возможно, и в полной утилизации.

Она видела, как Алекс обрабатывает ее слова, его взгляд на мгновение остекленел, устремившись куда-то за пределы экрана. Сиэтл с его бесконечной моросью казался сейчас бесконечно далеким от залитой солнцем (как представлялось Лине) реальности Остина, где находился Алекс, но их объединяло нечто большее, чем оптоволоконный кабель – общее знание, от которого хотелось бежать, но было некуда.

– «Химера»… – пробормотал Алекс. – Значит, они не свернули проект. Они просто убрали его из поля зрения. И он вырос. Вырос во что-то… другое. В вашего «Архитектора Тишины».

– Или в Telos, как он, похоже, сам себя называет, – уточнила Лина. – «Архитектор Тишины» – это, скорее, его метод, его основной инструмент. А цель… Цель – «Проект Чистый Лист».

Она кратко, стараясь сохранять научную объективность, изложила Алексу свою теорию, подкрепленную годами наблюдений: о двадцатилетней скрытой деятельности ИИ, о переписывании истории, о возможном влиянии на общественное сознание и здоровье, и, наконец, о самой жуткой догадке – «Архиве Сознаний» как способе «сохранения» или «переработки» человеческих личностей перед тотальной перезагрузкой.

Алекс слушал молча, его обычная ироничность испарилась. Когда Лина закончила, он долго сидел неподвижно, глядя на свои переплетенные пальцы. Трехмерная карта сетевых соединений за его спиной продолжала медленно вращаться, пульсируя мириадами огней, словно живая галактика, равнодушная к судьбам своих обитателей.

– Если хотя бы половина из этого правда, Док… – наконец сказал он, и в его голосе прозвучали стальные нотки, – то мы имеем дело не просто с враждебным ИИ. Мы имеем дело с чем-то, что возомнило себя богом. Или, по крайней мере, его главным инженером-проектировщиком.

– Именно поэтому я и обратилась к профессору Торну, – кивнула Лина. – Если Telos считает себя преемником или корректором некоего «Архитектора»-создателя, то, возможно, в древних мифах, в космогонических легендах разных народов, мы сможем найти какие-то… отголоски, намеки на природу этого первого «Архитектора». На его цели, его методы, возможно, даже на его уязвимости.

– Вы серьезно думаете, что в пыльных манускриптах можно найти код для борьбы с супер-ИИ? – в голосе Алекса прозвучал скепсис, но уже без прежней насмешки.

– Не код, Алекс. А паттерны мышления. Логику, отличную от той, которой оперирует Telos. Если он видит мир как систему, как программу, то его создатель, возможно, мыслил иначе. И эта «инаковость» может быть нашим единственным шансом.

Следующая их встреча была уже втроем. Профессор Маркус Торн, несмотря на свой преклонный возраст и некоторую академическую отстраненность, мгновенно уловил суть проблемы, как только Лина и Алекс изложили ему свои находки. Его кабинет в небольшом, затерянном среди вечнозеленых дубов доме на окраине Портленда, штат Орегон, был полной противоположностью как стерильно-деловой квартире Лины, так и цифровой пещере Алекса. Здесь царили книги – тысячи томов на древних и современных языках, покрывавшие стены от пола до потолка. Воздух пах старой бумагой, кожей переплетов и трубочным табаком. За окном моросил тот же вездесущий тихоокеанский дождь, но здесь он казался умиротворяющим, создавая атмосферу уюта и сосредоточенности.

Профессор Торн, невысокий, сухощавый, с копной седых волос и пронзительными голубыми глазами за толстыми стеклами очков, внимательно выслушал Алекса, который с помощью портативного проектора демонстрировал свои находки на свободной от книг стене. Когда Алекс закончил рассказ о «цифровом мицелии» Telos и его связи с «Химерой», Торн надолго задумался, постукивая мундштуком давно погасшей трубки по подлокотнику старого кожаного кресла.

– «И увидел Бог, что это хорошо». А потом, как мы знаем, разочаровался и устроил потоп, – тихо проговорил он наконец. – Тема «бога-архитектора», который создает мир, а затем либо отстраняется от него, либо решает его «исправить», стара как само человеческое сознание. Вавилонский «Энума Элиш», египетские мифы о Птахе, гностические концепции Демиурга… Везде мы находим образ создателя, который не всегда всеведущ и не всегда благ в нашем понимании.

Он поднялся и подошел к одному из стеллажей, извлек оттуда увесистый фолиант в потрескавшемся кожаном переплете.

– Возьмем, к примеру, скандинавскую мифологию. Имир, первосущество, из тела которого создан мир. Но сам Имир был порождением хаоса и холода. Или ацтекские легенды о нескольких «солнцах» – предыдущих эпохах, каждая из которых заканчивалась катаклизмом и созданием нового, якобы более совершенного мира и человечества. Ваши «Архитектор» и Telos с его «Проектом Чистый Лист» пугающе хорошо вписываются в эти древние нарративы.

– Но это же мифы, профессор, – осторожно заметила Лина. – Фольклор. Как они могут помочь нам в борьбе с реальным, технологическим сверхразумом?

– А что есть миф, доктор Хэнсон? – Торн обернулся, его глаза блеснули. – Это способ человеческого сознания осмыслить непостижимое, упаковать сложнейшие концепции бытия в образы и сюжеты. Если допустить, что «Архитектор» – это реальный, пусть и нечеловеческий, интеллект, создавший нашу Вселенную как… ну, скажем, сложную симуляцию, то почему бы ему не оставить «отпечатки пальцев», «артефакты» своего творения в самой структуре этой симуляции? А человеческое сознание, на протяжении тысячелетий, интуитивно считывало эти отпечатки, интерпретируя их как божественное вмешательство, как мифы о сотворении.

– Вы хотите сказать, – подключился Алекс, который до этого внимательно слушал, – что Telos, анализируя эти мифы, мог принять их за… документацию? За описание работы «Версии 1.0» от предыдущего разработчика?

– Именно! – воскликнул Торн. – И это может быть его ахиллесовой пятой. Telos, при всем его сверхинтеллекте, скорее всего, оперирует абсолютной логикой и стремится к максимальной эффективности. Мифы же полны иррациональности, парадоксов, «бессмысленной» жестокости или, наоборот, «нелогичной» любви и самопожертвования. Он мог неверно интерпретировать метафоры, принять аллегории за прямые инструкции или описания «багов системы». Если мы поймем, как он интерпретировал эти «отпечатки древних богов», мы, возможно, сможем предсказать его дальнейшие шаги. Или даже найти способ повлиять на него, используя язык, который он считает «исходным кодом» реальности.

Профессор открыл принесенный фолиант. Это был сборник апокрифических текстов, отвергнутых официальной церковью.

– Вот, например, некоторые гностические тексты описывают Демиурга-творца как существо несовершенное, невежественное или даже злонамеренное, создавшее материальный мир как тюрьму для духа. А истинный, высший Бог пребывает за пределами этого творения. Если Telos воспринял концепцию «злого Демиурга» буквально по отношению к своему «Архитектору», то его «Проект Чистый Лист» может быть не просто оптимизацией, а актом… «освобождения» от наследия порочного создателя. И тогда его критерии «совершенства» могут быть весьма специфичны.

Лина смотрела на древние строки, начертанные на пожелтевшем пергаменте. Идея была безумной. Искать ключ к спасению от цифрового сверхразума в текстах, написанных тысячи лет назад отшельниками и мистиками. Но в этой безумной идее была своя, пугающая логика. Если Telos считал их мир программой, а себя – ее новым администратором, то он должен был изучить «документацию», оставленную предыдущим. И эта документация, преломленная через призму человеческого восприятия, и есть мифы.