Тест на доверие

– Это ты к чему? – перебил ее майор Никита Подгорный. – Не пойму.

– Это я к тому, товарищ майор, что заточка в его руке не стыкуется с его образом жизни. Откуда у него оказался этот уркаганский инструмент? Сидел, писал посмертную записку и затачивал отвертку на станке? Думаю, он выбрал бы что-то более надежное, решив уйти из жизни. А заточка… Не вяжется, товарищ полковник.

– Вот я так и предполагал, Лунина! Вот так и думал, что ты непременно подкинешь нам дегтя в мед! – со странным хохотком воскликнул Зорин.

И опять было непонятно: хвалит, ругает, осуждает?

– И? Что ты этим хочешь сказать, Лунина?

Полковник уперся ладонями в край стола. Подался вперед, как перед броском. На Машу смотрел, опять же, странно. И с осуждением, и с надеждой будто.

– Возможно, Лебедев и хотел покончить с собой. И записку оставил, и все такое… Зачем-то к брату приехал в его обеденный перерыв. Но… – Она осмотрела притихших коллег. – Но он не сам воткнул себе в сердце заточку. Его убили.

– Вот, я так и знал! – с силой опустил ладони на стол Зорин. – Вот возьмет слово Лунина – и перевернет сразу все с ног на голову! Я же ясно тебе сказал: коллеги наши из соседнего района там все проверили. Во всем удостоверились. Нам только документы в папку подшить.

– Прошу прощения, товарищ полковник… – Маша нервно завернула длинную челку за ухо. – Если все так тип-топ, чего они поспешили от этого дела отписаться? Сами не могли, что ли, документы в папку подшить?

Маша слышала протяжные вздохи брата и понимала, что перегибает, но остановиться уже не могла.

– Человеку вообще сложно решиться на самоубийство. Я много изучала эту тему. Всем известно почему.

Она вскинула голову, уставившись на потолок, чтобы снова не показать всем заблестевших глаз, на этот раз по иной причине.

– И я точно знаю, и к этому мнению склоняются все эксперты, что человек, решившийся уйти из жизни, станет искать простые пути ухода. Простые, быстрые, чтобы страдать как можно меньше от физической боли и чтобы не было возможности остановиться. Снотворное, петля, выстрел, шаг в пропасть, прыжок с моста. Иногда, не часто, это вскрытые вены в горячей ванне. Но чтобы воткнуть себе заточку в сердце… Сомнительно, товарищ полковник. Надо знать, куда бить. А если попадешь в ребро? Вторая попытка? Как правило, выжившие суицидники почти никогда не повторяют попыток. Мне бы хотелось переговорить еще раз с экспертом, который осматривал тело. Угол наклона, сила удара и все такое… Позволите?

– А что мне тебе позволять?! – со странным остервенением отозвался Зорин. – Ты уже все для себя решила! Ты же забираешь себе это дело! Разве нет?

Она промолчала. И тогда Зорин произнес:

– Так забирай, старший лейтенант! Я не против. Если понадобится помощь, проси. Но особо не надейся. Народу, сама знаешь, у нас мало. Справляйся сама. Одна. Справишься?

Она опустила голову и встретилась с ним взглядом. И даже поежилась от того, что угадала в глазах Зорина.

«Если не справишься с этим дерьмом ты, не справится никто, Маша!» – вот что отчетливо читалось в его взгляде. Ошибиться она не могла.

– Постараюсь, товарищ полковник, – ответила Маша.

Последовали указания: куда она должна подъехать, с кем переговорить, у кого забрать дело.

– Соответствующее распоряжение уже подписано, – закончил совещание Зорин. – Все свободны. Работаем, коллеги.

Все пошли к выходу. Но неожиданно Маше пришлось остаться. Полковник окликнул.

– Тут такое дело, старлей… – Зорин выбрался из-за стола, скрестил руки за спиной, заходил вдоль окон. – У Лебедева остался сын.

– Взрослый?

– Взрослый. Умный. Гадкий, – нехотя закончил Зорин. – Долгое время работал в следствии. Потом его оттуда ушли.

– За что?

– Начал копать под кого-то из коллег. По информации, стучал эсбэшникам. Замутилась проверка. Все подтвердилось. Парней отдали под суд. А вот Лебедеву стали не рады в родном отделе. Сначала намекали, не понял. Потом прямо сказали: «Уходи сам, или уйдем тебя». Опять не понял. Ну и нашли, к чему придраться.

– Он сейчас без работы? Я имею в виду, не в нашей структуре?

– Не знаю, Лунина. Понадобится – выяснишь.

– Так точно, товарищ полковник.

Маша повернулась, чтобы выйти из кабинета, но слова полковника ее все же догнали:

– Очень я на тебя рассчитываю, Маша. Дело прескверное…

Ей понадобилось десять минут, чтобы взять кофе в автомате по пути к кабинету. Выпить его. Выключить компьютер. Стащить ветровку с вешалки в шкафу и пойти к выходу из кабинета. Все молча. Без комментариев, к которым готовились Миша и майор Подгорный. Они даже за столы уселись в выжидательных позах: сложив руки на столе и отслеживая взглядами ее перемещения по кабинету.

– И что? Так и уйдешь? – не выдержал Никита. – И ничего нам, грешным, не скажешь?

– В смысле, товарищ майор? – Стоя у двери, Маша наморщила лоб. – А что-то должна сказать?

– Разумеется! – возмущенно ответил тот. – Хотя бы куда направляешься?

– Ты же слышал, Никита: еду в соседний отдел за делом.

– Ой, сильно сомневаюсь! Что-то подсказывает мне, что начнешь с морга. Туда твои стопы направятся. Разве нет?

– Возможно. – Она глянула на часы на стене над его головой. – Все будет зависеть от пробок, занятости коллег, локации. Что ближе, туда и двину.

– Ну-ну… – Он нехорошо улыбнулся, одергивая рукава форменного джемпера. – Докладывать о перемещениях не забывай, старлей.

– Так точно.

Маша вышла в коридор, но успела услышать, как Миша со вздохом проговорил:

– Не надо было поручать ей это дело. Не жду добра, майор.

Глава 4

Она доехала на метро за полчаса. Хотя до станции и пришлось топать ножками. Но навигатор показал: было бы на сорок минут дольше, если поехать автобусом.

Из теплого метрополитена человеческий поток вытолкнул ее прямо под дождь. Зонта, конечно же, не было. До нужного места метров триста. И, надвинув капюшон на глаза, она побежала. Темные брюки забрызгала. Черные ботинки залила, потому что летела не разбирая дороги, и по лужам тоже. В лицо хлестало, и трикотажный капюшон от ветровки не спас. Волосы были как после душа, когда она стащила капюшон с головы, тормозя у морга.

Первое, что она подумала, увидев себя в отражении стеклянной двери, в которую ей надлежало теперь постучаться – именно за этой дверью размещалась обитель патологоанатома, – что пора покупать машину. Или перегнать ту, что ржавеет в гараже. Или продать ее уже и купить на эти деньги какую-нибудь попроще. Тетка додумалась: подарила ей ярко-красный кабриолет известного заморского производителя. Она в своем городишке тогда наделала шума, подъехав к отделению полиции на этой машине. Начальник отдела тут же вызвал ее к себе и минут десять внушал ей, как и где надо быть поскромнее. Маша машину припарковала в гараже и с того дня больше ее не выгоняла.

Сейчас, промокнув до нитки и разозлившись на навязанную ей скромность, она вдруг решила, что личный транспорт ей просто необходим.

– Разрешите? – сунула голову в кабинет, не дождавшись приглашения и открывая дверь.

За широким белоснежным столом друг напротив друга сидели двое. Один мужчина в голубом халате и шапочке, надо полагать, хозяин кабинета. Напротив него – высокий, худощавый темноволосый мужчина в черном костюме. Его верхнюю одежду Маша тут же обнаружила на треноге слева от двери.

– Вы кто? – окинул ее ленивым взглядом «последний доктор».

– Мария Лунина, старший лейтенант убойного отдела. – Она показала удостоверение, сделав три шага от двери по светло-серому линолеуму. – Вам должны были позвонить. Я по поводу самоубийства Лебедева.

– И какой же повод для визита у вас, старший лейтенант, да еще и из-за самоубийства? Из самого убойного отдела, надо же…

Он был нетороплив, хамоват, некрасив, но не производил отталкивающего впечатления. Работа у него была такая, сразу оправдала она его. А вот второго мужчину, смотревшего на нее с маниакальной агрессивностью, она проигнорировала сразу.

Дядька был в штатском, скорее всего, посетитель. И на его агрессию ей было наплевать.

– И мне никто не звонил, если что. – Патологоанатом медленно поднялся со стула, подошел к ней, осмотрел с головы до ног сквозь толстые стекла очков. – Вы промокли.

– Знаю.

– И забрызгали брюки грязью, – чуть склонил он голову набок.

– Бежала. – Она последовала его примеру и тоже склонила голову.

Мокрая длинная челка сразу накрыла ей пол-лица.

– Неудобная стрижка, – качнул он головой.

Отошел в угол, открыл высокий белый шкаф, достал рулон бумажных полотенец. Протянул Маше.

– Вытритесь, старший лейтенант Лунина. – Он вернулся на место за столом, двинул на себя папку с бумагами и, погрузившись в их изучение, как будто нехотя представился: – Иван Иванович Филонов, к вашим услугам. Так что у вас за вопросы по Лебедеву?

– Так вам звонили или нет по поводу меня, Иван Иванович?

Она шустро отматывала бумажные полотенца, вытирала лицо, волосы, шею. Мокрые комочки швыряла в корзину для мусора у двери.

– Звонили. Предупредили, что будет представитель. Но не сказали, что такой прехорошенький, – глянул он на нее поверх очков в грубой роговой оправе. – Сколько вам лет, Мария Лунина?

– Двадцать пять.

– И в двадцать пять лет вы уже старший лейтенант, расследуете дела и служите в таком серьезном отделе? Боюсь представить, что способствовало вашему выбору, – бормотал он как будто рассеянно, время от времени делая пометки на полях какого-то документа. – Спрашивайте, старлей. У меня не так уж много времени для реверансов.

– А ничего, что тут посторонний, Иван Иванович? – покосилась Маша на дядьку в черном строгом костюме.

– Это не посторонний, Лунина. Это сын Лебедева. И у него тоже возникли вопросы, как и у вас. Давайте это как-то объединим в целях экономии времени. Спрашивайте, Лунина.

– Причина смерти Павла Семеновича Лебедева?

– Проникающее ранение в область сердца.

– Он умер сразу?

– Да, в течение минуты.

– Какой была поза при обнаружении тела?

– Что?! – Мужчины одновременно уставились на нее, но вопрос прозвучал от Лебедева-младшего.

– Как он сидел? Он же помещался на скамейке, правильно меня информировали? Какой была его поза? Как вообще он мог воткнуть себе в сердце заточку… Это же была заточка, да? Как он мог сам себя зарезать в сердце? Вы, как эксперт, можете это представить? Подтвердить?

Филонов смотрел на нее не мигая, долго. Будто умер. Или научился у своих безмолвных пациентов немигающим взглядам. Странная особенность.

– Он сидел согнувшись. Держал отвертку слабой правой рукой…

– Как если бы его руку кто-то пристроил на ней, так?

– Или как если бы его реакция ослабла после остановки сердца, – опротестовал Филонов и несколько раз моргнул. – Верхняя часть туловища была наклонена вперед. И ручка орудия убийства упиралась в колено трупа.

Он быстро глянул на мужчину в костюме и едва слышно пробормотал извинения.

– В принципе, он мог сам себе нанести этот смертельный удар, но…

Иван Иванович отодвинул бумаги, поднялся с места, подошел к Маше и чуть сдвинул очки по переносице.

– …но считаю это маловероятным.

– Вот! – нацелила в него Маша палец и покивала в сторону сына Лебедева. – Я тоже. Это редкий способ ухода из жизни. Едва ли не единственный! Поэтому смею предположить, что вашего отца убили.

Темноволосая голова поверх воротника черного костюма заходила из стороны в сторону. Глаза зажмурились.

– Кому он помешал?! – еле продавил мужчина сквозь стиснутые зубы. – Он совершенно безвредный, беспомощный человек! Зачем?! А записка? Как вы объясните эту записку?

– Я ее еще не видела. Графологи изучали? Это почерк вашего отца?

– Я без графолога знаю: это писал папа.

Лебедев-младший сунул руку в карман пиджака, вытянул большой носовой платок. Старомодный, белый, с двумя параллельными линиями коричневого цвета по периметру. Принялся вытирать им небритое лицо. То ли вспотел. То ли заплакал. Маше было не рассмотреть. Обзор закрывала громоздкая фигура Филонова Ивана Ивановича.

– Что в записке? – спросила Маша.

– Это даже не записка, а целое письмо. О том, как он начинал бизнес. Как привлек к нему своего старшего брата. Как тот потом подмял под себя все. И как отвернулся от него, когда папа попал в переплет.

– Что за переплет? – насторожилась Маша.

– Я не знаю. Мы в последний год почти не общались с ним. Я уволился из органов и улетел на Камчатку.

– Да? И что вы там делали?

Она представления не имела, что можно делать в таких диких местах. Наблюдать за дремлющими вулканами? Встречать и провожать туманные облака, накрывающие сопки? И мерзнуть, постоянно мерзнуть! Там же наверняка холодно.

– Жил, – последовал короткий ответ.

– И как там? – Ей правда было интересно.

– Красиво, холодно.

– Понятно.

Маша мгновенно представила холостяцкое жилье Лебедева-младшего на самом краю земли. Свистящий ветер в оконных щелях, грязный пол, неделями не меняющееся постельное белье, на которое он укладывается в одежде. Потому что лень раздеваться, холодно же. Обеды и ужины прямо из кастрюли ложкой. И зачем все это? Чтобы наказать себя? За что?..

– Мне бы хотелось получить ваше заключение, Иван Иванович.

– Да вот оно, пожалуйста. – Он порылся в органайзере на столе, вытащил пару листов. – Только там вы не найдете моих рассуждений на тему: «Мог он сам или нет?» Все казенно просто: в результате чего наступила смерть. И все.

– Но вы же только что сказали…

– Мои рассуждения могут быть ошибочными, уважаемая… старший лейтенант Мария Лунина. Это уже ваша работа. Если не верите в суицид, ищите убийцу.

– Понятно. – Она быстро прочитала распечатанное заключение, запросила папку. – На улице дождь. Намокнет.

– Я на машине. Подвезу, – неожиданно вызвался Лебедев. – Вам куда?

– А мне бы на квартиру к вашему отцу. Сможете доставить?

Он с кивком поднялся, дошел до треноги у входа, снял свою куртку.

– Послушайте, Иван Иванович, как он был одет? – поинтересовалась Маша. – Могу взглянуть на его одежду?

– Можете. Еще не отдал. Идемте.

Лебедев-младший тоже пошел за ними.

– У вас не забирали на экспертизу его одежду? – подивилась Маша, быстро топая за Филоновым.

– Сочли это лишним. Человек покончил с собой, зачем?

Филонов остановился возле узкой двери. Открыл ее, исчез за ней, через минуту вернулся с казенным опечатанным пакетом. Швырнул его на узкий стол у двери.

– Смотрите. Но шустрее, старший лейтенант. У меня очень много дел.

Маша натянула перчатки, пару-другую всегда имела при себе, выезжая на место происшествия. Развязала петлю на пакете, вывалила на стол содержимое.

Темные брюки с ремнем, темный пиджак, рубашка, ботинки, носки, нижнее белье, темные очки. Все было дорогим, кроме очков. Отложив их в сторону, она принялась осматривать рубашку. Тонкий хлопок фисташкового цвета. С левой стороны дырочка, вокруг нее все выпачкано подсохшей кровью. На спине в районе ремня небольшое пятно.

– Что это? – ткнула она пальцем в пятно на рубашке. – Это не пот. Он бы давно высох.

– Похоже на масляное пятно, – нахмурился Филонов, хватая рубашку и рассматривая ее, поднося близко к глазам. – Да, похоже на масляное пятно. Дайте-ка пиджак.

На подкладке пиджака тоже обнаружились следы. Их было немного, несколько черточек. Но они были! И на брюках с внутренней стороны в районе ремня.

– Орудие убийства, надо полагать, у коллег? – уточнила Маша.

– Разумеется. – Иван Иванович продолжал рассматривать пятна на одежде Лебедева-старшего. – После извлечения его из раны и описания оно было передано им.

– Оно было в масле?

– В смысле, в масле? – задрал на нее глаза поверх грубой оправы Филонов.

– В машинной смазке, я имею в виду. – Маша закатила глаза, мотнула головой. – Ну очевидно же, Иван Иванович, что Лебедев прятал орудие самоубийства под ремнем. Больше ни от чего не могут появиться такие пятна на одежде. Ну не пачку же сливочного масла он там держал! Разве нет?

Филонов смущенно кашлянул и промолчал, изучать одежду жертвы он не перестал.

– Поэтому я повторяю вопрос, Иван Иванович: заточка была в смазке?

– Нет конечно же. Не было на ней ни единого масляного пятна. – Он осторожно вернул одежду на стол, сунул руки в карманы халата и, глядя в пол, пробормотал: – Странно… Ничего не понимаю.

– Я забираю одежду на экспертизу.

Маша начала запихивать все вещи Лебедева обратно в мешок. Очки с темными стеклами оставила.

– Это его очки? – обернулась она к Лебедеву-младшему.

– Я не знаю. Год прошел с нашей последней встречи. Он мог их и купить.

– Мог? Точно мог? У него брендовые шмотки, простите. И тут такой дешевый пластик. У него других не было?

– Были, конечно были. Он всегда очень внимательно относился к солнцезащитным очкам. Покупал только с такими стеклами, которые не портили зрение. Конечно, они стоили недешево, но…

– Эти тогда откуда?

– Не знаю. – Он пожал плечами и отвернулся.

А ей очень хотелось ударить его по макушке. И Филонова, оторопело сейчас смотревшего на мешок, как следует встряхнуть.

Она почему-то сильно нервничала. Не могла назвать причину. То ли выводы коллег, поспешивших списать этот нерядовой случай на самоубийство, ее взбесили. То ли патологоанатом, невнимательно осмотревший одежду жертвы, вызывал раздражающее недоумение. То ли Лебедев-младший, исчезнувший из жизни отца на год, будил в ней неприязнь.

Раны он улетел зализывать, понимаете! Отца тут до самоубийства планомерно доводили, а он там суровой красотой наслаждался. Отчаянно мерз и все равно наслаждался. Что за хрень?!

– У вашего отца было оружие? – громко выпалила она в спину, обтянутую дорогой курткой.

– Оружие? – Он резко повернулся. – Он не был охотником. И рыбаком не был. Ружья у него точно не было.

– А пистолет? Пистолет у него был?

– Пистолет? – Лебедев принялся тереть обеими руками лоб, заросшие щетиной щеки. – Да. Пистолет точно был. Когда еще он только начинал свой бизнес, брал уроки стрельбы. Оформил разрешение, купил себе пистолет. Он был у него. Точно! Хранился в сейфе.

– Сейчас он на месте?

– Я… Я не знаю, не смотрел. А при чем тут…

– А при том, уважаемый, что в том месте, где на одежде имеются пятна странного происхождения, предположительно оружейной смазки, ваш отец мог прятать пистолет.

– Чтобы застрелиться?

– Возможно. Но, странное дело, он почему-то использовал заточку. Хотя у него в сейфе имелся пистолет. Он его носил под пиджаком. Вопрос: всегда или только в тот день, когда умер? Если всегда, то тогда понятны эти пятна. Если нет, тогда еще вопрос: куда подевался пистолет?

– Не знаю, – растерянно моргал Лебедев-младший.

– И, если был пистолет, почему заточка?

Маша запустила пятерню в длинную челку, расчесала ее пальцами, убрала за ухо.

– Он мог его потерять, продать, подарить, – принялся рассуждать Филонов.

– И он может до сих пор быть в сейфе, – вставил Лебедев.

– Почему тогда его наличие в квартире не запротоколировали коллеги? – произнесла Маша задумчиво.

– …да потому что, старлей, обыск был поверхностным. Человек покончил с собой. На столе записка. Даже не записка, а целое письмо, – рассказывал ей капитан из соседнего отдела, которому удалось благополучно это дело спихнуть, и он радости даже не скрывал. – Рядом с запиской телефон, бумажник, паспорт, водительское удостоверение, пакет документов о передаче прав собственности сыну на все движимое и недвижимое, что у него еще осталось. Сейф заперт. Зачем надо было заниматься вандализмом и взламывать его? Решили подождать приезда его сына. Он по телефону сказал, что ключ от сейфа у него имеется. Тот код, который он знал, не подошел. Видимо, отец его поменял. Все тебе понятно, старлей?

– Почти. За исключением одного момента… У покойного Лебедева было разрешение на пистолет.

– А мы не проверили, было оно или нет. Человек добровольно ушел из жизни. Ты – такая умная – каждому самоубийце всю подноготную выворачиваешь? Да и не успели мы, старлей. И не старались успевать. Как узнали, что место жительства покойного не наша земля, так и перестали спешить. – Капитан из соседнего отдела довольно хохотнул. – Тебе теперь этим заниматься. Работай!

Глава 5

Дом, к которому привез ее Лебедев Илья, располагался сразу за шлагбаумом закрытой территории просторного двора. Свечка из тридцати пяти этажей, с одним подъездом, подземным паркингом, мраморным полом и стенами лимонного цвета в вестибюле. В стеклянной будке на первом этаже сидел охранник, тут же потребовавший с них документы.

Если бы Павла Семеновича Лебедева задумали убить, то сделать это именно в этом доме было бы затруднительно. Хотя скамейка в сквере перед известным рестораном тоже не лучший вариант.

Может, он все же сам себя так?

Поднимаясь в зеркальном лифте с Лебедевым на двенадцатый этаж, где располагалась квартира его отца, Маша рассматривала свое потрепанное дождем отражение, машинально сравнивала его с отражением Лебедева Ильи и делала вывод, что, даже после года холостяцкой жизни на Камчатке, он выглядит в разы ухоженнее и солиднее. С высушенными бумажными полотенцами волосами, в забрызганных до коленей черных брюках, мокрых ботинках и ветровке – на кого она вообще похожа?

Ужас, а не девушка.

Вдруг вспомнились ее платья и туфли на каблучках, дорогие костюмы с брюками и юбками. Все это хранилось в чехлах для одежды в доме, завещанном ей теткой. Там же, в гараже, ржавела дорогая иномарка премиум-класса.

Может, ну их, принципы, а? Может, следовало все это расчехлить? Может, не было причин так проклинать свою прежнюю обеспеченную, беззаботную жизнь, дарованную ей родителями?

Она осторожно покосилась на Илью Лебедева. Кажется, он глубоко переживает гибель отца. Наверняка теперь мучается угрызениями совести, что мало звонил, почти не виделся с ним, часто избегал. Все эти терзания были Маше знакомы. Все это происходило и с ней. Хотя она и не сбегала на Камчатку.

– Заходите, – широко распахнул перед ней толстую металлическую дверь Лебедев. – Не разувайтесь.

Она и не собиралась. Ее коллеги наверняка тут изрядно потоптались. И вряд ли за собой подмели.

– Документы и записка в деле, – проговорила Маша, встав у сейфа. – С этим мне еще надлежит ознакомиться. Сейчас меня интересует содержимое сейфа вашего отца.

– Да, конечно. – Он осторожно ее потеснил, достал ключ, сунул его в замочную скважину. – Прошу…

Сейф был пуст. То есть не совсем, конечно. Слева было немного наличности в рублях. Справа лежала коробка красного дерева. Надев перчатки, Маша взяла ее в руки, открыла.

– В ней хранился пистолет? – уточнила она, показывая пустое нутро, отделанное бархатом.

– В ней. Там вот разрешение на оружие, – ткнул пальцем Лебедев в свернутый вчетверо лист бумаги, зафиксированный широкой резинкой.

Маша достала, ознакомилась.

– Все так. – Она вернула документ на место. – Мне придется изъять это как вещдок. Не можете никого пригласить из соседей, чтобы все по форме было?

– А просто так нельзя? – поморщился он болезненно.

– Нет. – Маша была категоричной. – Вот видите, на бархате, в выемке, где хранился пистолет, следы, схожие со следами на одежде вашего отца. Предполагаю, что они от оружейной смазки. Чтобы подтвердить мои предположения, нужна экспертиза.

– И что она даст, ваша экспертиза? – махнул он рукой.

– Если экспертиза установит, что следы вещества идентичны, значит, ваш отец таскал какое-то время за поясом брюк пистолет. Если повезет, то экспертиза установит, сколько времени масляным следам на одежде.

– И дальше что? – Он смотрел на нее пустыми глазами.

– Если предположить, что в день смерти у вашего отца за поясом был пистолет, то возникает резонный вопрос: куда он подевался? Может, он взял его с собой, чтобы покончить жизнь самоубийством на глазах у брата. И даже пытался войти в ресторан, когда тот там обедал. Но его не пустили. Ваш отец сел на скамейку напротив входа и…

– И? – поторопил ее Лебедев, когда она замолчала.

– И дальше все пошло не так. – Маша вернула коробку в сейф. Дождалась, когда Лебедев его запрет, и приказала: – Ступайте за соседями. Будем оформлять выемку…

Когда она заявилась к эксперту Смирнову с пакетом вещей и деревянной коробкой из-под оружия, он сидел, уставившись в свой компьютер и таская деревянными палочками из коробки какую-то пахучую еду. Длинные дреды Гарика Смирнова сегодня были стянуты резинкой на затылке. Белый халат, а он каждое утро облачался в чистый, уже был в пятнах на груди. И Маша подозревала, что это следы от еды, которую Гарик таскал из коробки.

– Здрассте вам, Гарик. – Она опустила пакет с вещдоками на широкий лабораторный стол. – Вам прибыло.