Карнавал

«Мистер Коулман, – сказала она, протягивая мне свою бледную, тонкую руку. – Вы еще даже не представляете, насколько я готова. Наш Карнавал станет легендой. Или чумой, которая поглотит этот пресный мирок. В любом случае, это будет незабываемо».

Я пожал ее руку. Холодная, как мрамор. Сильная, как сталь.

Первая ученица была завербована. И я чувствовал, что с ней мой Карнавал обретет ту самую изюминку безумия, которой ему так не хватало.

Глава 5

Лилит стала моим теневым генеральным подрядчиком по части душ. Пока Носорог и его команда возводили физические стены Карнавала, превращая заброшенные ангары «Промышленного парка Делано» в будущие храмы гедонизма и палаты психологических пыток, Лилит плела свою паутину, выискивая первых «резидентов». Нам не нужны были случайные туристы. Нам нужны были экспонаты. Люди, уже надломленные, уже свернувшие не туда, уже несущие в себе тот самый вирус недовольства и порока, который мы собирались культивировать в промышленных масштабах. «Приглашение для Проклятых» – так Лилит в шутку называла наш процесс отбора. Хотя какая тут шутка.

Мы не развешивали объявлений на столбах. Информация распространялась по своим, особым каналам – шепотом в прокуренных барах, загадочными сообщениями на закрытых форумах, намеками от тех «консультантов», которые уже работали на меня. Приманкой служили слухи о месте, где нет правил, где деньги решают все, где можно быть собой – настоящим, темным, не прикрытым фиговым листком общественной морали. Для большинства это звучало как бред сумасшедшего. Но для некоторых… для некоторых это был зов сирены.

Так в моем списке появился Виктор «Вик» Холлоуэй. Когда-то он был журналистом-расследователем с зубами акулы и чутьем ищейки. Раскопал пару громких дел, от которых у нескольких политиков случилась карьерная диарея. Я помню его статьи – едкие, безжалостные. Я даже почти уважал его тогда. Почти. Потом он оступился. Взял не те деньги, написал не ту статью, перешел дорогу не тем людям. Его карьера не просто закончилась – ее показательно выпотрошили и вывесили на обозрение как чучело предателя. Последний раз я слышал о нем года три назад – писал какие-то третьесортные обзоры на рестораны для заштатной газетенки, заливая свою былую славу дешевым виски. Идеальный кандидат.

Я нашел его в одном из тех дайв-баров на окраине Лос-Анджелеса, где время остановилось где-то в семидесятых, а единственным развлечением было наблюдать, как тараканы устраивают гонки по липкой стойке. Вик сидел в углу, напоминая смятую газету, которую забыли выбросить. Осунувшийся, небритый, в одежде, которая, казалось, вросла в него. Перед ним стоял стакан с чем-то мутным.

«Виктор Холлоуэй? – спросил я, присаживаясь напротив без приглашения. От него пахло перегаром, отчаянием и чем-то еще – едва уловимым запахом типографской краски, как от призрака его прошлой жизни. – Артур Коулман. Мы не знакомы, но я много о вас читал».

Он поднял на меня тяжелый взгляд. Глаза красные, как у кролика-альбиноса, но с остатками того самого хищного прищура.

«Коулман… – прохрипел он. – Не припомню. Если вы по поводу долгов, то я уже продал почку. Осталась только печень, и та, боюсь, неликвид».

«Я не по поводу долгов, Вик. Я по поводу будущего. Вашего будущего».

Он усмехнулся. Звук был похож на скрежет ржавого металла. «Мое будущее? Оно уже наступило. Сидит передо мной в виде очередного стакана бурбона, который я не могу себе позволить».

«Я могу это исправить, – сказал я. – И не только с бурбоном. Я строю одно место, Вик. Очень специфическое место. Для очень специфических людей. Людей, которым надоело это… – я обвел рукой убогую обстановку бара, – это все».

«Диснейленд для неудачников? Или очередной реабилитационный центр с песнопениями и принудительной йогой?»

«Скорее, анти-реабилитационный центр, – поправил я. – Место, где можно не лечить свои пороки, а наслаждаться ими. Где нет осуждения, только возможности. И где информация… – я сделал паузу, – информация тоже может быть товаром. Или искусством. Или оружием. Вы ведь когда-то умели обращаться с информацией, Вик?»

В его глазах что-то мелькнуло. Искра интереса? Или просто отражение неоновой вывески пивного бренда?

«Что вам нужно, Коулман?»

«Мне нужен летописец, Вик. Хроникер. Человек, который будет наблюдать и записывать. Без прикрас. Без морализаторства. Голую, неприглядную правду о том, на что способны люди, когда с них снимают все ошейники. Вы будете жить там. Никаких счетов. Еда, выпивка, любые… развлечения – за мой счет. Ваша задача – просто быть там. И писать. Для меня. Обо всем, что увидите. Обо всех, кого встретите. О себе, если осмелитесь».

Он долго молчал, глядя в свой стакан, словно искал там ответы на вопросы, которые боялся задать.

«Это какая-то секта? – наконец спросил он. – Или социальный эксперимент для богатого ублюдка с комплексом мессии?»

«Называйте это как хотите, – я пожал плечами. – Можете считать это вашим последним расследованием. Расследованием глубин человеческой натуры. С полным пансионом и неограниченным доступом к материалу. Или можете оставаться здесь, топить свою печень в дешевом пойле и ждать, когда вас вынесут вперед ногами. Выбор, как всегда, за вами, Виктор».

Я встал, оставив на столе визитку с одним только номером телефона. «Если решите, что ваша журналистская совесть еще не окончательно растворилась в алкоголе, позвоните. Но учтите, такие предложения не повторяются».

Он даже не посмотрел на визитку. Просто сидел, ссутулившись, глядя в пустоту. Я был уверен, что он позвонит. Люди вроде Вика всегда звонят. У них не остается другого выбора, кроме как упасть еще ниже, в надежде, что там, на самом дне, окажется что-то мягкое. Или хотя бы интересное.

А стройка тем временем шла. «Промышленный парк Делано» преображался с пугающей скоростью. Бригады рабочих, нанятых Носорогом из тех, кто не задает вопросов и умеет держать язык за зубами, трудились круглосуточно. Гул строительной техники смешивался с ревом генераторов, создавая саундтрек к рождению моего монстра.

Бетонные коробки цехов обрастали причудливыми конструкциями. В одном месте вырастали стены «Храма Забвения», гигантского звуконепроницаемого купола, где, по замыслу Лилит, должны были проходить самые дикие рейвы и звуковые оргии. В другом – рыли котлован под «Озеро Нарцисса», бассейн с зеркальным дном и водой, подсвеченной так, чтобы каждый пловец видел только свое идеализированное отражение. Начали возводить «Лабиринт Искушений» – запутанную сеть коридоров и комнат, каждая из которых сулила уникальный опыт, от эротических фантазий до симуляции клинической смерти.

Это была не стройка. Это был акт творения. Творения наоборот. Я ходил по территории, наблюдая, как мои чертежи, мои безумные идеи обретают плоть и кровь. Иногда ко мне присоединялась Лилит, и мы часами обсуждали детали – какой оттенок красного лучше подойдет для «Комнаты Гнева», какую музыку подобрать для «Сада Забытых Желаний». Она была полна энтузиазма, ее глаза горели тем же нездоровым огнем, что и мои. Мы были двумя безумными демиургами, лепящими свой новый, несовершенный, но такой притягательный мир.

Иногда я видел, как за нами наблюдает Носорог. Молча, с непроницаемым лицом. Он не понимал наших разговоров об искусстве и трансгрессии. Но он понимал язык силы. И он видел, как на его глазах из пыли и бетона рождается нечто огромное, нечто, что уже сейчас начинало подчинять себе все вокруг. Моя воля, помноженная на мои деньги, творила чудеса. Или чудовищ. Время должно было показать.

А телефон Вика Холлоуэя молчал. Но я знал – это затишье перед тем, как очередной «проклятый» постучится в двери моего Карнавала.

Глава 6

Телефон Вика Холлоуэя, разумеется, зазвонил. Через три дня после моего визита в тот клоповник, который он называл своим любимым баром. Голос в трубке был трезвым, на удивление, и лишенным всякой надежды, что делало его почти идеальным для той роли, которую я ему уготовил. Он не задавал вопросов. Он просто сказал: «Я готов узнать, насколько глубока эта кроличья нора, Коулман». Добро пожаловать в команду, Вик. Твоя печень получает отсрочку. Возможно.

«Торжественное Открытие» – так Лилит, с присущей ей театральностью, назвала наше первое мероприятие. Хотя слово «торжественное» здесь подходило так же, как фрак – свинье. Это был, скорее, генеральный прогон Апокалипсиса для своих. Приглашения – если можно назвать так зашифрованные сообщения, переданные через третьи руки или оставленные в виде черных конвертов без обратного адреса – получили человек пятьдесят. Отборный сброд. Финансовые воротилы с такими скелетами в шкафах, что хватило бы на целый палеонтологический музей. Полузабытые рок-звезды, чья печень уже давно превратилась в карту звездного неба от количества выпитого и употребленного. Художники, чьи инсталляции запрещали к показу даже в самых либеральных европейских галереях. Пара-тройка наследников многомиллионных состояний, страдающих от такой экзистенциальной скуки, что готовы были продать душу дьяволу за пять минут неподдельного ужаса. И, конечно, несколько «друзей» Лилит – существ неопределенного пола и рода занятий, чьи глаза светились тем же опасным огнем, что и у нее.

Правила вечера были просты, как инструкция к молотку: никаких правил, кроме тех, что устанавливаю я, Артур Коулман, ваш скромный бог и повелитель этого конкретного фрагмента реальности. Мобильные телефоны и любые записывающие устройства изымались на входе людьми Носорога – вежливыми, как могильщики, и такими же неотвратимыми. То, что происходило в Карнавале, должно было оставаться в Карнавале. По крайней мере, до тех пор, пока я не решу иначе.

Карнавал встретил их ревом музыки, от которой вибрировали внутренности, и светом, который пульсировал, как больное сердце. Мы открыли только три зоны. Первой был «Храм Забвения» – бывший сборочный цех, превращенный Лилит в готический собор рейва. Под гигантским куполом, где раньше собирали ракеты, теперь бился первобытный ритм, а стробоскопы выхватывали из темноты извивающиеся тела, лица, искаженные экстазом или чем-то похуже. Воздух был густым от пота, дорогих духов и едва уловимого запаха озона – Лилит настояла на установке каких-то хитроумных ионизаторов, утверждала, что это «усиливает восприятие». В специальных альковах, скрытых за тяжелыми бархатными портьерами, подавали напитки, от которых реальность начинала плавиться по краям.

Второй зоной был «Лабиринт Искушений». Еще не достроенный до конца, он представлял собой анфиладу комнат и коридоров, каждая из которых предлагала свой, особый опыт. В одной комнате, обставленной как исповедальня девятнадцатого века, сидела женщина в маске ворона и выслушивала самые потаенные грехи, обещая не отпущение, а… понимание. В другой, стены которой были покрыты зеркалами, преломляющими свет и тела до неузнаваемости, можно было отдаться анонимной страсти с кем-то или чем-то, не зная, кто это и как он выглядит на самом деле. В третьей, «Комнате Гнева», обитой звуконепроницаемыми матами, стояли манекены политиков, бывших боссов, неверных любовников, и любой желающий мог выместить на них свою ярость с помощью бейсбольной биты или кувалды. Лилит лично проводила экскурсии для особо заинтересованных, ее голос – как шепот змея в райском саду, только вместо яблок она предлагала нечто куда более горькое и пьянящее.

Третьей точкой притяжения стало «Озеро Нарцисса». Огромный бассейн с идеально гладкой, черной водой, в которой отражались звезды и специально направленные лучи прожекторов. По краям бассейна были расставлены ложа, где можно было возлежать, как римский патриций, потягивая коктейли с названиями вроде «Слезы Ангела» или «Поцелуй Иуды». Голые тела скользили в воде, их кожа блестела в лунном свете, который мы имитировали с помощью сложных светофильтров. Красиво. И абсолютно пусто. Как глаза манекена.

Я наблюдал за всем этим с высоты – из своего временного кабинета, оборудованного в бывшей диспетчерской башне, откуда открывался вид на большую часть территории. Стекло было тонированным, меня никто не видел. Я был кукловодом, смотрящим на свой первый, пробный спектакль. Мой бог-комплекс разрастался с каждой минутой, с каждым новым стоном удовольствия или криком ужаса, доносившимся снизу. Это работало. Моя машина по производству греха и забвения начала свой первый цикл.

Вик Холлоуэй тоже был там. Я приказал ему просто ходить, смотреть, слушать. Впитывать. Я видел его бледное, помятое лицо в толпе. Он выглядел как человек, попавший на пир во время чумы и не знающий, ужасаться ему или присоединяться к общему веселью. В его руке был блокнот, но я сомневался, что он что-то записывал. Скорее, просто судорожно в него вцепился, как утопающий в соломинку. Он был моим первым лабораторным кроликом, и я с интересом ждал результатов вскрытия его души.

Вечеринка набирала обороты. Уровень декаданса повышался прямо пропорционально количеству выпитого и употребленного. Я видел, как один известный сенатор, ярый борец за семейные ценности на публике, лакает шампанское с голого живота какой-то девицы в «Храме Забвения». Видел, как известная галеристка, ценительница «высокого искусства», с первобытным рыком крушит манекен своего бывшего мужа в «Комнате Гнева». Видел, как люди теряют свои маски, свои социальные роли, свои последние остатки человечности, превращаясь в первобытных существ, жаждущих только одного – забвения. И еще. И еще.

Лилит была везде. То она, словно фурия, дирижировала светом и музыкой в «Храме». То, подобно древней жрице, проводила какой-то непонятный ритуал у «Озера Нарцисса», окруженная своими самыми преданными адептами. Она была воплощением этого места – опасная, соблазнительная, непонятная и оттого еще более притягательная.

Это было только начало. Пробный шар. Но шар, который снес все кегли. Я смотрел на свой Карнавал, на своих первых гостей, и на моем лице играла та самая улыбка, которая появилась в ночь выигрыша. Улыбка создателя, который только что понял, что его творение получилось именно таким, каким он его задумал. Чудовищным. И великолепным.

И где-то глубоко внутри, там, где раньше сидел комок из невысказанных «да пошли вы все», теперь росло новое чувство. Чувство правильности. Чувство власти. И легкое, едва заметное предвкушение того, что настоящий размах еще впереди.

Глава 7

Первая вечеринка в Карнавале стала той самой каплей крови в бассейне с акулами. Слухи. Они поползли, как масляное пятно по воде, просачиваясь сквозь невидимые трещины в стене молчания, которую я пытался возвести. Люди Носорога, конечно, сделали свою работу – никаких фото, никаких видео, никаких прямых эфиров в Инстаграме с геотэгом «Ад на Земле, рекомендую». Но человеческая природа, она как сорняк – всегда найдет лазейку. Кто-то из моих пятидесяти «избранных» не удержался, шепнул что-то на ухо своему дилеру, своей любовнице, своему психоаналитику. Рассказал о месте, где реальность гнется, как пластилин в руках сумасшедшего ребенка, где можно купить любой грех и получить сдачу вечностью.

Слова искажались, обрастали немыслимыми подробностями, превращая мой тщательно спланированный инженерный проект в городскую легенду, в современный миф о Шангри-Ла для окончательно потерянных душ. Говорили о человеческих жертвоприношениях под полной луной (полная чушь, по крайней

мере, пока), о реках шампанского, текущих вспять (технически возможно, но нерентабельно), о возможности встретиться с самим Дьяволом и подписать с ним контракт на более выгодных условиях, чем у большинства ипотечных брокеров (Дьявол, если бы он существовал, был бы моим младшим партнером, а не наоборот).

Эта мифология работала на меня. Она отсеивала случайных. Она притягивала тех, кто был готов поверить во что угодно, лишь бы это «что угодно» обещало избавление от серой плесени их обыденной жизни. Таких, как Анна «Аня» Шарма.

Я не знал ее тогда лично. Но я уже знал о существовании таких, как она. Тысячи их, миллионы. Запертые в своих маленьких городках, в своих бесперспективных работах, в своих неудачных браках. С душами, которые бились о ребра, как птицы в клетке. Аня Шарма, если верить обрывкам информации, которые мои новые «рекрутеры» (Лилит развернула целую сеть по поиску «интересных экземпляров») начали поставлять, была одной из таких птичек. Двадцать с небольшим, работала официанткой в какой-то забегаловке в Огайо, где единственным развлечением было угадывать, кто из дальнобойщиков оставит на чай, а кто – сальный анекдот. Мечтала о чем-то большем, но «большее» в ее мире ограничивалось новым сезоном сериала на Netflix или возможностью взять кредит на подержанную машину, которая, скорее всего, развалится через месяц. Тоска. Зеленая, как тина на пруду.

И вот до такой Ани, через десятые руки, через сарафанное радио отчаяния, доносится слух. О месте, где все по-другому. Где нет начальников, ипотек и унылых свиданий с парнями, чей словарный запас не превышает меню из «Макдоналдса». Где каждый день – это вызов, это приключение, это прыжок в неизвестность с парашютом из чистого адреналина. Слух, сладкий, как запретный плод. И Аня, или тысячи таких Ань, начинают искать. Искать путь в этот мифический Карнавал, как средневековые рыцари искали Святой Грааль. Только вместо Грааля они ищут право на тотальное «пошло все оно к черту».

Карнавал тем временем начинал жить своей жизнью. Первые «резиденты» осваивались. Вик Холлоуэй, к моему удовольствию, действительно начал писать. Не для публикации, конечно. Для меня. Его заметки были полны желчи, самоиронии и удивительно точных наблюдений за тем, как человеческая психика деформируется в условиях абсолютной свободы от последствий. Он пил меньше, но глаза его становились все безумнее. Он был моим первым успешным экспериментом по превращению журналиста в придворного летописца ада.

Другие «гости» той первой ночи тоже не спешили уезжать. Некоторые просто продлили свое пребывание на неопределенный срок, превратившись из гостей в полупостоянных жителей. Деньги у них были. А здесь им предлагали то, чего нельзя было купить ни в одном фешенебельном отеле мира – иллюзию полного контроля над реальностью и возможность забыть о том, кем они были там, за стенами Карнавала. Мои архитекторы и рабочие, подстегиваемые щедрыми премиями и негласным контролем Носорога, продолжали расширять и достраивать новые зоны. Карнавал рос, как раковая опухоль, пожирая пустыню и здравый смысл.